Кристина не знала, что ей делать со всем этим. У кого спросить совета, кому выдать тайную боль и обнажить те ужасы, от которых до сих пор перехватывает дыхание и все существо содрогается от омерзения к самой себе? Потому что чем глубже она заталкивала в себя воспоминания о трех годах, проведенных у Хайнса, тем больше разрасталась внутренняя рана. Может быть, Кристина просто хотела сочувствия, участия, понимания. Но могла ли она надеяться на то, что Тимофей даст ей все это — ведь даже самые родные люди не нашли возможным проявить терпимость. Может быть, она мечтала о том, что кто-то прижмет ее голову к груди и будет долго гладить по непослушным рыжим кудрям, пока она не выплачет в три ручья свою тоску, свое неверие и самоуничижение. Может быть, она страстно желала бы, чтобы это был именно Тимофей, потому что он крепче ее. Да, именно крепче, как самонадеянный дубок, и думать не думающий о лесорубах, высматривающих в чаще жизни свои жертвы. Она могла бы спокойно опереться на него, не боясь наткнуться на зыбкую, опасную, предательскую неопределенность. Такой неопределенностью в свое время оказался Жора. И это стало катастрофой, от которой Кристине долго еще не оправиться. Нет ничего хуже, чем встретить на своем пути гнусного Ночного человека, обожавшего расставлять смертельные ловушки тем, кто имел несчастье оказаться неосторожным.

Ночным человеком мать пугала Кристину в детстве, когда та капризничала. Страх перед приходом Ночного человека был так силен, что Кристина запомнила его, тогда как все остальные детские страшилки бесследно растаяли уже в школьные годы. Кристина повзрослела, и Ночной человек обрел очертания темной личности в подворотне, неприятного типа, навязчиво пытающегося узнать номер домашнего телефона, безумца из сюжета телевизионной криминальной хроники, зарубившего кого-то топором. И сама она никак не предполагала, что Ночной человек войдет в ее жизнь так легко и как ужасно его визит закончится.

Впрочем, закончился ли? Ночные люди, как догадывалась Кристина, умели идти по пятам своих жертв, ползти за ними, как змеи, ориентируясь на теплый след, оставленный на холодной земле. И один из них полз сейчас за ней, шипя и извиваясь, рассчитывая поразить страхом, заставить бежать еще быстрее, потому что так жертва скорее выдыхается.

«Я не побегу, — решительно подумала Кристина. — Не побегу!»

Но она не могла не признать, что страх прочно застрял в ее груди и теперь болезненно отзывался на каждый вздох.

Как же непросто, оказывается, не бояться! Как непросто ходить с гордо поднятой головой, когда в любой момент встретившийся на пути подонок может походя, из одного только удовольствия ударить по этой голове. Вы никогда не сможете это предугадать, как и не сможете приготовиться к удару. Вот кто-то узнает о вашей жизни пикантные подробности и начинает с удовольствием намекать вам на это. И ведь часто дело не доходит до мало-мальски значимого шантажа, нет! Тут идет игра на нервах. Мучительная для того, на чьих нервах играют, и бесконечно сладостная для играющего. А иногда из вашего прошлого выползает Ночной человек и предъявляет вам немыслимый, нелепый, несправедливый счет, вызывающий столько беспокойств и тревог, что о спокойствии уже и речи нет.

Впрочем, и без этого маятник беспокойств, больших и маленьких потрясений работает непрестанно, отчего человек уже не может просто жить, просто дышать, просто радоваться тому, что он есть, что он слышит, видит, мыслит.

Маятник начинает раскачиваться, и на вас обрушивается все то, без чего немыслима жизнь среди людей: плата за телефон, долг лучшей подруге, не отданный вовремя, предстоящий ремонт, ссоры с родными, опоздание на работу из-за поломки трамвая.

Лишь на бесконечно короткие мгновения «маятник» замирает, и душа соприкасается с невыразимой гармонией бытия. Кто-то вдруг станет счастлив оттого, что, гуляя вечером по городу, услышит, как компания молодых людей поет «Ой, мне малым-мало спалось, да и привиделось», кто-то возблагодарит Творца за первый шаг сына к протянутым рукам, кто-то вознесется над проблемами из-за первого признания в любви…

Кристинин «маятник» замирал рядом с Тимофеем. Это открытие стало для нее настолько самоценным, что все возражения осмотрительного разума она отметала с решительностью весьма уверенного в своих действиях человека.

Ее чувство к Тимофею оказалось замысловатым переплетением приязни, заботливости и нежности. Способность к последней, как ей казалось, она навсегда утратила. Ан нет! Нежность вернулась к ней в стократном порыве, который объяснить она не смогла бы даже при большом желании. Особенно после знакомства с его друзьями в «Крынiце». Теперь вполне можно было понять Земфиру: «Я задыхаюсь от нежности!» Кристина тоже задыхалась, словно неосторожно увлекшийся нырянием пловец, не мыслящий себя вне моря и упивающийся его глубиной и безбрежностью. И горизонтов у этого чувства, похоже, не имелось.

Он умел ее насмешить. Оброненным шутливым замечанием, произнесенным с каменным выражением лица, странной и неожиданной гримасой, состроенной в самой серьезной, казалось бы, обстановке, позой, жестом… Всем! Причем Тимофей не казался ни эксцентричным, ни нелепым, ни развязным, ни натужно веселым. Кристина часто ловила себя на том, что смех вырывается из нее, как пар из кипящего чайника, и ей не хотелось сдерживать это кипение. Ей нравилось кокетничать с ним, журить за что-то, кормить его с чайной ложечки. Иногда бесцеремонно, иногда нежно. И никогда равнодушно. При этом ей не хотелось задавать никаких вопросов, относящихся к прошлому. Возможно, потому, что тогда и ей пришлось бы говорить о себе. Непременно пришлось бы. А этого она не хотела. Пока не хотела.

Впрочем, даже прошлое умолкало при Тимофее. У них было только настоящее. Больше, чем настоящее, — они сами.

По номеру, значившемуся на визитке Старика, ответила почему-то Ира. Хотя по большому счету Тимофею было все равно. Он воспринимал эту троицу как некое единое существо, подобное мышиному королю из мультфильма.

— Это я. Надо поговорить, — резко и отстраненно сказал Тимофей.

— Появился повод? — так же холодно поинтересовалась Ира.

— Появился. Я согласен.

— В три часа дня у арки парка Горького.

Тимофей, уже с улыбкой, положил трубку и посмотрел на огромного огненно-рыжего кота, уютно расположившегося на спинке кресла. Коты вообще обладали удивительной способностью с явным комфортом устраиваться где угодно. Будь то кромка забора, оконная форточка или узкий подоконник.

— Ну что, Рыжик? Поедем вешать лапшу на уши? — Тимофей весело потрепал его по загривку. Кот умильно прищурился. На самом деле это был соседский кот, но в один прекрасный день Рыжик решил добавить к своим владениям и квартиру Тимофея, справедливо полагая, что столоваться в двух местах сразу гораздо выгоднее и приятнее. С тех пор он ежедневно и почти в одно и то же время дежурил у двери, чтобы произвести инспекторскую проверку своей миски, которую Тимофей выделил специально для него. Рыжик оказался очень аккуратным и воспитанным котом, обладавшим потрясающей привычкой делать свои большие и малые дела прямо в унитаз. Он никогда не требовал к себе особого внимания, не мяучил, не царапал мебель и пребывал в квартире ровно столько, что никогда не успевал надоесть. Он просто шел к двери и коротким сдавленным звуком, похожим на человеческое вопросительное «м-м», просил выпустить себя.

— Ты уходишь вместе со мной? — поинтересовался у него Тимофей, одеваясь и подхватывая ключи от машины.

Рыжик взглянул на него со своего кресла и не высказал никакого желания пошевелиться.

— Нет? Ладно, как хочешь. Тогда остаешься за хозяина. Не шали. Никого не трогай. Если придет желание, можешь починять примус. Шутка.

Кот снова прищурился, словно шутку оценил по достоинству, и замер в нирване.

Ровно без трех минут три Тимофей сделал полукруг у памятника Победы, свернул к хлебному магазину и направил машину прямо к арке парка Горького. Знакомый темный «мерседес» уже ждал. Как только Тимофей припарковался, из мерса выскочил один братан и открыл заднюю дверь. Из салона сначала показались тонкие ножки в туфельках на нереально высоком каблуке, потом рука, потом норковая шубка. Ира была восхитительна. С этим не поспоришь. За годы своей представительной и небедной жизни Ирочка в совершенстве отточила вкус и манеру держаться.

Придерживая полы шубки, она уже сама открыла дверь «форда» Тимофея и скользнула внутрь, устроившись на сиденье рядом с ним. В руках у нее была неприметная папочка.

В тот же момент она повернула к себе переднее зеркальце и неуловимо быстро окинула себя взглядом.

— Красивая, красивая, — усмехнулся Тимофей.

— Твое мнение меня не интересует, — ответила она, сжимая губы и проверяя равномерность нанесенной помады.

— Отчего же?

— Оттого, милый мой, что все это я уже прошла. Зачитала, можно сказать, до дыр. Истрепала и выбросила вон. Хотя… — она повернулась к нему, — от воспоминаний избавиться не так-то легко.

— Это верно. Скажи, ты счастлива?

— Да. Почему нет?

— Я видел твоего… волосатого коротышку.

— Ах! Того! Я его бросила. К тому же он никогда моим не был.

— Понимаю. Это по работе. И сколько вы из него выдоили?

— Коммерческая тайна, — улыбка чуть тронула ее яркие холодные губы.

— Кажется, вся твоя жизнь — сплошная коммерческая тайна. Ты не устала?

— Нет. Это весело.

— Ты не выглядишь веселой. Нервной — да. Но не веселой.

— Какое тебе дело, веселая я или нет? — вздохнула она, запахивая шубку.

— Мы некоторым образом были друг другу не чужими людьми.

— Вот именно. Были. И сплыли.

— Ты любила меня?

— А ты? — с вызовом посмотрела на него Ира.

— Я спросил первый.

— Для тебя это так важно?