ГЛАВА ПЕРВАЯ

Перед рассветом город почти мертв: дороги пусты, окна темны, и кажется порой, что единственный звук — это твое дыхание. А потом тишину вдруг разрезает какой-то неожиданный шум — ранний (или поздний? как считать?) мотоциклист решает проехаться по пустой улице, или где-то вдалеке залают бродячие собаки, или послышится чей-то плач. Совсем тихий, неясный, почти неразличимый, но от этого не менее горький. А кто сказал, что настоящее горе должно быть громким?

Лиза подняла голову и посмотрела на небо, вытирая слезы холодной ладонью.

Серо-синее, оно уже начинало светлеть рядом с горизонтом, вот только тут, в городе, этого почти не было видно. Возле крыш домов появлялся белесый оттенок, и он медленно, по чуть-чуть, поднимался все выше и выше — словно акварельная краска, захватывающая больше и больше бумаги.

Бумаги…

Да, наверное, небо — это чистый лист, по которому каждый день неведомый нам художник рисует свои волшебные картины, никогда не повторяясь. А все человеческие жизни — они словно уже были прожиты когда-то кем-то другим. Когда читаешь книги, смотришь фильмы — повсюду узнаешь себя. Как будто ты был там, переживал эти события, ощущал эти чувства, слышал эти слова. И вот вроде бы, когда об этом думаешь, должно становиться легче. Но почему-то не становится. Даже если это все когда-то уже было, каждая новая боль ложится на новый, чистый лист бумаги. Словно и не было ничего.

Как краски неба — каждый день новые.

А еще — равнодушные ко всему, что происходит здесь, на земле. Можно кричать, звать кого-то, плакать — а небо всегда будет просто смотреть. Ему все равно, что ты разбилась на тысячи крошечных осколков.

Все равно. Оно-то не умеет разбиваться…

Тени уходили, а с ними прояснялись и мысли. От сдерживаемых слез болели глаза, хотелось хорошенько разрыдаться и закричать, срывая горло, но Лиза молчала — только иногда, когда становилось совсем плохо, зажимала ладонями рот.

Не надо, не надо. Не поможет. Да и другие люди, которые сейчас спят и которым завтра на работу — они ведь ни в чем не виноваты. И среди них и дети есть, и старики. Не надо, не надо.

Грудь схватывало огненным кольцом, и сердце болело так, что казалось — вот-вот разорвется. Да-да, разобьется на тысячи осколков… или оно уже? И поэтому так болит?

"Нет. Ты жива. Сердце цело. Душа разбилась".

Значит, она будет жить дальше без души.

Еще через час на улице появились первые прохожие, в основном это были зевающие собачники со своими питомцами. Они гуляли в сквере возле Лизиной работы, тихо здороваясь друг с другом — для них это было обычное утро. И для неба, которое стало уже почти белым — тоже.

Лизе же хотелось взять краску и покрасить мир в черный цвет. Так было бы честнее по отношению к ней.

"Нет, нет. Не вспоминай. Не думай. Нет"

Поздно…

***

Это было… да, тринадцать лет назад. Ей тогда уже исполнилось десять. Начинался июль, и жара на улице стояла такая, что асфальт плавился. Лиза сидела на скамейке возле подъезда в легком льняном сарафане канареечного цвета и болтала ногами, раздумывая, чем бы заняться. Все ее подружки разъехались — кто на дачу, кто на море, — мама была на работе, а сестра сдавала в то время вступительные экзамены в институт и вытолкала Лизу на улицу со словами: "Иди гулять и не мешай мне учиться".

Круг занятий был ограничен двором — чтобы было видно из окна, где Лиза, — поэтому сейчас ей предстояло выбрать, идти качаться на качелях или, может, полазить по паутинке?

Но решить она не успела — к дому подъехало такси, остановилось, дверцы открылись, и перед Лизой появился парень. Совсем взрослый, высокий и широкий в плечах — в общем, он был настолько здоровенным, что она открыла рот от восхищения.

Парень, наклонившись, вынес на руках из такси женщину, поставил ее на ноги и, придерживая, вновь наклонился, залез внутрь машины и через секунду вытащил оттуда трость. Протянул женщине, захлопнул дверцу и, улыбнувшись, сказал:

— Ну, вот мы и дома.

И Лиза не выдержала.

— Здравствуйте, — сказала она громко и вскочила со скамейки. — А вы теперь здесь будете жить, да?

Парень и женщина обернулись, и Лиза задохнулась — таким красивым показалось ей его лицо. Глаза темные-темные, как самый горький шоколад, уверенный взгляд, легкая щетина, широкие скулы — тогда она еще не понимала, что этот человек показался ей образцом мужественности, слишком маленькая была. Сообразила гораздо позже, когда к детскому восторженному восхищению добавились инстинкты.

— Да, — кивнула женщина. — Меня зовут Ольга Николаевна, а это — мой сын Денис. А тебя как зовут?

— Лиза, — ответила она, теребя юбку одновременно от неловкости и желания спросить что-нибудь еще, узнать подробности. — А… на каком этаже?

— На пятом, — женщина улыбнулась, и Лиза, ободренная этой улыбкой, выпалила:

— А я на четвертом живу. А где же ваши вещи?

— Мы уже перевезли их. Сейчас только сами приехали. — Кажется, она хотела сказать что-то еще, но парень ее перебил:

— Ладно, мам, пойдем. Тебе вредно столько времени стоять. — Денис взял Ольгу Николаевну за локоть и повел к подъезду.

— Приятно познакомиться, — она оглянулась, и Лиза кивнула, с открытым ртом рассматривая мощную спину своего нового знакомого.

— И мне.

***

— Девушка, сигаретки не найдется?

Перед Лизой, покачиваясь, стоял какой-то нетрезвый лохматый мужик. Своим вопросом он прервал ее мысли — что ж, и к лучшему. Все равно уже можно идти на работу — на часах почти восемь утра.

Сигаретки этому нетвердо стоящему на ногах персонажу точно были не нужны — слишком уж масляным взглядом он рассматривал Лизины коленки, торчащие из-под подола голубого летнего платья.

— Не курю, — буркнула она, поднимаясь со скамьи и быстро обходя мужика по дуге. Он попытался схватить ее за руку, но с координацией сейчас явно не дружил — мазнул ладонью в воздухе и чуть не свалился носом вперед.

— Да л-л-ладно, — закричал он уже в Лизину спину. — Не куришь, так давай выпьем.

Она промолчала, только пошла быстрее. Ее тошнило от омерзения.

Еще сутки назад Лиза, увидев этого мужика, сказала бы, что Денис просто не может быть таким. Не способен.

Теперь же… теперь она знала — способен. И даже хуже, и еще отвратительнее. Намного отвратительнее…

***

Через пару дней, выскочив на улицу рано утром, Лиза заметила Ольгу Николаевну — она сидела на лавочке возле подъезда и, закрыв глаза, наслаждалась солнцем, освещавшим ее лицо.

Она была очень красивой женщиной, хоть и уже немолодой. Позже, став старше, Лиза поняла, что Ольга Николаевна всегда напоминала ей девушек с картин прерафаэлитов. Особенно — своей молчаливой печалью.

— Здравствуйте, — сказала Лиза громко, ужасно обрадовавшись. И не только потому что за последнее время успела сдуреть от одиночества, но и потому что — ура, — судьба подбросила ей шанс поближе познакомиться с матерью Дениса.

Лиза постоянно думала о нем, вспоминала каждый взгляд, жест, движение. И улыбалась. Пыталась его нарисовать, но ничего не получалось, результат был настолько далек от реальности, что Лиза рвала эти рисунки, никому не показывая.

Тогда она была слишком маленькой и не понимала — он-то ее заинтересовал, а вот она его — нет. Она совершенно не заметила, что во время первой встречи Денис не сказал ей ни слова — так была погружена в собственные мысли и чувства.

— Доброе утро, — кивнула Ольга Николаевна, открывая глаза. — Лиза, да? Я тебя помню.

— И я вас, — Она села рядом, но тут же смутилась и спросила: — Можно, я тут, с вами побуду?

— Можно. Что, — женщина улыбнулась, — все подружки разъехались и тебе скучно?

— Да-а-а… — вздохнула Лиза. — Кто куда… Мы тоже поедем на море, но в августе, когда у Веры закончатся вступительные экзамены.

— С родителями?

— С мамой. Папа умер. — Лиза вновь вздохнула. Отца она совсем не помнила — он скончался от сердечного приступа, когда ей было всего три года. — Так что мы втроем поедем.

— Ясно, — улыбка Ольги Николаевны чуть потускнела. — У Дениса тоже умер папа.

— Да-а-а? — Лизе страшно хотелось спросить, когда и от чего, но она не решилась. Мама тоже не любила, когда ее спрашивали про папу, значит, скорее всего, и Ольга Николаевна не любит.

— Да, — уронила соседка тяжело и быстро спросила: — А ты в каком классе учишься?

— Я четвертый закончила. На все пятерки, — похвасталась Лиза. Их с Верой оценки всегда были предметом особой маминой гордости. Только вот сестра любила точные науки, а Лиза — гуманитарные.

— Молодец, — похвалила ее Ольга Николаевна. — Думала уже, кем стать хочешь, когда вырастешь?

— Ага. Я хочу быть переводчиком.

Лицо у соседки стало поначалу очень удивленным, а потом она вдруг весело улыбнулась.

— Переводчиком, говоришь… И с какого языка?

— С нескольких, конечно. Мне очень нравится французский. Но и английский я хочу выучить. И немецкий можно…

Ольга Николаевна засмеялась.

— Забавно… Что ж, Лиза, видишь ли, мы с тобой — коллеги. Я — переводчик с французского, английского и болгарского языков.

На этот раз лицо удивленно вытянулось у Лизы.

— Вот… — Она задохнулась от восхищения — как же ей повезло, — Вот это здорово.

***

Охранник возле турникета, зевая, пил кофе и хрустел чипсами.

— Доброе утро, — поздоровалась Лиза, изо всех сил делая нормальное лицо, и даже улыбнулась.

— Угу, — ответил мужчина и покосился на часы, висевшие над входом. — Что-то вы рано, еще даже восьми нет, а вы вроде с девяти?

— Так получилось, — сказала Лиза обтекаемо и, прижав пропуск к турникету, прошла дальше. Поднялась на третий этаж, в офис компании, где она работала уже третий год — начала еще обучаясь в институте, — и, открыв ключом комнату, в которой сидела вместе еще с пятью переводчиками, зашла в помещение.