С воодушевлением я быстрым и размашистым шагом пошла, искать Джерома. Что-то подсказывало мне, что этот тип ещё подсобит мне в дальнейшем. Но ничего, у меня терпения много…

Ровно через полтора часа, вышла из ресторана с полным набором инструкций. Джер в мельчайших подробностях рассказал мне мои должностные обязанности и что будет, если я допущу ошибку. От этого человека мне сильно не по душе. На работу выходить завтра в одежде: чёрный низ и белый верх. Честно говоря, я боялась. Неизвестность мучила, как и чувство обречённости. Работать не для себя, а для семьи – это благородно, правильно. Но порой, задумывалась, а что если было бы всё иначе? Арман ходил бы в школу, я закончила бы колледж… Возможно бы, папа не ушёл от нас. Всё было бы хорошо, даже очень. И этого никогда не будет. Арман не станет прежним, как и мама. А я превратилась в ломовую лошадь. Только и знаю, что работаю.

Что ж… Нужно ехать домой. Снова туда, где царит безысходность.

Я любила свою семью и одновременно ненавидела эту безрадостную жизнь. Когда у брата случаются припадки, сердце замирает от боли. Страшно становится. Если не будет лечения – не будет жизни.

Вздохнула и пошла обратно к подземному проходу, а далее к автобусной остановке. Серые будни можно приравнять к серости моей жизни.

Примерно через полчаса, сидя в транспорте, смотрела на мелькающие картинки за окном. Париж был прекрасным и загадочным городом. Я хотела покорить его, хотела творить, учиться и быть под стать современной молодёжи: наслаждаться мгновениями. Горестно сознавать свою беспомощность.

Я надеялась, что Арману станет лучше, что он вылечится, но понимала, что шанс очень маленький и денег не хватит, чтобы этот шанс повысить. Так что смерть брата была лишь временной отсрочкой. Я думаю, мама это знает и поэтому так цепляется за него, часами смотрит на сына, читает ему, рассказывает истории из нашей жизни.

Автобус остановился, и пришлось выходить.

По дороге домой зашла в магазин и купила молока с хлебом. Пока покупала, продавщица смотрела на меня с жалостью, бормоча что-то себе под нос.

Придя домой, тихо прикрыла дверь и услышала, знакомые голоса на кухне: мамин и отцовский.

– Жанни, ты сама должна понимать, что мучаешь его! – прокричал отец.

Что-то разбилось, и я поспешила раздеться.

– Мучаю? А ты что делаешь? Не поддерживаешь, не помогаешь! Это и твой сын тоже!

Голос мамы дрожал.

Я тихо подошла к запертой кухонной двери и стала слушать.

– А чем я могу помочь? Врачи сказали, что, не поддерживая жизнь лекарствами и операциями, он не проживёт и года. Шелли работает, как проклятая, загубила собственную жизнь…

– На благо семьи, для брата! – прокричала мать.

– Он умрёт, признай уже это, Жаннет! А Шелли останется без образования, без шанса на будущее! Я ушёл не от дочери и сына, а от твоего чёртового эгоизма. Посмотри на Армана. С каждой неделей, месяцем ему только хуже. А ты думаешь о том, чтобы Шарлотта работала сутками, чтобы были деньги.

– Если бы помогал, – прошипела мать, – То не пришлось бы твоей любимице столько работать.

По щекам потекли слёзы. Папа меня защищал, а мама… Я не могу её винить. Что не сделает женщина, чтобы спасти своего ребёнка? Всё.

– И чем я могу помочь? Мы всё распродали, я живу в общежитии с четырьмя мужиками и работаю на стройке. Ты думаешь, мне много платят?

– Было бы очень хорошо, если бы ты, Поль, хотя бы покупал еду. Шелли не ест практически…

– Как же тут есть, когда родная мать так к ней относится. Всё…

Я слышала, как отец ударил по столу кулаком.

– Меня это всё достало. Пришёл по-человечески поговорить и напрасно. Я буду высылать деньги, но Шелли. Зная тебя, ты сэкономишь на дочери. А она единственное, что у нас с тобой осталось.

– Арман…

– Я люблю нашего сына… Чёрт, это и на мне сказалось! Но я трезво смотрю на вещи. Сколько мы бились, как рыбы об пол в надежде спасти его? Два года? И к чему пришли врачи? К тому, что он навсегда останется таким, если поддерживать его лекарствами. Ты будешь сидеть с ним, Шелли работать, как проклятая в ущерб себе… А Арман хотел бы этого? Спроси себя, Жанни!

– Поль…Наш сын хотел бы жить.

– Что за упрямая женщина?

Я отодвинулась от двери, как раз в тот момент, когда та распахнулась.

– Шарлотта?

– Папа, – я прильнула к мужчине.

Вдохнула его запах, и расплакалась. Он гладил меня по волосам, шептал успокаивающие слова.

Отстранился и вытер мои слёзы. Папа был чуть выше меня, темноволосый и слишком исхудавший. Под глазами заметны синяки. Недосып и волнение. А может, и алкоголь.

– Не останешься на чай? – робко спросила его.

– Нет, Шелли. Боюсь, что твоя мама этого не одобрит. Я не отрекаюсь от своих слов, брошенных тогда в запале. Надежды, что Арман будет жить долго, и счастливо нет. Я не хочу смотреть, как увядает мой сын. Для меня это слишком. И не хочу, чтобы ты была частью этого…

– Не могу…

– Знаю, дочка. Ты добрая и не боишься преград. И не сможешь оставить маму с братом. Мы хорошо тебя воспитали. Но если захочешь уйти, уходи. Потому что, вести такую жизнь – равносильно тому, чтобы умереть молодой.

– Хорошо, – пробормотала я.

Папа улыбнулся и стремительно ушёл из квартиры, предварительно поцеловав меня в щеку.

Мама вышла из кухни и недовольно на меня посмотрела.

– Ты быстро вернулась. Как всё прошло?

– Хорошо. Завтра приступаю к работе, – на выдохе произнесла я, – Как Арман?

– Как обычно. Сидит, мультики смотрит. Хотя это больше похоже на замирание взгляда в одной точке.

Я промолчала, не в силах вообще что-либо выдавить из себя. Мама ушла к брату. Я же направилась на кухню. Выложила на стол купленное, подмела веником пол и присела на табуретку. Эту маленькую каморку трудно назвать местом для приготовления пищи. За маленьким столом помещалось два-три человека, а в общей площади двоим трудно развернуться. Раньше просторная кухня была для меня отрадой. Я любила, возвращаясь из колледжа печь и радовать родителей. У меня неплохо получались кексы… А сейчас… Сейчас иные заботы, иные проблемы и куча несбывшихся надежд.

Наспех приготовила овсяную кашу и поела её, запивая молоком. Помыв посуду, зашла к брату и немного с ним поговорив, направилась к кровати, которая стояла в самом углу нашей комнаты. Мама спала по другую сторону от меня, а Арман в другом конце помещения. Постели у нас были маленькими, одноместными, дешёвыми. Простыни уже застиранные и кое-где можно было найти заштопанные места. Я легла и повернулась на бок. Закрыла глаза и под тихое пение мамы погрузилась в крепкий сон.

Этой же ночью

– Шарлотта! Шелли, вставай!

Меня трясли за плечо. Быстро, почти мгновенно вскочила, и, потерев тыльной стороной ладони глаза, посмотрела на маму. Волосы торчали во все стороны, в глазах стояли слёзы, губы дрожали.

– Арман? – прошептала я.

Мама кивнула.

– У моего мальчика был приступ. Шелли… Помоги.

Мама осела на мою кровать, а я недолго думая, включила ночник и побежала в ванну за тазиком с водой.

Вернувшись в комнату, встала у постели брата. Арман был бледным. Светлые волосы спадали на лоб. Губы посинели от приступа. Футболка и штаны были насквозь пропитаны потом.

Я кое-как раздела его и стала медленно обмывать тело тёплой водой. Это помогало ему. Так он быстрее согревался и начинал лучше дышать. Давно такого не было. С неделю где-то… И каждый раз припадки усиливались. В прошлый раз просто трясло тело, в этот раз брат сильно измучился и замёрз.

В следующий раз он будет ближе к смерти, ровно на один очередной приступ. Нужны лекарства и срочно.

Закончив с Арманом, уставшая, упала на свою кровать. Мама в голос рыдала.

– Мы должны это исправить… Должны! Дочка, как же так? Это несправедливо, что такой маленький так страдает! Его нужно спасти…

Можно перевести так: «Шарлотта, найди выход». Это и так понятно. Я привыкла всё делать сама, за всё отвечать… Со всем мириться и терпеть. Потому что надо, потому что, это мой брат. Моя семья.

Я легла спать. В запасе оставалось несколько часов до окончательного подъёма и хорошо бы просто отключиться. Просто отдохнуть перед новым днём, перед новыми возможностями.


На следующий день. Ресторан «Tendre»

– Шарлотта!

Я услышала голос Пейдж, ещё одной официантки. Она подбежала ко мне. Девушка была жизнерадостной, весёлой и её серые глаза искрились от любопытства. Светлые волосы собраны колоском на голове. Из причёски выбивались парочка прядей, которые придавали миловидному курносому личику невозмутимости и свежести. Пейдж была меня симпатична.

– Обслужи десятый столик. Честное слово, зашиваюсь. У тебя только один, но ты с ним прекрасно справляешься. У меня пять и если честно, господа с третьего меня загоняли уже, – протараторила официантка.

– Если Джер разрешит, – неуверенно промямлила я.

– Уже, – улыбнулась, Пейдж и унеслась обратно в зал, прихватив кувшин с соком.

День обещал быть тяжёлым. Я поправила пучок на затылке, пригладила юбку, взяла блокнот и направилась принимать заказ.

Десятый столик располагался в зоне комфорта. Я так её назвала, ибо посетители удобно располагались на мягких диванчиках. За прямоугольным столом друг напротив друга сидели двое мужчин. Я собралась духом и, стараясь не показывать дрожь в голосе произнесла:

– Добрый день, месье. Вы готовы сделать заказ? У нас сегодня в меню фирменный десерт клафути.

Мужчины лениво посмотрели на меня.

– Тощая, – сделал заключение один из собеседников, усмехнувшись.

Выдохнула сквозь стиснутые зубы. А, между прочим, улыбаться при этом очень тяжело. Из-под ресниц окинула внимательным взглядом двух представительных мужчин. Дорогие выглаженные костюмы из, безусловно, презентабельного бутика. Бизнесмены. Тот, что прорекламировал мою фигуру пугал аурой властности, даже жестокости. Тёмные, почти чёрные, волосы коротко пострижены. На скулах и подбородке виднелась трёхдневная щетина, выделяя тонкие бледно-розовые губы. Взгляд синих глаз неоднозначно гулял по моему телу, выделяя каждый изгиб.