Жанна Бочманова - Остров

– Теть Нин, – успокаивающе произнесла Юля, – перестань, не переживай. Разве это грех! Полно тебе…

– Подожди, я не только завидовала. Я же к бабке ходила. Мой-то спился совсем. Я на Петю ворожила. Грех-то какой! А потом Лизонька умерла. Как я себя корила, ведь я же ей зла желала. А потом, после похорон, обрадовалась. Веришь? Ну, думаю, все – мой теперь Петя. Вот какая я тварь! А он Лизоньку пуще жизни любил, а как ее не стало, так ты у него свет в окошке. Я и на тебя злилась. Мешала ты мне. Из-за тебя он ни одну женщину смотреть не хотел. А как случилось с тобой несчастье, так и вовсе замкнулся в себе. Я-то думала, приручу его потихоньку, забудет Лизу. А тут такое горе. Вот и стала я думать, как от тебя избавиться. И подсказала Пете замуж тебя выдать за Костю.

Петя сперва ни в какую, а потом согласился что надо, иначе хуже будет. Вот и поехал он в город с кем-то из друзей встречаться. Он мне не рассказывал, но я и так знала, что друзья у него серьезные имеются. Как уехала ты, опять надежда во мне появилась, но Петя только о тебе думал, да о внуке потом. Я с ума от злости, да зависти сходила. Вот и прокляла сама себя. Моя болезнь – кара небесная за черные дела. Только ты на меня зла не держи! Прости, Христа ради! Богом прошу! – Нина с силой сжала Юлину руку.

Та сидела с отрешенным видом, не чувствуя боли. Потом провела по лицу ладонью, стирая наваждение.

– Тетя Нина, – глухо сказала она, – ты бредишь, успокойся.

– Так, прощаешь? – заплакала Нина.

– Прощаю, – прошептала Юля. – Прощаю. Живи с богом.

– Жить не буду, а умру с миром, – Нина прикрыла глаза.

В сенях что-то загрохотало.

Нина встрепенулась.

– Денег Федьке не давай. Пропьет. И жене его тоже не давай. Все без толку. Петя-то умер, а дом-то у вас справный, жалко мне его стало. Думаю, все равно продашь его, зачем тебе дом в деревне, у тебя ж и так все хорошо: квартира, муж. Я и сказала, что дом Петруша мне завещал, знала, что не будешь ты документы требовать, проверять. Свой дом мы продали, часть денег Павлику дала, часть Феде. Все ж для них, думала заживем по-человечески. А они? Федька пьет – весь в папашу. Павлушка в город подался и носа не кажет, даже в больницу ни разу не пришел навестить. Да и Федька-то с женой за мной ухаживают, только из страха, что я дом не им отпишу. А я им сказала, пока с тобой не увижусь – дома им не видать.

Так что дом твой по закону, оформи на себя, не оставляй аспидам. За это прощения не прошу, сама себя не прощаю. Ты потом, если простишь, свечку мне поставишь. Я там, – она указала глазами вверх, – пойму. Ты езжай, не жди моей смерти. Я еще не сегодня и не завтра умру, погожу немного. Ты-то замужем за богатым ныне? Мне Федя рассказывал. Надо же, как вам с Лизкой везет, вечно вы себе мужиков стоящих выбираете.

– Я вдова, – Юля оттянула ворот у платья. Внезапно стало душно и жарко.

– Ну, значит, наследство получила, – Нина смотрела на нее темными горячечными глазами. – Везет же некоторым! Вон и лицо тебе исправили. Красавица какая! Это я Петю-то отговаривала от операции. Он хоть и боялся тебя потерять, да уж больно страдал от того, что с тобой приключилось, дом собрался продавать. А мне жалко стало дома-то, я ж на него рассчитывала. Дура, я дура! Всю жизнь за чужим мужиком пробегала! Видишь, дрянь я какая, простишь ли? – голос ее затих.

Юля встала и, отвернувшись к окну, сжала руки возле горла. Нет, в это невозможно поверить. Она снова посмотрела на тетю, беспокойно метавшуюся на кровати.

– Прощу, – сказала она. – Ты папу любила, это можно понять.

– Любила, – прошептала Нина. – Я тебе там приготовила. Петины вещи. Забери. А то пропьют, ироды. Позови Федьку-то.

Юля вышла в комнату. За столом, крытым затертой клеенкой, сидели два небритых мужика, один в трениках и серой вытянутой футболке, другой в защитного цвета куртке на голое тело. Пахло перегаром и навозом. Перед ними стояла початая бутылка водки с неведомой этикеткой.

– Приехала? – спросил тот, что в трениках, наливая жидкость в стаканы и протягивая ей один.

Юля отрицательно покачала головой.

– Да ладно, – протянули ей стакан снова, – за здоровье мамани моей грех не выпить. Ты ж не за рулем. Вона какой водила у тебя. Хахаль? – мужик опрокинул в себя водку и занюхал кусочком хлеба. – Ну что маманя? Во всех грехах покаялась? Успокоится теперь? А то всю плешь проела…

– Зовет она тебя, Федор, – сказала Юля и вышла в сени.

Неужели это Федька, с которым она играла, пока маленькая была? Он качал ее на самодельных качелях. Чинил велосипед. Один раз на закорках притащил с речки, когда она сильно разбила коленку. Такой был красивый парень, сильный, здоровый. Что произошло? Почему так? Неужели прав Георгий, говоря о причинно-следственной связи? И что там тетя Нина про дом и про колдовство говорила? Неужели все время рядом находился человек, который ненавидел ее и маму, а она даже не поняла, не почувствовала? И папа не понял? Или понял, потому и не женился на Нине, хотя она так его добивалась?

Да, Юля помнила, как Нина постоянно к ним приходила, помогала ей с хозяйством управляться. Тогда воспринималось, как должное, не чужая ведь, а тетя родная. А она вон как! Многие у них в поселке к бабкам-гадалкам бегали, на парней ворожили, порчу, сглаз снимали, особенно от пьянства мужей пытались отворотить. И суть даже не в том, верит она или нет, суть в том, что кто-то всерьез желал ей смерти, хотя она ничего никому плохого не сделала. Неужели она простит?

Юля посмотрела на лесенку, ведущую на чердак и, повинуясь порыву, осторожно поднялась по ней. Вот он чердак – место ее заточения и свободы. Наверное, никогда больше она не придет сюда. Никогда. Пусть останется здесь все выплаканное и невысказанное. Она провела ладонью по пыльной крышке старого сундука. Рука скользнула за него, нащупала ком пакли. Да, вот тайник, никто не обнаружил его с тех пор. Юля вытащила на свет жестянку «Чайная компания Сергей Перлов и K°», но там было еще что-то еще: небольшой сверток, плотно обмотанный скотчем. Она быстро сунула все это в сумку и покинула чердак.

Во дворе ее ждал Федька.

– Вот, маманя велела отдать, – он сунул ей в руки небольшую коробку. – Слышь, маманя-то помрет скоро. Горе-то! Похороны, поминки, денег уйма надоть…

– Мать еще не умерла, а ты уже поминки готов справлять? – Юля с трудом сдержала раздражение.

– Так ведь все одно помрет! – сокрушенно развел руками Федор. – Лечить, только мучить, так доктор сказал. Вот мы и забрали маманю-то. Пусть уж дома с нами последние деньки побудет. – По его щеке скатилась слеза. Он громко шмыгнул носом и утерся рукой.

Юля брезгливо отвернулась.

– Ты бы лучше матери комнату проветрил, а то ведь у нее дышать там нечем.

– Так нельзя! – замахал руками Федор. – Мухи налетят, комары. Сожрут!

– Сетку на окно натянуть не пробовал?

Федор посмотрел на нее удивленно.

Ну, конечно, сетка ж денег стоит. Да и это ж так трудно пару гвоздей в оконную раму вбить! Нет, неправильно что-то в этом мире. Юля нерешительно постояла на месте. Что делать? Оставить денег – пропьет, это ясно. Она спросила у Федора номер телефона его жены и села в машину.

– Ну что там? – сочувственно спросил, Юра. Она только вздохнула тяжело. – Домой, Юлия Петровна?

– Домой, только сначала на кладбище заедем, если можно.

– Нужно, – кивнул Юра и улыбнулся.

Ветер шелестел в кроне трехствольной березы, возвышавшейся над могильной оградкой. Здесь было родовое захоронение Шадриных. И бабушка, папина мама, и дедушка, которого Юля не знала, и мама, а теперь вот и папа. Все лежали здесь. В свое время тут поставили большой мраморный памятник. На черной полированной поверхности овалами белели фотографии умерших родственников. Папину фотографию на обелиск прикрутили уже позже, немного криво. Юля с похорон так больше в поселке и не была. Это уже потом кто-то могилу обихаживал. На земле виднелись остатки риса и печенья. Кто-то приходил в день поминовения, угощение приносил. Папа этот обычай не одобрял, говорил, от язычества осталось, да и в бога он не верил.

Она положила цветы, купленные по дороге. В душе было пусто. Ну вот могила, памятник, вроде как память. Но там нет ни папы, ни мамы. Оболочка от них и то уже сгнила. А душа на небесах. Или в космосе или еще где. А может, и нигде. Никто не знает, что там, за чертой. Юля вздохнула. На душе гадко и мерзко. Хоть и сказала она тете, что простила, а все одно – думает о ее признании. И чем больше думает, тем больше негодует.

Ах, папа-папа! И Нина! Что ж вы с ее жизнью наделали! То, что Нина про ворожбу говорила, ее не очень задело, а вот что она папу подговаривала операцию ей не делать, да за Костю выдать, то страшно ее обидело. Да и с домом обманула. Она ведь и не удивилась, когда узнала, что дом папа Нине оставил. Хотя Костя потом высказался, что дом-то приличных денег стоит, и как раз на операцию могли бы их пустить. Она тогда лишь вздохнула, – это папино решение, и не ей его осуждать. А, оказывается, вон как! В душе поднялось, что-то мутное, злое, обида вскипела и выплеснулась слезами. Она присела на скамеечку и принялась рыться в сумке, в поисках платка. Сзади подошел Юра.

– Юлия Петровна, я вот принес. Не обессудьте, но надо. Говорят, помогает. – И он протянул ей пластиковый стаканчик с прозрачной жидкостью.

Она сморкнулась, взяла стакан и залпом выпила. Сморщилась, замахала ладонью перед ртом. Водка прошибла комок в горле, горячей волной прошла по пищеводу, разлилась в желудке теплым озером. Слезы высохли. Юля стряхнула капли на землю. «Да, папа, ты был прав – зависть самое страшное, что есть на земле».

– Ты, милая, кто ж такая будешь? – раздался рядом негромкий надтреснутый голос.