– Варенька, ты? Здравствуй, здравствуй… Не узнаешь меня разве?

Подошла поближе – узнала. Это была бабушкина подруга Ольга Матвеевна. Она часто захаживала к бабушке в гости, благо жила в соседнем доме.

– Здравствуйте, Ольга Матвеевна! Я и не узнала вас сразу… Иду, не вижу и не слышу ничего, задумалась!

– А что, я сильно изменилась? Совсем постарела, да?

– Нет, ну что вы…

– Да ладно, я и сама знаю, что не в обратную сторону живу. Да и тебя не узнать, Варенька… Похудела, побледнела, синяки под глазами… И взгляд совсем потерянный, будто и впрямь ничего перед собой не видишь. Что, трудно живешь, да?

– Трудно, Ольга Матвеевна. Очень трудно.

– Да, понимаю. Но ты держись как-то, не унывай. Гриша-то пишет что?

– Нет… Ни одно письма еще не было. Не знаю, что и думать.

– Да напишет еще, не переживай! У меня у соседки сын сидит, так она тоже писем оттуда подолгу ждет… Мало ли что, какие обстоятельства… Ты жди, главное. Не унывай. Нельзя унывать, у тебя деточки. А про свекровку-то свою слышала новости, нет?

– Нет… А что такое?

– Так она дом за городом купила! Шикарный, говорят! И где только денег взяла, интересно?

– Так она бабушкину квартиру продала, наверное…

– Да ничего она не продала! Как она ее продаст, если для документа на наследство срок не вышел? Не может она пока продать…

– Она говорила, что вроде задаток взяла…

– Да что там – задаток! Домище-то огромный, там и двадцатью задатками не отделаешься! Вот ведь зараза какая, а? Нет, тут что-то не так, я думаю… Тут она что-то другое спроворила, с нее станется…

Она потом долго думала о том разговоре с бабушкиной подругой. И впрямь – откуда у свекрови столько денег взялось? Хотя Юлька сразу выдала на это свою версию:

– А я тебе говорила, Варь, говорила! Она точно с родителей того парня денег состригла за свои показания против родного сына! Точно, я тебе говорю!

– Да ну, Юль… Не верю я…

– Ну не верь. Просто я удивляюсь, как можно быть такой блаженной! Ведь ясно, как божий день…

А если даже и ясно – что теперь с этим сделаешь? Ничего и не сделаешь. Надо жить как-то дальше, надо ждать Гришу… Надо выжить как-то эти пять лет…

Хотя уже и не пять. Уже меньше. Время идет… Вот и зима уже, а скоро весна будет…

Встала со стула, подошла к окну. Ого, какой снег повалил! Нет, до весны еще далеко, очень далеко…

И все равно – надо жить. Ведь получается как-то, хоть и худо-бедно. И помощь вдруг пришла такая неожиданная – в лице этой доброй женщины… И вообще, почему она зря время проводит, сиднем сидит, печальные мысли в голове перекатывает? Скоро Даша из школы придет, у них всего четыре урока! Надо еду какую-то приготовить! Борщ сварить, например! И эта женщина, Лидия Васильевна, обещала прийти… Интересно, она борщ любит? А можно еще и вареников с картошкой налепить, тоже вкусно…

* * *

Лидия Васильевна быстро шла по занесенному снегом тротуару, вела свой обычный диалог с Мотей.

То есть монолог, конечно же. То есть сама с собой беседовала, надо признать. И когда у нее эта привычка образовалась – теперь и не вспомнить… Да и надо ли? Не до того ей сейчас, не до того… А когда мысли вслух проговариваешь, они более ясными кажутся. Звучат как руководство к действию.

– Ты знаешь, Мотя, что нам с тобой надо сделать? Надо денежные дела решить, вот что. Запасы-то наши неожиданно иссякли, сам понимаешь. И ты не думай, я вовсе не жалею, что они иссякли… Наоборот… Это я к тому, Мотя, что нам с тобой надо бы в банк сходить. Прямо сегодня. Прямо сейчас. Вот придем домой, я возьму паспорт, и отправимся в банк… Там, наверное, целая тьма процентов уже набежала! Я ж не хожу, не проверяю… А на мое имя, между прочим, три счета открыто…

Мотя трусил рядом, гордо отвернув от хозяйки голову, словно давал ей понять, что финансовые проблемы его никак не интересуют. На улице вон снег валит, это же так интересно, когда кругом кутерьма такая! Белая, пушистая! Некоторые снежинки прямо в пасть залетают! А хозяйка – странная такая… Вместо того чтобы снежинки ртом ловить, она идет, рассуждает о чем-то непонятном… Причем с таким энтузиазмом рассуждает! Не узнать ее прям…

– А только знаешь, Моть… Сомнения у меня есть относительно этих денег. То есть не относительно денег, а относительно помощи этой девочке… Как-то все это неправильно, Моть, ты не находишь? Нет, я с удовольствием ей помогать буду, это без вопросов, конечно! Да только правильно ли это, как думаешь? Я ведь вижу, как ей неловко у меня деньги брать… Да и мне было бы неловко на ее месте! И меня бы ужасно это угнетало! Девочка-то хорошая, правильная, понимаешь? Тут ведь как… Тут ведь в субъекте все дело, от которого деньги берешь… Или муж родной деньги в дом приносит, или чужой человек дает… Это ж ее угнетает, я вижу… Хоть и обстоятельства так сложились, что невозможно не принять помощь, а все равно – угнетает… Или я не права, Моть? Я рассуждаю со своей колокольни, да?

Мотя громко тявкнул – из приличия, чтобы отвязалась от него наконец со своими вопросами. Лидия Васильевна вздохнула, покачала головой:

– Да, ты прав, наверное… Я опять из мухи слона делаю. Ну помогла и помогла, подумаешь! Если могу, отчего ж не помочь? Мне в этой жизни ничего не нужно, и денег мне не жалко… Мне просто хочется, чтобы все это выглядело не так, будто я какая-то спасительница, добрая фея, мать Тереза! Я вообще за последние годы стала равнодушной, ты же знаешь. Душа ровная, никакая. Пусто внутри. Ничто не трогает. А тут вдруг прорвало – отчего, почему? Так хочется помочь этой несчастной девочке… Причем так помочь, чтобы еще и самолюбия ее не ущемить! А как это сделать, Моть? Как?

Во дворе дома тоже все было заметено снегом. Дворник Рахим стоял у подъезда, подняв голову, тихо шевелил губами. Наверное, пытался договориться с высшими силами, чтобы поубавили ему работы… Это ж сколько времени надо снег с тротуаров сгребать! А скоро народ после работы во двор пойдет да поедет, и все к нему с претензией…

– Здравствуй, Рахим! – громко поздоровалась Лидия Васильевна и улыбнулась приветливо.

– Драсти… – вздрогнул Рахим, глянул на нее странно. Наверное, очень удивился, что она ему улыбается. И что поздоровалась громко и весело.

– Ничего, Рахим, ничего! Подумаешь, снегу навалило! Знаешь, как у нас говорят? Глаза боятся, а руки делают! Понимаешь меня, Рахим?

– Да, понимай… Глаз боится, да… Очень глаз боится… Рука делает…

Она еще раз улыбнулась, потянула на себя дверь подъезда. Мотя проскочил первым, сел у дверей лифта в ожидании.

– Вот мы и дома почти, Моть… Сейчас я ключ достану… Ты сильно замерз, Моть? Греться будем или сразу в банк пойдем?

И опять Мотя посмотрел на нее с укором: как это сразу, интересно? А обедать? А полежать чуток на коврике в прихожей? Что ж это такое получается – весь режим прахом пошел? Да с какой это стати?

– Ладно, ладно, не сразу пойдем… – засмеялась Лидия Васильевна, заходя в кабину лифта. – Уговорил, Моть, уговорил…

В прихожей горел свет – забыла выключить, когда уходила утром. Разделась, прошла на кухню и почему-то огляделась, будто не узнавала своего жилья. Будто изменилось здесь все. Так бывало и раньше, когда они с Пашей из отпуска возвращались – входишь в квартиру и чувствуешь себя чужой… Но ведь сейчас-то – не из отпуска вернулась! Утром из дома ушла, а время только к пополудни подходит! Что могло измениться? Да ничего… А ощущение такое, будто полгода ее здесь не было…

На кухню прибежал Мотя, сунулся мордочкой в пустую чашку на полу, глянул на нее выразительно. Чего, мол, сидишь, задумалась? Я голодный…

– Сейчас, Мотя, сейчас. Я все вижу, все понимаю. Сейчас все будет, Моть… Потерпи маленько.

Надо было вставать, заниматься обычными делами, а она все сидела, разглядывая пространство вокруг. И даже пришла неожиданно смелая мысль: давно пора ремонт делать.

Да что это с ней такое, хотелось бы знать? Какой ремонт? Еще с утра ни о каком ремонте не помышляла! Даже близко в мыслях такого не было – ремонт…

В дверь позвонили, и Мотя бросился в прихожую, забыв о пустой чашке. Кто это может быть? Ах да, это же соседка, Нина Степановна… Потеряла ее, наверное. Привыкла уже, что она ей каждое утро молоко и кефир покупает, когда с Мотей гулять выходит…

Открыла дверь, успев надеть на лицо извинительную улыбку. Нина Степановна стояла, держась одной рукой за стену, другой сильно опираясь на палку, смотрела исподлобья.

– Слава богу, жива-здорова… – произнесла соседка с явной укоризной. – Я уж три раза к тебе выходила… Забыла про меня, что ль?

– Да нет, я не забыла, Нина Степановна… Просто очень рано из дому ушла, дела были. Вот только что вернулась… Я вам вечером молоко и кефир куплю, хорошо? Извините, Нина Степановна…

– Да ладно, чего извиняешься-то! Ты ведь мне не обязана! Просто сама приучила к этому баловству – кашу по утрам варить на свежем молочке… А если дела, так что ж… Это хорошо, когда дела есть.

– Зайдете, Нина Степановна? Что ж мы через дверь…

– Ну если только на минуточку… Я в комнату проходить не буду, в прихожей постою. И садиться тоже не буду, потом вставать трудно… А что у тебя за дела такие срочные появились, из-за которых надо утром из дома бежать, а? Если не секрет, конечно?

– Ой, да в двух словах не расскажешь… Я и сама пока ничего толком не понимаю… Ни в этих делах, ни в себе…

– То-то я смотрю, ты будто другая стала! С лица изменилась будто! Глаза блестят, щеки порозовели, и смотришь совсем по-другому! Хахаля завела на старости лет, что ль?

– Да какой хахаль, что вы! – звонко рассмеялась она, откинув назад голову.

И сама вдруг испугалась этого смеха. Давно так не смеялась, очень давно. Забыла уже, каково это – взять и вот так от души рассмеяться. Забыла, забыла…

– Ну не говори, раз не хочешь, я и спрашивать больше не буду! – немного обиженно проговорила Нина Степановна. – И то, чего ж тебе секретов своих не иметь… Ты женщина молодая, тебе еще можно жизни радоваться. И хорошо, что очнулась, и слава богу. А то ходишь с пустыми глазами, страх смотреть…