Я боялся, что он в машине испугается, после поездки в багажнике… А он спокойно сидел, только иногда мявкал, но я гладил его. Так до дома и доехали. Вот уж три года у меня живет…

— А с кем он сейчас? — спросила Катерина. — Ты уже много часов дома не был.

— С соседкой, — ответил Васильев, а сам подумал: «Если бы много часов!.. Я вообще забыл, когда последний раз был дома…»

В кармане у него зачирикал мобильник. Леха достал телефон и посмотрел на светящийся дисплей: Лера. Васильев сбросил звонок. Он почти увидел, как Лера с облегчением вздохнула: не отвечает, значит, не надо суетиться, не надо выгонять из теплой постельки сладкого мальчика Диму.

Васильев тоже вздохнул с облегчением, что не укрылось от Кати, но задавать вопросов она не стала. У каждого есть прошлое, и скелет в шкафу у каждого свой. И вообще… «Мы странно встретились…»

Васильев ее мысли как будто прочитал:

— Это все прошлое…

— А я ни о чем не спросила, — ответила ему Катерина.

— И не надо. Расскажи лучше о себе, — попросил Леха Васильев.

— Ты же обо мне все знаешь, — хитро прищурившись, сказала Катерина.

— Не все. Кое-что. — Леха подгорячил чай. — Знаю, что ты не замужем, что у тебя нет детей, что ты старше меня на целых пять лет. Знаю твое имя, отчество и фамилию. Знаю место работы. И все.

— Ну и этого много, если учесть тот факт, что я тебе ничего о себе не рассказывала. Как ты узнал? — спросила Катерина.

— Секрет фирмы! — Васильев почесал Наполеона за ухом. — У тебя ведь есть свои секреты? Ну, вот, а у меня — свои…

Ну да… У Катерины тоже были свои секреты. Например, она никогда никому не рассказывала о своем детстве. Даже подруги знали только то, что Катя росла в детском доме, а как и почему она там оказалась — они не спрашивали, а она сама не хотела говорить на эту тему. Слишком больно все это было вспоминать. Да и со временем многие детали стерлись.

Самое яркое воспоминание из детства — мама. Тихая и забитая. Когда они были с Катькой вдвоем, мама рисовала ей бумажную куклу: треугольник — туловище, из-под которого торчали тоненькие ножки-макаронины, треугольник — колпачок с кисточкой, как у Буратино. Глазки-запятые, носик — перевернутое двоеточие, и растянутый в улыбке рот до ушей. Катька аккуратно вырезала нарисованное чудище маникюрными ножницами и играла этой куклой до того момента, пока у нее не отрывались ручки-ножки. Тогда мама рисовала ей новую «Ларису» или «Свету» — Катьке очень нравились такие имена.

Настоящая кукла в Катькином детстве появилась лишь однажды: ее привез Катькин отец. Трудно сказать, что за разговор произошел тогда у родителей, но побыл отец у них дома совсем немного. Катька дичилась незнакомого мужчины, пряталась в угол, а коробку с куклой при нем даже не открыла. А вот когда он уехал, она достала подарок. Это была огромная, в розовом платье кукла, которая умела шагать, если ее вести за ручку, поворачивать головой и говорить. «Ма-а-а-а-ма!» плакала кукла, когда ее переворачивали вниз головой.

Поиграть с ней Катька не успела: вечером пьяный дядя Коля вырвал подарок у нее из рук, выскочил на улицу и со всей дури треснул куклу об угол дома. Катька потом собирала то, что осталось от красавицы, и горько плакала. Руки и ноги были живы, хоть и отвалились от туловища, а голова рассыпалась.

В общем, куклу Катя похоронила на пустыре за домом, оставила только плачущий механизм, который старательно выковыряла из кукольного живота. Теперь у нее было две игрушки: любимый целлулоидный слон, с болтающимися на ослабшей резинке ногами, и эта пищалка.

Когда дома не было дяди Коли, Катька играла с пищалкой. Она переворачивала механизм, и он плакал — «ма-а-а-а-а-ма!» Катька заворачивала пищалку в кусок старого байкового одеяла и нянчила сверток как ребенка.

Позже, в детском доме, Катька снова увидела такую куклу, но она не брала ее в руки ни разу. Во-первых, это была общая кукла — Ляля. Она неделями гостила в разных группах. Такое переходящее «знамя»! По итогам недели в детдоме определяли лучшую группу, и Ляля переселялась к тем ребятам, которые меньше капризничали, у которых было чище в комнате. Лялю сажали на почетное место и боролись всеми силами, чтобы она гостила в группе как можно дольше. Девочки мечтали поиграть с Лялей, но это было невозможно! Для игр были другие куклы, а эта практически работала в детском доме.

Катя к Ляле относилась с опаской: кукла у нее ассоциировалась с дядей Колей, который по пьянке убил сначала ее куклу, а потом и маму. Это его жуткие тараканьи усищи снились Катьке в ее кошмарных снах несколько лет. Потом боль притупилась, кошмары забылись, а усатых мужчин Катерина перестала бояться. Но, сталкиваясь с такими, отмечала про себя: «А вот этот тараканище нам не подходит категорически!»

Через год Катьку в детском доме нашел ее отец. Девочка шарахалась от него, так как этот человек принес в ее жизнь беду: куклу, взбесившую и без того сумасшедшего от вечной пьянки дядю Колю.

У отца была другая семья, в которой для Катьки не было места. Отец рвался меж двух огней — между Катькой и женой. Ночная кукушка перекуковала дневную, тем более что дневная была мала и не куковала вовсе.

Катьку отдали бабушке — отцовой матери, которая вдруг полюбила девочку больше всего на свете. И началась у Катьки хорошая жизнь. Не сказать, что очень богатая, но и не нищая. Отец покупал ей красивые платья и игрушки. Катька все это принимала, благодарила, но не любила. Наверно, потому, что знала, что каждая вещь, подаренная ей отцом, оплакана его женой или куплена им тайно, чтоб супруга не умирала от ревности и злости.

Бабушка научила Катьку всему на свете: печь пироги, варить студень и борщ, шить платья и юбки, вязать носки и кофточки. Она без устали вкладывала в нее знания житейские. Катька знала все, что нужно знать хорошей хозяйке.

Бабушка характера была сурового и сына своего — батьку Катькиного — не одобряла за то, что он «дите на бабу променял», и отвадила его от дома своего. А он, похоже, и рад был этому: дама с фаэтону — и волки сыты. К тому же жена его в качестве упрочения семьи быстро произвела на свет друг за другом двух пацанов, которых Катеринин папаша полюбил куда больше дочки, выросшей без его участия.

— Пусть спасибо скажет, что из детского дома ты ее вытащил! — любила повторять ему супруга, довольная тем, что муж охладел к девочке.

Так связь эта родственная незаметно усохла, как ветка сухого дерева сломалась. Обиженный на мать, Сергей Савченко на похороны пришел, но был как чужой. С Катей лишь двумя словами перекинулся, мол, как жизнь? «Нормально», — ответила она. Не склеился разговор. Поэтому и в голове у Катерины осталось, что в последний путь своего самого близкого человека она провожала одна. Собравшиеся на поминки немногочисленные знакомые бабы Шуры вспоминали ее добрым словом, обещали Катьку не забывать, говорили ей — «обращайся, ежели что — поможем!» Она согласно кивала, хотя знала, что ни к кому ни с чем не пойдет. Она рано стала взрослой. И если ее не сломал, как куклу, пьяный дядя Коля, то сейчас сломать ее было невозможно.

— Ау?! Ты где? — Леха Васильев помахал у нее перед носом, выводя Катю из состояния глубокой задумчивости. — Что случилось?

— Ничего, так, свое вспомнилось.

Катя встала из-за стола, чтобы отнести в раковину грязные тарелки. Он перехватил ее по дороге, отнял посуду, подтолкнул в сторону комнаты:

— Иди поваляйся, не надо тебе сейчас бродить. Как моя мама говорила: болезнь любит постель.

Катя побрела в комнату, шаркая тапками по вытертому линолеуму. В прихожей споткнулась о какие-то мешки.

— А это что? — спросила она.

Васильев выглянул из кухни:

— Ой, я и забыл вчера. Это тебе, — он вытер руки о край передника, взял большой пакет за уголки и вытряхнул из него куртку. — Твоя ведь, благодаря мне, в негодность пришла. Смотри, тебе нравится такая?

Курточка была симпатичная, похожая на ту, в которой Катька ходила. Только подобротней.

— Извини, но ночью лучше не нашел. — Васильев взял второй пакет и вытряхнул из него дюжину пакетов и коробочек. — А с этим вообще чума! Я колготки первый раз в жизни покупал! Спрашивать неудобно, вот и набрал разных — какие-нибудь подойдут.

Катерина не выдержала, рассмеялась хрипло:

— Какие-нибудь, наверно, подойдут, а остальные куда? — спросила она Леху Васильева.

— Ну, я не знаю… ну, отдашь кому-нибудь… Ну, в общем, не спрашивай меня, купил и купил…

Катерина собрала пакетики и коробочки назад в мешок, решив про себя — потом разберусь. Черт возьми, ей было приятно! Приятно, что он не забыл даже такую мелочь, как порванные колготки…

Катя с интересом посмотрела на Леху Васильева. Он был сейчас похож на «папу» из сказки «Три медведя» — Михайло Потапыча. Большой, в нелепом цветастом переднике, в разношенных Катерининых шлепанцах, которые налезли ему только на пальцы.

— Спасибо тебе, — сказала Катерина. — Только все это совсем необязательно было делать.

— Не бери в голову. К тому же мне это приятно было делать для тебя, и я… — он не закончил фразу, в кармане зазвенел мобильник. Васильев достал его, посмотрел на высветившийся номер, как-то мгновенно переменился в лице. Он кивнул Катерине, мол, подожди, я отвечу.

Она ушла в комнату и через приоткрытую дверь слышала, как он поздоровался с кем-то и отвечал на вопросы коротко: «да», «нет», «хорошо», «да» и «до связи!»

Катерина включила телевизор, чтобы он не подумал, что она подслушивает. На экране шла очередная серия какой-то новой стрелялки. Катерина рассеянно переключала каналы. Васильев договорил и бесшумно вошел в комнату. Он присел рядом с ней на диване, на котором в позе эмбриона провел эту странную ночь, и сказал:

— Мне нужно уехать.

Катя поймала себя на мысли, что ей очень не хочется его отпускать.