Семенов-отец — Владимир Андреевич, — оказался научным сотрудником какого-то института, Катерина не расслышала какого. А сын его — Антон — представился Кате студентом истфака. Он страшно покраснел, знакомясь с Катериной, так, что на его почти детском лице стали видны светлые пушинки, которых еще ни разу в жизни не касалось лезвие бритвы.

— Первокурсник? — задала ему вопрос Катя.

Мальчишка кивнул и покраснел еще больше. А Катя вдруг почувствовала себя рядом с ним таким мамонтом. И тихонько погладила свой живот…


До острова от маленького причала бухты Семизначная добираться нужно катером. Катер час назад убухтел с туристами на остров и где-то застрял, поэтому Ксюша распорядился перенести вещи в домик на берегу. В домике было устроено что-то вроде гостиницы для паломников, которым в непогоду порой приходилось дожидаться катера по двое-трое суток.

Три комнатки с убогими солдатскими кроватями и трапезная — вот и весь «отель». Катерина испугалась, что такой же на острове, а Ксюша, будто подслушав ее мысли, сказал:

— Не бойся! Там у нас нормальное жилье будет. Гостиница со всеми удобствами, теплая и уютная. А здесь — приют для путников. Не под открытым же небом ночевать! Сейчас соорудим завтрак, а пока погуляй.

Катя и сама уже собралась на прогулку, позвала с собой Антона. Мальчишка опять густо покраснел, но Ксюша подтолкнул его в спину:

— Иди-иди! Составь даме компанию и охраняй ее.


Они двинулись обходить окрестности. Прямо у причала было устроено «кладбище» кораблей, на ржавом боку самого большого из них кто-то намалевал краской: «Крепитесь, братья! Скоро лето!»

— Ой, а я знаю, откуда эта строчка! — вскрикнула Катя. — Из песни Митяева, только переделанная…

— А я знаю, почему переделанная, — подал голос Антон. — В монастыре братия, это кто-то из них написал. Они тут частенько зависают на несколько суток, если погоды нет. А зимой проще: по озеру на лыжах до поселка и обратно ходят. Правда, если батюшка по делам на «Ниве» едет, тогда с ним быстро добираются.

— А ты откуда знаешь? Ты был тут?

— Да, много раз. — От Катерининого внимания Антон опять покраснел, но разговаривал с ней уже смелее. — Мы ведь не первый год тут работаем. Я даже в школе местной учился в апреле — мае…


Катер ждали часа три. За это время успели позавтракать. После чая Катерину, не привыкшую вставать так рано, сморило, и она задремала в старом продавленном кресле у жарко натопленной печки.

Ее разбудил Ксюша Новицкий. Он тихонько дотронулась до Катиной руки. Она открыла глаза.

— Просыпайтесь, Катерина Сергеевна…

Катерина не сразу поняла, где находится. Новицкий присел перед ней:

— Кать! Хватит спать! Пароход наш шлепает, сейчас поедем.

Катерина встрепенулась, выбралась из продавленного кресла.

Через час на причале у стен монастыря их встречали местные жители. На острове всего и развлечений — это прибытие катера с новыми людьми. Катерину поразило, что все они доброжелательно здоровались со всеми прибывшими на остров.

— Тут принято так, — объяснил ей Авксентий Новицкий. Он проводил Катю в ее номер в гостинице. Он и правда оказался очень уютным, хоть все было предельно просто. Маленькая комнатка с удобной деревянной кроватью, письменный стол, тумбочка с настольной лампой, шкаф-купе при входе. Удобства — в номере. Жить можно.

— Располагайся, отдыхай. Моя дверь напротив, слева соседи — Семеновы, а Марина Николаевна у нас здесь не живет, у нее подруга тут, вот она в ее доме и проживает. Да! Тут, Кать, один нюанс: мобильная связь только на берегу озера, больше нигде не ловит. Так что все звонки — на прогулке.

Ксюша сообщил Катерине, что для них будет устроен поздний обед в монастыре, что он ее туда проводит, а вечером они соберутся и обсудят план экспедиции.

* * *

Васильев с Головиным пробыли на севере две недели. Того, что они накопали там общими усилиями, с лихвой хватило бы лет на двадцать отсидки в местах не столь отдаленных для отдельных персонажей. Главное — они нашли единомышленников. Васильев был неправ, когда говорил, что верить никому нельзя. Были люди, которые очень сочувствовали ему и не отказались рассказать под протокол много интересного.

Усов и компаньоны, успокоенные тем, что Васильев надолго выбыл из игры по состоянию здоровья, нарушили немало правил, которые сами же для себя придумывали. В итоге вокруг Первомайского завода крутились люди, повязанные между собой общими интересами, как одной веревочкой. «Ба! Знакомые все лица!» — воскликнул бы поэт. Именно это и сказал весело Васильев, изучая документы, добытые друзьями Головина.

Выложив на стол следователя неопровержимые доказательства незаконности сделки, Васильев и Головин очень порадовали местных пинкертонов: со всем этим под неуловимого Толю Усова можно было смело подводить сеть. Что и было сделано. Через неделю дело «захватчика» Анатолия Усова и его партнеров по незаконному бизнесу обросло такими подробностями, что его с радостью приняли к разработке сотрудники совсем иного ведомства, которым «черный рейдер» взяток не давал. А когда выяснилось, что в руках у Толи и компаньонов еще один, самый прибыльный бизнес — поставки героина в область, — то двери за ними захлопнулись надолго.


— Степаныч, я до последней минуты не верил, что что-то получится. — Васильев покопался в недрах своей необъятной дорожной сумки и извлек фляжку. — Давай за успех.

Они возвращались в Петербург в хорошем настроении, с отличным результатом. Теперь только дело времени. Бухгалтерия предприятия арестована, на заводе назначен исполняющий обязанности директора, из своих, нормальных управленцев. Денежный ручеек в карман Усова и его товарищей перекрыт.

— Да мы в общем-то сделали невозможное. — Геннадий Степанович Головин знал, что говорит. — Вот уж точно: не было б счастья, да несчастье помогло. Они списали вас с Максом после аварии. Один умер через три недели, не приходя в сознание, второй оказался почти инвалидом…

Они помолчали, глотнув из фляжки. Думали про рано ушедшего из жизни Макса. «Прилечу и сразу к его маме и дочке, — решил Васильев. — Теперь мне есть что рассказать им».

— А ты в курсе, что они хорошо были осведомлены о твоем здоровье? — помолчав, продолжил Головин. — Была в твоем окружении девушка… Таня… Бо-о-о-льшая подружка Толика Усова…

Васильева при упоминании о Татьяне словно кипятком обдало. «Сука!» — со злостью подумал он.

— И что… она… кому-то докладывала о моем здоровье?

— Не только докладывала… — Головин сделал значительную паузу. — Деньги она за это получала. И подарки. Очень любила девушка, когда Толик с ней расплачивался колечками с бриллиантиками… Так что скажи спасибо, что не отравила она тебя, когда ты на поправку пошел.


Колечки на Танечкиных пальчиках Васильев хорошо помнил. А сейчас понял, что его так цепляло. У колечек был определенный порядок. Он его запоминал машинально. Но иногда этот порядок ломался. Тогда, когда появлялось новое колечко.

Интересно, что такое рассказывала Танечка Толику Усову, что он рассчитывался с ней такими подарками?! Может быть, врала, что ставит Васильеву через день клизму ведерную из скипидара с граммофонными иголками, приближая таким образом его скорый конец?! Вот сука!

— Она и в Германию к тебе за его счет летала, — продолжил терзать Леху Головин. — Толика очень «беспокоила» твоя голова, вот он и отправил Танечку в разведку: кто-кто, а медик быстро поймет, что там в твоей голове и как.

— Да-а-а-а… — задумчиво протянул Васильев.

— Ну а девица предложение с радостью приняла: что б не прокатиться за границу за чужой счет?! К тому же я понял, у нее, кроме усовского задания, еще и собственный интерес был — ты.

— Был. А самое главное, я ведь ни хрена не помнил! Она Катей представилась мне. И сказала, что беременна. Ну скажи, зачем ей все это надо было?! Я ведь там почти «овощем» был после второй операции и кризиса…

— Ну, овощ-то овощ, но не просто абы какой из гастронома, а достаточно богатый. Девушку Толик Усов хорошо проинформировал. Да, наверно, еще и посоветовал ей не теряться в этой ситуации. Поэтому она все трезво рассчитала: выживешь — будет у нее муж обеспеченный, не выживешь — быть ей вдовой богатой. Чем не перспектива?

Васильев скрипнул зубами от обиды. Опять, в который уж раз, он наступил на оставленные бабой грабли!


— Ладно, не переживай, все позади. — Головин накрыл своей огромной ладонью крепко сжатый кулак Васильева. — Я все знаю. О чем-то догадывался, что-то услышал между строк. Мой тебе совет: позвони ей.

— Кому?

— Ты знаешь кому.

— Степаныч, я не могу. Я предал ее. Я предатель, понимаешь ты? И ты возишься с этим предателем!!! — У Васильева, будь он в другом месте и в другое время, началась бы истерика, но он хорошо умел управлять собственными эмоциями. — Прости, мне хреново. Я вот так уже не первый месяц живу.

— Я знаю. Я знаю больше: все можно понять и простить.

— Но не предательство, Степаныч! Кому я это объясняю?! Ты ли не знаешь цену ему?! Это ведь как на войне: один предал, и от этого погибли десятки.

— Ты не на войне! Ты с бабами никогда не воевал! Поэтому не сравнивай жопу с пальцем! — Головин сказал это тихо, свистящим шепотом, почти на ухо Васильеву, но тому показалось, будто он на весь самолет прокричал. — И не заставляй меня тут тебе помогать.

Васильев вспыхнул. Вроде и не попрекнул его Степаныч, но как-то царапнуло. Не зря не хотел он, чтобы ему кто-то помогал. А Головин как будто услышал его мысли.

— Не цепляйся к словам! Я тебя не попрекаю. Я сам во все это влез, ты не просил, и никто не просил. Просто есть случаи, когда не надо ждать, что попросят.

Они помолчали немного, переводя дух. Васильев пытался осмыслить все услышанное. Ему было жутко горько, жалом сидело в нем то, что узнал. Танечка… Эх, Танечка-Таня! Ведь как чувствовал, сопротивлялся до последнего.