Жанна Бочманова - Остров

Юля помотала головой, язык по-прежнему не слушался ее. Она сделала усилие и хрипло выдавила из себя:

– Не очень.

Разговор так и не сложился: Жену Вячеслава распирало от любопытства, а Юля на все отвечала односложно.

Стол был накрыт, закуски выставлены, бутылки откупорены и, наконец, все уселись. Вячеслав налил всем вина и поднял бокал.

– Я предлагаю выпить за моего отца и его новую жену, Юлию. Живите, надеюсь, долго и счастливо!

– Спасибо, сын, – кивнул Георгий Арнольдович. – Я вижу, жизнь в террариуме не прошла даром. Ты мастерски овладел тонкой язвительностью. В одном предложении столько информации – и что я дряхлый пень, – того и гляди, помру, – и что я старый сластолюбец – жен меняю как перчатки.

Вячеслав, не сразу поняв смысл, промолчал, зато Марина вскинула голову и дерзко посмотрела на свекра. Губы сложились в тонкую змеиную улыбку.

– Террариум, это он про меня, дорогой, – нежно пропела она мужу в ухо, но так, чтобы все слышали.

– Папа! Не начинай…

– А как же – око за око? – не согласился Георгий Арнольдович. – Но ты прав. Мы здесь по другому поводу. Давайте, на время забудем об обидах и просто посидим по-родственному. А уж потом мы с тобой все дела наши скорбные обсудим.

Юля со страхом ждала скандала, но все разом успокоились и стали обсуждать другие проблемы: общих знакомых, работу, политику и она вздохнула с облегчением.

Обед закончился и все разбрелись по дому. Георгий Арнольдович уединился с сыном, Марина, прихватив полотенце, побежала на пляж. Юля осталась прибирать на кухне. Тут пришла Анна Леонидовна, жена соседа-полковника.

– Георгий звонил, просил поддержать тебя морально, – пояснила она.

– Я в порядке, – ответила Юля. – Все хорошо.

– Да вот и я думаю, – кивнула Анна Леонидовна, – чего тебя поддерживать. А вот с ужином я тебе помогу. Давай мясо замаринуем – у меня такой рецепт есть – пальчики оближешь!

Словоохотливая Анна Леонидовна делала все быстро и ловко. Руки ее порхали над столом и Юля под ее незатейливую болтовню расслабилась. И как-то незаметно для самой себя рассказала ей про Костю, про свекровь, про отца.

– Знала бы я раньше про все это, была бы у меня сейчас другая жизнь… – горько посетовала она. – Я-то думала, он из благородства мне предложение сделал, уважала его за это, поэтому молчала лишний раз, хоть и чувствовала, что с ним что-то происходит – и с работы позже приходил, и мрачный какой-то. Костя очень ведомый, ему уже тридцать, а он все по маминой указке живет. Жил… Наверняка с кем-то связался – не мог он все это сам придумать, его подбили…

– Эх, вот и видно, что ты жизни не знаешь. Если мужик чудить начинает – ищи рядом женщину. За ними глаз да глаз. Все они одинаковы.

Юля так и села. А ведь и правда. Как же она не заметила? Словно в вакууме жила – день прошел и, слава богу.

– Неужели все? Вот ваш муж не такой ведь?

– Да как же! Ты не смотри, что он такой смирный с виду. По молодости тот еще ходок был? Чуть юбку увидит – грудь колесом и ну куролесить. Знаешь, сколько раз я от него уйти хотела? Спасибо маме, уберегла. Как только я ей заикнусь о разводе – она мне по лбу – вышла замуж – живи, неча выделываться. И, правда, все прошло, девки были да сплыли, а он со мной и я не одна на старости лет.

– А разве за этим замуж выходят? Чтобы не одной?

– А для чего, по-твоему? Из-за любви? Так любовь она проходит, а человек остается.

– Да… – Юля кивнула. – Наверное, так.

– Да не грусти, девонька, – Анна Леонидовна приобняла ее полной сильной рукой. – Муж у тебя ныне богатый – не пропадешь.

В ответ Юля лишь вздохнула.

– Ну и ничего, – утешила ее Анна Леонидовна, – у Жоры каких только жен не было. Мы всяких навидались – ни одна в обиде не осталась.

– А почему он с ними разводился? – осторожно спросила Юля.

– Так, почему… – развела руками женщина. – Кобель… – и засмеялась звонким смехом.

Юля посмотрела на нее и тоже не утерпела, прыснула в ладошку – уж больно заразителен смех был у этой полноватой добродушной тетки. Вот и не скажешь, что полковничиха. Те в представлении Юли должны быть важны, степенны. А эта смеется как девчонка, даром что шестой десяток разменяла.

– Это он сейчас остепенился, видать, отгулял свое, а раньше, прям, как мой Мишка – ходок. Так что ты не бойся, от тебя уж гулять не будет – силенки не те, – сквозь смех приговаривала Анна Леонидовна. – А сын у него хороший мальчик. Маринка его стерва, конечно. Но умная. Связываться со свекром не будет, во всяком случае, пока он в здравии. Так что живи и радуйся.

Юля кивнула и шмыгнула носом – резкий запах нашинкованного лука, выдавил слезу, скрыв реально подступившие слезы обиды: она тоже могла бы ходить с гордо поднятой головой, расправив плечи, опираясь на руку красавца-мужчины. А вместо этого должна довольствоваться объедками с барского стола.

– Ты рисуешь? – удивленно спросил Вячеслав, кивая на краски и кисти, разложенные на веранде.

– Да, – кивнул Георгий Арнольдович. – Рисую, пишу, читаю. Все делаю. И знаешь, прямо как второе дыхание открылось. Я сколько книгу свою дописать не мог? Издательство уже всякую надежду потеряло. Они в прошлом году ждали. А я что-то, как в ступор впал – сяду за стол и ни слова из себя выдавить не могу. А сейчас прямо прет!

– Ну, это понятно – у молодоженов всегда второе дыхание открывается.

– Пошляк! – беззлобно огрызнулся Гореславский. – Чтобы ты понимал…

– Да куда уж мне! Я посмотрю?

Вячеслав подошел к большому полотну с почти законченной картиной и долго смотрел на обнаженную фигуру молодой женщины, раскинувшейся на постели. Приподнявшись на локте, она откидывала с лица копну пепельных волос. Непостижимый контраст между светло-розовым, словно фарфоровым телом и уродливой гримасой лица притягивал взгляд, не давал оторваться.

Гореславский плеснул себе коньяка и озадаченно нахмурил брови. Что-то не к месту он расхвастался – и пишу, мол, и рисую. Это что ж он перед сыном оправдывается? Еще не хватало…

– Пап, – тихо сказал Вячеслав, – это… удивительно. Глаза просто великолепны! Как ты это делаешь, я до сих пор не понимаю. Правильно я в архитектурный пошел. Тебя мне все равно не переплюнуть.

– Ну уж не льсти, – довольно улыбнулся Гореславский. – Ты отличный архитектор. Я вот не могу, как ты – рисовать, чертить, придумывать всякие штуки вроде потолка в моей квартире. У каждого своя стезя, сын. А насчет Юли не беспокойтесь. Она девочка добрая, ласковая и некорыстная. Так что завещание я переписывать не буду – все вам достанется.

– Пап, ты опять! – взмахнул руками Вячеслав. – Сколько раз говорил, – мне ничего не нужно!

– Это ты Марине скажи. Посмотрю, как она тебя отделает! Знаю, знаю – жена твоя спит и видит, как бы мое наследство к рукам прибрать.

– Папа, не начинай! Марину тоже понять можно. Она мать. И две девки на выданье. Это мы с тобой такие творческие личности, но кто-то же должен и о хлебе насущном заботиться?

– Что-то больно уж она чересчур этим хлебом озабочена. И как я проглядел? Видно же было, как она по квартире нашей ходила, какими глазами смотрела…

– А Юля твоя не так смотрела? – в голосе Вячеслава прозвучал сарказм. – Или ты хочешь сказать, что это у вас любовь с первого взгляда и твой статус никакого значения для нее не имеет?

– Имеет-имеет. Успокойся. Я не идиот. Но в отличие от тебя прекрасно все вижу и иду на это с открытыми глазами. Это ты пятнадцать лет живешь и думаешь, что у тебя жена ангел, а почему тебя в гости больше не зову не догадываешься?

– И почему?

– Да так… В тебя я верю. Почему-то ты у меня удачным получился – моя кровь! Потому и спокойно свою коллекцию оставляю. Знаю – не разбазаришь!

– Папа, ты тоже умеешь одной фразой выразить многое. То есть ты не ожидал, что сын у тебя удачным может получиться?

– Я реалист. Вот ты нормальный мужик, здоровый, не лодырь, не алкаш, не светский хлыщ, а дети у тебя… прости, господи! И что ты тут можешь поделать? Ничего! Ну и хватит об этом, – Гореславский жестом остановил сына, пытавшегося возразить, – давай лучше о делах нашего фонда поговорим. Это меня сейчас больше волнует.

– Давай, – покорно согласился Вячеслав, радуясь, что отец на удивление быстро сменил тему, а не оседлал своего любимого конька про нынешнее поколение и так далее и тому прочее.

* * *

Выставка в Доме Художников открывалась завтра и Юля мысленно, в который раз, пыталась подавить волну паники, поднимавшуюся в груди. Завтра она выйдет в свет, как шутил Гореславский. Зачем, почему он так хотел ее туда вытащить, она не знала. Как ни сопротивлялась – тот был непреклонен. Уже и платье было пошито у модного кутюрье, и завтра ожидался приезд стилиста на дом. Может, ей заболеть? Один раз им в классе прививки делали, и, она, с детства боявшаяся иголок, сначала притворилась, что заболела, а потом и правда слегла с температурой. Но с Георгием такое не пройдет – он такой упрямый, даже полумертвую ее повезет. Она посмотрела на платье, висевшее на дверце шкафа. Нежно сиреневое, в пол, с фантастическим цветком на лифе, с затейливыми складками. Это же надо такое придумать еще, а потом сшить! Это их в институтах учат? Или они сами с рождения такие фантазеры?

Платье сидело на ней великолепно, подчеркивая тонкую талию и высокую грудь. Волосы стилист собрал в замысловатый пучок, опустив на искалеченную половину лица волну пепельных локонов. Юля посмотрела в зеркало и на миг увидела прежнюю Юльку Шадрину – красавицу и насмешницу. На миг, потому что вдруг поняла – она уже не девчонка-старшеклассница, а взрослая молодая женщина. Она выросла, и сама не заметила как.