– Это вам небольшая, а мне – о-го-го какая большая! Да сейчас и за сто рублей могут по голове стукнуть, времена-то вон какие пошли крутые!

– Так никогда не бывает легких времен…

– Ну да, ну да. Ладно, пошла я, однако. Еще раз вам спасибо за чай, за привет… Собачка-то меня в прихожей не укусит, надеюсь?

– Нет, что вы. Она вообще не кусается. Так только, рычит иногда для острастки.

– Но все равно – вы уж меня до двери проводите…

– Конечно, конечно! Идемте…

Уже в дверях Анна Глебовна обернулась, произнесла проникновенно, глядя Лидии Васильевне в глаза:

– Все-таки хорошо быть доброй, наверное… Завидую я вам, честное слово… Была б у меня другая жизнь, я бы тоже доброй была. Надеюсь, мы с вами еще встретимся. Надеюсь, и не раз встретимся… Поэтому навсегда не прощаюсь. До свидания, Лидия Васильевна!

– До свидания, Анна Глебовна. До свидания…

* * *

Закрыв за гостьей дверь, Лидия Васильевна прошла в гостиную, принялась неторопливо составлять на поднос чайные чашки. Не закончив своего занятия, села на диван, задумалась…

Разбередила-таки ей душу эта Анна Глебовна! Разбередила своей простотой да любопытными не в меру вопросами. Но что делать, сама виновата, никто не заставлял волочь в дом такую гостью. И быть доброй, то есть проявлять чудеса материальной щедрости, тоже никто не заставлял.

В конце концов, кто она ей, эта Варвара? Да никто. Просто так получилось, что нашла письмо да отнесла по адресу. Его любой человек мог найти, это письмо. И так же мог отнести. И все. И на том спасибо, как говорится.

Но получилось все по-другому, спонтанно как-то. Получилось, что она такая вот добрая. Вон сколько комплиментов от квартирной хозяйки огребла… Конечно, у каждого плута свой расчет, и комплименты эти с дальней целью отстегивались, но все же, но все же…

А если посмотреть на ситуацию трезво, если отбросить все комплименты да сантименты, то… Разве она добрая на самом деле? Разве не было это порывом с ее стороны? У всех у нас бывают такие порывы, когда хочется себя видеть ярым борцом со злом… И чем эти порывы у нас заканчиваются? Да ничем. Вспыхнула искра и тут же погасла от ветра. И погладили себя по голове: добрый я, добрый! – и побежали дальше, собой довольные.

Вот и она тоже… Какая ж она добрая? Она вообще… никакая. Не добрая и не злая. Равнодушная. Легкий воздушный шарик, одна пустота внутри. Летит себе день за днем, летит… Встает утром, завтракает, с Мотей гуляет, потом обедает, потом в телевизор пялится, потом снова с Мотей гуляет… День прошел, и ладно. Шарик летит. Никому не нужный. Даже самой себе. И не дай бог эту пустоту чем нарушить, не дай бог! Потому что там, в этой пустоте, душа спит… И пусть спит. Уж больно горько она болит, когда разбудишь. Так горько, что лучше совсем не жить…

И ведь привыкла с этой спасительной пустотой внутри жить, привыкла за нее цепляться! Даже Паша с Никитой ей сниться перестали, будто отдалились от нее и ждут. И смотрят со стороны, как она живет с пустотой внутри. И даже радуются как будто, что все у нее хорошо. А отчего плохо-то? Летит шарик, перелетает изо дня в день… Благо, что материальными проблемами шарик не обременен, Паша был отличным адвокатом, оставил ее вдовой со средствами.

Но она-то знает, как эта пустота бывает обманчива. Только ее ковырни чуть-чуть – и полезут наружу боль, память и горе… Такое свежее горе, будто пятнадцати лет ее одиночества и не было. Будто все еще длится тот самый год, когда ушли Паша и Никита, один за другим…

Конечно, она давно уже отупела от этого ежедневного распорядка – все как по нотам. Причем нотам довольно минорным… И конца этой музыке нет. Где он, конец? Знать бы… Но, к сожалению, никто не знает, как будет звучать его последняя нота. И когда она прозвучит. А если б знали, то многие бы попросили перенести это звучание на более ранний срок. Она бы – точно попросила… Уж больно хочется Пашу с Никитой увидеть! Если и не самих увидеть, то к душам их прикоснуться… Заждались они ее там, наверное!

Подняла голову, долго глядела на их общую фотографию в рамке. Как же они похожи – отец и сын! У обоих высокие лбы и волевые подбородки, а в глазах смех лукавый застыл.

Ну что смотрите на меня, родные? Да, я будто не в себе сегодня… Вышла из привычного состояния, лететь не могу. Заполняется моя пустота будто… А чем, интересно? Слышали, наверное, как меня только что доброй назвали? Но ведь это неправда, я знаю… Это я раньше была добрая, с вами. А без вас… Без вас я никто, просто хмурая одинокая старуха, которая с собакой монологи ведет.

Она и сама не заметила, как проговорила все это вслух, и довольно громко. Будто боялась, что муж и сын не услышат ее. И очень удивилась, когда из прихожей прибежал Мотя, залаял испуганно.

– Тихо, Мотя, тихо! Прости… Я испугала тебя, да? Ты думаешь, я с ума сошла, сижу и сама с собой разговариваю? Нет, я не сама с собой, я вот с Пашей и Никитой…

Мотя заскулил того горше, присел на задние лапы, чуть склонил голову набок. Наверное, отвечал ей на своем собачьем языке. Мол, чего ты, хозяйка? Совсем уже с глузду съехала… Не надо с фотографиями разговаривать, лучше со мной поговори! Вот он я, живой, я рядом…

Протянула руку, потрепала его за загривок, проговорила тихо:

– Ладно, ладно, не ворчи… Все у нас хорошо, Мотя, все хорошо. Будем жить дальше. Это я сегодня что-то расклеилась, из формы вышла, а так… Все хорошо, Мотя, все хорошо…

Показалось на секунду, Паша улыбнулся на фотографии. Он такой был – улыбчивый. Хотя ему порой и не до улыбок было… Какие улыбки – при его-то занятии?

Он иногда дома клиентов принимал, в своем кабинете. Иногда она сама открывала клиентам дверь – ох и всяких лиц насмотрелась! Испуганных, растерянных, наглых, самодовольных, циничных… Иногда такая бандитская рожа встретится, что только вздрогнешь про себя нервно: ох… А потом оказывается, что эта бандитская рожа – милейший на самом деле человек, просто с женой разводится, которая его до трусов раздеть хочет. Жены ведь всякие бывают, между прочим…

Он потом ей рассказывал, как участвовал в том или ином процессе. Так интересно рассказывал – хоть книгу по этим рассказам пиши! А что, она могла бы, наверное… Тем более сама по диплому юрист, только практики никакой нет. Так уж получилось, что Паша сразу в гору пошел, а она ему тыл обеспечивала, домом занималась. Преданная жена, верный друг и соратник. Любимая женщина. Разве этого мало? Ей хватало…

Да, могла бы книгу написать… Что-нибудь этакое из адвокатской практики. Если бы пустоты внутри не было. А из пустоты – какая книга? Нет, лучше так вспоминать свою жизнь, без книги…

Например, как у них Никита родился – какое это было счастье! Поздний ребенок, долгожданный! Она оказалась сумасшедшей матерью, а Паша – таким же сумасшедшим отцом. Боже, как они любили Никиту, как любили! Даже договорились, что будут удерживать друг друга от слишком ярых проявлений родительских чувств, иначе можно напрочь ребенка избаловать.

И удерживали. Никита, в общем-то, в строгости рос, без лишнего сюсюканья и плясок вокруг. И сам выбрал после школы юридический – никто от него этого не требовал и не заставлял идти по стопам отца. Хотя «стопы» к тому времени были уже довольно глубокие – иди не хочу.

Сначала он по ним пошел, да. Устроился в адвокатскую контору стажером. И Паше строго-настрого наказал: «Чтобы никаких протекций, пап, ладно? Я сам хочу…» А потом вдруг охладел к адвокатской деятельности, сказал: не мое. Ушел в детективное агентство, на вольные сыщицкие хлеба. Паша тогда очень расстроился, но виду не подал… Сказал – пусть… Пусть сам свой путь ищет. А надо было тогда Никиту остановить, обязательно надо было своей родительской властью воспользоваться! Сейчас бы жив был сынок, не нашла бы его шальная пуля…

Ну да что теперь об этом? Сына уже не вернешь. И Пашу не вернешь…

Она почему-то в подробностях помнила тот день, когда Паша погиб. До утра не спал, все ходил по своему кабинету, ходил… А она и не беспокоилась – мало ли почему он не спит! Может, у него завтра процесс сложный! Так часто бывало, что он очень нервничал перед тяжелым процессом, заснуть не мог. Утром встала, вышла на кухню, а он за столом сидит – поникший какой-то, глаза тусклые. Спросила: «Не заболел?» А он ей в ответ: «Сядь, Лида… Сядь и слушай меня…»

Тот их последний разговор она тоже хорошо помнила. Такое разве забудешь?

– Смотри, Лида, вот папка… – хлопнул Паша ладонью по пластиковой папке, лежащей на столе. – Если со мной что-то случится, откроешь ее, сама все увидишь… Надеюсь, в документах разберешься, ничего сложного там нет. Просто вся информация по моим счетам, и по твоим тоже. Я на твое имя несколько счетов открыл…

– Погоди, Паш… Погоди… Что-то я не понимаю… Зачем это мне? Нужды в деньгах у меня нет, хватает тех, что ты даешь… Да мне даже неинтересно, сколько у тебя на счетах, Паш! С чего это ты вдруг?

– Во-первых, не у меня, а у нас. А во-вторых, на счетах не так уж и много. Но тебе на жизнь хватит, если вдруг со мной что-то…

– Прекрати, Паш! Ну что ты меня пугаешь с утра! Слышать ничего подобного не хочу!

– Ну не слушай… А папку эту спрячь. Я там все расписал тебе подробно, что и где… Если вдруг со мной…

– Опять, Паш! Я же просила! Ну хватит уже, а? Скажи лучше, что тебе на завтрак приготовить: глазунью или сырники? А может, я еще и блинчики успею… Ты когда из дому выходишь?

– Через двадцать минут.

– Тогда глазунью… А кофе или чай будешь?

– Кофе. И покрепче.

– Так тебе же нельзя крепкий…

– Мне все можно, Лид. Особенно сегодня – все можно.

Почему, почему она не обратила внимания на это им сказанное – «особенно сегодня»? Ведь он ясно дал понять, что сегодня может произойти что-то страшное… Почему она такой глупой клушей была?

Хотя… Что она могла тогда сделать? Из дома его не выпускать? Истерику закатить? Притвориться больной-умирающей?