Она визжит, когда соленая вода океана просачивается сквозь ее одежду и достигает нижней части груди.

– Ты подлый, злой мальчик.

– Ни фига. Благодаря тебе, я – сопляк. – Криво улыбаюсь, хватаю ее за футболку и притягиваю ближе к себе. Капли стекают с ее волос, тело покрыто капельками воды, одежда прилипает к телу. Она выглядит безумно сексуально, и мне хочется слизать каждую капельку с ее кожи.

Что я и делаю.

Опустив голову к шее Келли, я облизываю ее ключицу, не обращая внимания на солоноватость вкуса ее кожи.

– Кайден, – выдыхает она, зарываясь пальцами в мои волосы и притягивает ближе к себе.

С улыбкой, я опускаю голову ниже, и пока мои руки скользят по ее животу, прокладываю дорожку из поцелуев к вороту ее рубашки и оттягиваю ее вниз, облизываю изгиб груди и втягиваю кусочек плоти. Она пытается удержаться на ногах, противостоя накалу чувств и накатывающихся на нас волн, поэтому я чуть наклоняюсь, хватаю ее за бедро, поднимаю ее ногу и оборачиваю вокруг своего бедра. Она хватает ртом воздух и покачивает бедрами, желая получить большее. Идеальный момент, и я намереваюсь дать нашим телам все, чего они жаждут, но в этот момент большая волна обрушивается на нас и сбивает с ног.

– Твою мать. – Я изо всех сил пытаюсь подняться, пока Келли показывается из воды.

– Так тебе и надо, – смеется она и плывет к берегу, – для начала за то, что бросил меня туда, – говорит она, вылезая из воды и без сил опускаясь на песок.

Я выбираюсь из воды и ложусь рядом с ней, совершенно не заботясь о том, что песок пачкает мою одежду. Затем мы смотрим на небо, окутанные умиротворением просто от нахождения рядом с друг другом. Но с появлением на небе облаков, я вспоминаю причину, по которой мы здесь.

– Полагаю, нам пора возвращаться, – тихо шепчет Келли, положив руку на лоб.

Я медленно киваю.

– Да, ты, наверное, права. – Спустя минуту я начинаю шевелится, но мне хотелось бы остаться.

Только она и я.

Мы вдвоем.

Теплый песок.

Спокойствие океана.

Это все, чего я хочу.

Но в глубине души я знаю, что мне пора попрощаться.

Дилан и Лиз появляются в нашем отеле за несколько часов до похорон, чтобы вытащить нас на обед. На Келли черное платье, похожее на платье Лиз, мы с Диланом облачены в черные брюки, белые рубашки и черные галстуки. Но надетая на нас мрачная одежда не соответствует нашему настроению.

– Не могу поверить, что ты писатель, – говорит Лиз Келли, сидя по другую сторону стола в забегаловке, куда мы заехали поесть. – Это так круто.

Келли выглядит немного смущённой из-за внимания к своей персоне.

– Да, наверное. Но нужно еще многому научиться, если я хочу сделать карьеру писателя.

Я обнимаю ее за плечи и провожу пальцами по ее волосам, которые все еще сохраняют слабый запах океана.

– Все получится. Именно это тебе нравится.

Она морщится.

– Ты же знаешь, я просто не хочу думать об этом как о работе. Стажировка – это прекрасно и все такое, но я не знаю. Это не так весело, как писать рассказы.

– Тогда, если именно этим ты хочешь заниматься, пиши рассказы, – произношу я, беру картошку и закидываю ее в рот.

– Легче сказать, чем сделать. – Она макает картошку в мой соус. – Ты же понимаешь, как трудно сделать карьеру в этой сфере.

– Ты справишься. – Говорю я и улыбаюсь. – А я позабочусь о тебе, пока ты это делаешь. – Изрекаю обещание позаботиться о ней.

– Вы, ребята, восхитительны, – прерывает наш разговор Лиз. Когда я оглядываюсь, вижу, что она и мой брат заинтересовано на нас смотрят. – Серьезно, это самая очаровательная вещь, которую я когда-либо видела.

Дилан закатывает глаза.

– Не парьтесь. Она все в этом мире считает очаровательным. Щенки, котята, постельные принадлежности, автомобили, фильмы, пожилые люди. На его лице расплывается ухмылка и она улыбается ему в ответ, игриво ударяя его рукой по груди.

– Как скажешь, – говорит она. – У тебя у самого на глаза слезы наворачиваются при просмотре фильмов.

Ухмылка не сходит с его лица, на что она бросает картошку ему в лицо, но он открывает рот и ловит ее. Мы все весело проводим время, и я почти забываю, причину нашего приезда до тех пор, пока Лиз не поднимается из-за стола.

– Пора, – произносит она и вздыхает, поглядывая на настенные часы.

Как только нам приходится вернуться к реальности и настоящей причине нашего присутствия в Северной Каролине, между нами повисает мрачное молчание.

Мы здесь, чтобы попрощаться.

– Надо полагать, что да, – бормочет Дилан, поднимаясь и направляясь к двери, шаря по карману в поисках ключей.

Мы следуем за ним, сохраняя молчание и садимся в машину. Поездка в церковь не занимает много времени. Хотя мне бы хотелось, чтобы она длилась вечность. Мы едем в машине брата, вместе с Келли сидим на заднем сиденье, и всю дорогу я держу ее руку в своей, что помогает мне дышать. Воздух влажный, и на протяжении большей части нашего пути нас сопровождает океан. И хотя, он действует успокаивающе, но чем ближе мы подъезжаем, тем сильнее я ощущаю оглушительные удары сердца в груди.

А вот и оно.

Справлюсь ли я?

В конце концов, мы подъезжаем к небольшой, почти захудалой церкви, располагавшейся в центре небольшого городка с кладбищем на той же улице. Отсутствие машин на парковке заставляет меня задаться вопросом в нужное ли место мы приехали. Но я ничего не говорю, поскольку Дилан, кажется, уверен в правильности места, «раз GPS указал путь сюда, значит оно верное». Когда мы идем по тротуару, он хватает мою руку и удерживает меня, кивнув Келли и Лиз, давая им понять, чтобы они продолжали идти вперед.

Они обе останавливаются напротив массивных дверей и оглядывают нас странными взглядами.

– Все нормально, – говорит Дилан.

– Со мной все в порядке, – говорю я, одновременно вместе с Диланом.

С неохотой они оба заходят внутрь, оставив меня и Дилана одних у подножия лестницы в тени деревьев.

– Если ты почувствуешь, что-то тебе становится слишком тяжело, просто скажи, и мы уйдем, – говорит он, теребя часы на своем запястье. Выглядит он таким же беспокойным, каким я себя чувствую.

– Хорошо, – я провожу взглядом по двери, а потом снова смотрю на него, и понимаю, что как только войду внутрь, все изменится. Эта глава в моей жизни будет закрыта, и какие бы чувства я не испытывал, но, в конце концов, прощаюсь навсегда, как сделал это Дилан, покинув дом в восемнадцать лет. – Но все же, у меня вопрос... как умер отец?... – Понятия не имею, зачем мне это надо, но все же чувствую, что должен узнать, прежде чем войду туда, прежде чем я попрощаюсь и переверну эту страницу своей жизни. – Ты знаешь, что именно случилось, из-за чего он попал в больницу?

Дилану кажется не по себе, он настороженно ослабляет галстук.

– Да, но ты уверен, что хочешь знать?

Мне требуется время на ответ, но такое чувство, что я должен знать.

– Да, полагаю, что хочу, чтобы поставить точку.

Он вздыхает, затем пропускает руку через волосы, не сводя взгляда со стоянки.

– Я не знаю всех подробностей, но это случилось из-за драки.

Сквозь меня прокатываются волна потрясения, резко отзываясь в груди.

– Что?

Дилан вздыхает и снова смотрит на меня.

– Отец все-таки ввязался в драку с тем, кто смог оказать ему сопротивление. – Он качает головой, а затем смотрит на массивные дубы, растущие во дворе перед церковью. – Отчасти это трагично, когда задумаешься об этом. Столько бесполезной и ненужной ярости, кипящей в нем долгие годы, а в результате, приведшая к смерти. Такая бессмысленная трата жизни.

– Я прекрасно знаю какого это, – говорю я тихо. – Разве быть счастливым не гораздо лучше?

Кивнув головой в качестве подтверждения, Дилан смотрит на меня и нервозность в его глазах исчезает, оставляя место лишь для сожалений. Не обо мне, а о нашем отце.

– Ты прав. Жаль, что он никогда не мог этого понять.

Тишина обволакивает нас, и, хотя нам не по душе, что пришло время войти внутрь, но мы одновременно направляемся к дверям и входим в церковь. Внутри так же пусто, как и на парковке, на скамейке сидят несколько человек, лица, которых мне незнакомы, за исключением одного. И я знал, что она будет там и боялся встречи с ней.

С моей матерью.

Она сидит впереди, одетая в черное, со шляпкой на голове и опущенной на лицо вуалью. Когда мы входим, петли церковной двери извещают собравшихся о нашем присутствии, и она поворачивает голову. Мы обмениваемся взглядами, и ее выражение глаз я не могу прочитать и не хочу знать, что оно означает. Когда она начинает подниматься со своего места, я перестаю на нее смотреть и сажусь рядом с Келли, где мне и место. Для меня становится сюрпризом, что мать понимает намек и садится обратно, глядя на впереди стоящий гроб. Он выглядит одиноким: без цветов, без большой фотографии с изображением каким он был человеком.

Келли в течение всей церемонии не отпускает мою руку. Мы мало говорим, да и говорить не о чем. К тому же, она здесь со мной, а это единственное, что действительно важно – она любит меня настолько, чтобы быть здесь ради меня.

На протяжении всей церемонии в опустевшей церкви ощущается отсутствие слез утраты. Ему не посвящается трогательно-прощальных речей. Никому нечего сказать.

Одна лишь тишина.

Пустота.

Разве, таковой была его жизнь?

В этот момент мне становится жаль отца. Какая пустая трата жизни: испытывать столь огромный гнев, не оставляя места для любви. Я рад, что не похож на него. Благодарен за предоставленную возможность пережить всю ту боль и ненависть, которую он причинил мне. Благодарен за способность любить. Благодарен за Келли, моего брата, Лиз, Люка, Вайолет, Сета, Грейсона и даже моего тренера. Потому что в итоге я понял, что я – не мой отец.