– Когда ты и твоя мать впервые переехали к твоей бабушке, это было из-за меня. Мы с ней… ссорились. Это было глупо, ведь причиной были твои воображаемые друзья. Я считал это нездоровым, но твоя мать, похоже, поощряла это. Однако на самом деле причина была не в тебе. Джинетт отдалялась от меня. Ее карьера шла вверх, о ней часто писали в газетах. Мне это совсем не нравилось; я в отместку устраивал скандалы и говорил ей, что она плохая мать. – Отец поерзал на стуле. – Я обвинял ее в том, что она лишает тебя общения, поощряя твою зависимость от этих мнимых друзей, существовавших только в твоей голове.

Он умолк и сглотнул застрявший в горле комок; я же покосилась на заднюю дверь, которую присмотрела раньше, прикидывая, через сколько секунд Джек догонит меня, если я побегу.

– На самом деле она была хорошей матерью. Она любила тебя больше всего на свете. Больше своей карьеры. Больше меня. И я не обижался, потому что я тоже тебя любил. Ты была милым ребенком, Мелани. – Он повернулся к Джеку. – Возможно, ты с трудом в это поверишь, но так оно и было.

Я бросила на отца укоризненный взгляд.

– Извини, Мелани, но я просто хочу убедиться, что Джек с нами на одной стороне. В тот вечер, когда мы с ней поссорились… – Отец покачал головой. – Я был пьян. Я всегда пил за компанию и знал, когда нужно остановиться. Но в тот вечер я прочел в газете статью о твоей матери. Там говорилось, что Чарльстон слишком тесен для ее таланта, что ей пора расправить крылья, чтобы мир узнал, на что она способна. Там был ее снимок. С менеджером. Я знал, что за этим нет ничего такого, но во мне заговорил джин, и, когда она вернулась домой, меня уже ничто не могло переубедить.

Он впервые коснулся стакана и начал чертить им круги по столу. Мы с Джеком не отрывали глаз от его пальцев, в то время как стекло издавало по дереву царапающий звук.

– Понимаете, я любил ее. Возможно, даже слишком. Но я не хотел делиться ею с остальным миром, желая, чтобы она была моей, и только моей.

Отец взял стакан в обе руки.

– Мы ссорились, говорили друг другу обидные слова. А потом… – Его подбородок опустился на грудь. – Черт. Я не… – Отец посмотрел на нас; его глаза были влажными. Раньше я никогда не видела его таким. Это был честный, чистый взгляд, не разбавленный алкоголем. Мне захотелось вскарабкаться к нему на колени и положить голову ему на плечо, как я это делала маленькой девочкой.

Отец глубоко вздохнул.

– Я велел ей оставить нас. Уехать. Сказал, что мы не нуждаемся в ней. – Отец пожал плечами. – И она уехала.

Джек похлопал меня по руке и протянул мне бумажную салфетку. Я коснулась своей щеки. Я даже не заметила, что плачу, и смутилась, когда это заметили другие.

– И тогда, когда я подумал, что у нас все налаживается, она… ушла. Просто ушла. Оставила тебя со мной. – Отец отпустил стакан и, уткнувшись лбом в ладони, на какое-то время умолк. – Я пытаюсь сказать, что она ушла из-за нас с ней, не из-за тебя. И ты не должна ее за это винить. Я сказал ей, что нам лучше без нее, и, возможно, случилось что-то такое, что заставило ее в это поверить. Я не знаю. Я так и не дал ей возможности объяснить.

– И ты с ней ни разу не поговорил? Просто взял и отпустил ее? – Впервые в жизни я не знала, чью сторону мне занять.

Отец вновь посмотрел на стакан джина.

– Она пыталась поговорить со мной, звонила мне. Но я отказывался ее видеть, а когда она звонила, не брал трубку. Я был слишком зол, слишком обижен. Она приняла решение, я был ей безразличен. И я стал пить больше. Не настолько, чтобы люди это заметили, просто чтобы заглушить боль.

– Но почему она не позвонила мне? Почему не пришла ко мне?

Отец и Джек переглянулись.

– Она звонила.

– Что? – Я недоверчиво посмотрела на отца. – Тогда почему я никогда не видела ее больше, ни разу не говорила с ней?

Мои слова замерли, словно скатившийся с горы мяч. Я знала ответ, даже не договорив до конца вопрос.

Я резко встала, готовая уйти, но ни один из них даже не пошевелился, чтобы остановить меня. Как будто мы все поняли: возможно, я, наконец, выросла, и пришло время посмотреть правде в глаза.

– Я сказал ей, что ты не хочешь ее видеть, потому что это слишком сильно расстроит тебя. И когда она позвонила, я повторил ей то же самое. Через какое-то время это стало правдой, помнишь? Помнишь, как ты обычно кричала, если кто-нибудь упоминал ее имя? Тогда мне казалось, что я больше не лгу. Не то чтобы это имело значение. Я был слишком занят, заливая свою боль джином, чтобы обращать внимание на то, насколько больно тебе.

Чувствуя, что мое тело одеревенело, я села снова.

– Как долго она продолжала эти попытки?

Не решаясь встретиться со мной взглядом, отец посмотрел на свои руки.

– Пока ты не поступила в колледж. Наверное, она решила, что теперь ты вполне взрослая и можешь сама позвонить ей.

Воспользовавшись моментом, Джек придвинул стул ближе и изловчился обнять меня. Я же пребывала в таком состоянии, что даже не пыталась отстраниться, а тем более вспомнить, почему я не хочу видеть его рядом. Я громко высморкалась в салфетку и, скомкав ее, зажала в кулаке.

– Она… она пыталась связаться со мной. Увидеть меня. И ты ей не позволил.

Отец ссутулился, его руки скользнули к краю стола.

– Мы вели себя как дети, а не как родители, в которых ты нуждалась. Мы хотели сделать больно друг другу, а не тебе. Но, похоже, в конечном итоге все вышло наоборот. – Подавшись вперед, отец взял обе мои неподвижных руки в свои, огрубевшие от мозолей за те месяцы, пока он рыл ямы и клал кирпичи. – Но ни один из нас не переставал любить тебя. Ни на единый миг.

Я не убирала рук. Я застыла, чувствуя огрубевшие от работы руки отца, представляя каждый уложенный им кирпич и каждое растение, посаженное им в моем саду, как своего рода покаяние за давно совершенный грех. Я не была готова его простить. И не была уверена, что ему это нужно. Но, наверно, несмотря на боль и утрату, я хотя бы должна постараться его понять.

– И все же она оставила меня. Неужели это так важно, почему?

Он покачал головой.

– Она сказала, что делает это ради тебя. Это был последний раз, когда я позволил ей попытаться что-то объяснить мне.

Я покачала головой.

– Почему ты рассказываешь мне все это сейчас?

Отец медленно отпустил мои руки и придвинул к себе хумидор, одновременно вытолкнув из поля зрения стакан с джином.

– Потому что мне подумалось, что все это: дом, исчезнувшая мать, сын, который никогда ее не забывал, – все это свалилось на тебя неспроста. Потерять мать – ужасно, но так и не узнать правды – еще страшнее. – Он положил руки на полированную крышку ящичка. – Возможно, узнав правду о Луизе Вандерхорст, ты лучше поймешь свое собственное прошлое.

Я откинулась на спинку стула, чувствуя, как в спину упирается твердая деревянная поверхность. Я прижалась к ней, сосредоточившись на ощущении твердости, прижимавшей меня к стулу. Не будь ее, я бы точно улетела прочь, оставив здесь ту, кого я всегда знала как Мелани Миддлтон, брошенного ребенка, потому что мне впервые показалось, что я не знаю ее.

– Значит, ты не веришь, что Луиза сбежала, – сказала я, не сводя глаз с хумидора.

Отец покачал головой.

– Как и ты. Из того, что рассказал мне Джек, слишком многое свидетельствует об ином. – Он развернул ящичек ко мне, чтобы мне стал виден взломанный замок. – Но мы никогда не узнаем правды, если ты не позволишь нам продолжить поиски.

Джек сунул мне в руки стакан воды со льдом. Не помню, просила ли я его об этом, но, кажется, поблагодарила за такую любезность. Я на пару секунд приложила холодное стекло к щеке и лишь затем сделала долгий глоток.

– А что, если я узнаю, что Луиза просто сбежала с Джозефом?

– Тогда мы хотя бы будем знать правду. Но что-то подсказывает мне, что, если копнуть достаточно глубоко, мы увидим, что все не всегда так, как может показаться на первый взгляд. Порой люди поступают вопреки самим себе, потому что им кажется, будто у них нет выбора.

Я потянулась к хумидору и, придвинув его на свой край стола, прикоснулась ладонями к гладкому дереву. У меня было такое чувство, будто я получила подарок – подарок не только для меня лично, но и для моего отца. Тридцать три года – слишком долгий срок, чтобы нести покаяние.

– Я подумаю. Но сначала ты должен пообещать мне три вещи.

Отец вопросительно поднял брови.

– Пообещай мне, что ты больше сюда ни ногой. И если вдруг тебе захочется выпить, сначала ты позвонишь мне, а затем Джеку.

– Заметано, – ответил он. – А какое третье условие?

Я пристально посмотрела ему в глаза.

– Ты не будешь заставлять меня работать вместе с Джеком.

Он улыбнулся хорошо знакомой мне улыбкой, и я слегка расслабилась.

– Раз ты настаиваешь… Но у Джека есть связи и кое-какие ноу-хау. Думаю, было бы глупо исключать его из команды.

Я перевела взгляд на Джека и какое-то время молчала.

– Так и быть, я позволю вам работать вместе с нами, только если вы пообещаете держаться от меня как можно дальше.

У него хватило наглости даже не обидеться. Вместо этого он улыбнулся мне своей коронной улыбкой, что красовалась на задней обложке его книг, и дурашливо отсалютовал.

– Слушаюсь, мэм. Вы – капитан, я – рядовой матрос, и я исполню ваш приказ, не смея посмотреть вам в глаза.

– Как хотите, – пробормотала я. Вновь переключив внимание на деревянный ящичек, я постучала по нему пальцами.

– Давай, открывай его, Мелани, – мягко сказал отец. – Я не уверен, что это значит, но, может, втроем, совместными усилиями мы сможем понять. – Встретившись со мной взглядом, он добавил: – Ради Невина. И Луизы.

Выбросив из головы все мысли, я приподняла крышку. В нос тотчас ударил крепкий запах старых сигар и чего-то еще. Я дважды чихнула и заглянула внутрь.

Там были рассыпаны сухие лепестки роз, слетевшие со стебля от движения ящичка. Среди лепестков был рулончик старой фотопленки в кассете, а под ней – запечатанный конверт цвета слоновой кости. Поколебавшись, я вытащила конверт. У меня тотчас перехватило дыхание. На лицевой стороне четким мужским почерком было написано и подчеркнуло жирной чертой имя. Невин. В правом нижнем углу стояла дата – 15 января 1931 года.