Нести во всех смыслах — прямо к ней, и словесно.

В один шаг преодолев разделяющее нас расстояние, хватаю ее за плечи, сжимаю их — может, сильнее, чем сам бы хотел, потому что она едва заметно морщится. Но мне кажется, что если ослаблю хватку — она уйдет, уйдет прямо сейчас.

— Скажи, что так спешишь, чтобы рассказать ему, как стонала от моих пальцев внутри тебя.

Она судорожно выдыхает, прикусывает губу, смотрит с таким отчаяньем, что другой бы ее пожалел и уже отпустил. Но я, продолжая одной рукой сжимать ее плечо, другой зарываюсь в волосы, наматываю их на кулак, заставляя ее поднять голову выше. Чтобы эти развратные губы были еще ближе ко мне, и я мог услышать то, чего жду, или хотя бы то, что все прояснит — только внятное, правдоподобное, чтобы меня попустило.

Упрямый взгляд. Я просто вижу, как внутри него зреет, разгорается сопротивление. И несмотря на то, что она все еще здесь, я практически слышу, как она отдаляется.

— Скажи, что просто хочешь рассказать, как ерзала голодной кошкой по моему члену и мечтала, чтобы я тебе вставил, — предлагаю ей другой вариант. — Скажи, что хочешь рассказать ему, сколько раз я трахал твой рот своим языком, и как ты стонала в ответ, прижимаясь ко мне. Скажи, что хочешь сказать ему, что позволяла моим рукам сделать то, что хотела бы, чтобы я сделал с тобой своим членом.

Мы оба знаем, что это правда.

Но все, что она делает — просто, блядь, снова не лжет.

Молчит.

И меня начинает бесить это молчание, бесить ее упрямство и какая-то ненормальная тяга к прошлому, которое без нее спокойно обходится.

Мне хочется и вжать ее в себя и оттолкнуть, чтобы выставить вон не только за двери, но выжить ее из себя. Мне хочется и трахнуть ее прямо здесь, а потом отпустить к женишку, чтобы думала обо мне, когда будет его целовать. И одновременно с тем, хочется ласково обнять ее, увести на кухню, сделать ей кофе, давиться им, сидя напротив нее и даже не прикасаться, просто наслаждаться молчанием. Молчанием, у которого вкус так отличен от этого.

Но сильнее всего мне хочется, чтобы она сделала что-то сама. Чтобы проснулась, шагнула из своего прошлого и начала так же сильно ценить настоящее, как ту старую плесень из воспоминаний, привычек и обещаний, от которой не может отделаться.

Но она просто молчит.

Дышит тяжело — от моей близости, от жесткости, с которой раньше не сталкивалась. Нервно облизывает губы, когда я склоняюсь над ней и, отпустив ее волосы всего на секунду, зарываюсь в них пятерней. И от растерянности, не ожидая сама, что может так реагировать не только на нежность, совершает очередную серьезную ошибку за сегодняшний день.

— Лев Николаевич… — произносит упрямо она.

После всего, что было и после подсказки, как правильно меня называть, когда мы одни.

Ну что же, значит, мы это правило повторим.

Повторим так, чтобы она его зазубрила, чтобы оно осталось у нее на подкорке, и чтобы даже ночью, если меня не окажется рядом, она его повторяла. Несложное правило, состоящее всего-навсего из одного слова — Лев!


Поцелуй выходит жестким, но я не могу быть с ней нежным. Просто, блядь, не могу, потому что пока я ее целую, в голове мелькает картинка, что всего через пару часов ее губами будет владеть кто-то другой.

И меня просто выносит, когда вместо того, чтобы постараться меня оттолкнуть, или застыть в моих руках глыбой из осуждения, она неожиданно отвечает. Ее пальцы, скользнув по моему лицу, зарываются в мои волосы, и я чувствую, что этим прикосновением она тянет меня еще ближе к себе…

Извивается в моих руках, податливо льнет ко мне, стонет мне в губы.

А потом, словно опомнившись, упирается ладонями в грудь и, когда я нахожу в себе силы оторваться от нее, с сожалением произносит:

— Я должна это сделать. Должна сама во всем разобраться.

Подхватывает сумочку и выходит за дверь.


Глава 62

Алла

Я чувствую себя, как преступник, который боится, что его застанут на месте преступления.

Руки дрожат, ноги не слушаются, в голове какой-то туман, и в мыслях отчетливо пробивается только одно: двигаться, главное, двигаться.

И я это делаю. Машинально, даже не отдавая себе в этом отчета. Практически выбегаю к дороге, ловлю попутку, потому что в маршрутке с десятком людей точно не выдержу. Душно. Мне слишком душно.

И кажется, что все, едва взглянув на меня, понимают, что я бегу от любовника — к своему жениху.

Знаю, глупо.

Как и вся ситуация в целом.

Только оказавшись в салоне, я делаю несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы как-то впихнуть в себя эту реальность.

Я почти изменила Тимуру.

Если быть совсем откровенной, мысленно уже изменила не раз. И если бы не звонок…

Или если бы генеральный спустился следом за мной… Не уверена, что смогла бы устоять и уйти.

А это неправильно. Так неправильно.

Будь Тимур просто знакомым, просто любовником, с которым бы связывало всего несколько встреч — это одно. Но между нами крепкие узы из обещаний, признаний, планов, дружбы и лет.

А еще имеются чувства.

Другие, мало напоминающие слепую любовь, что была два года назад, но имеются. Как их теперь можно назвать, если в мои мысли вошел другой мужчина, понятия не имею. Но что-то же есть.

К тому же, Тимур меня любит и верит.

И делает первый шаг к примирению.

Правильно говорят, что в будущее невозможно шагнуть, не закрыв за собой прошлое. А я сейчас на распутье. И нужно определиться, что именно оставить у себя за спиной и вспоминать иногда с теплотой — первую любовь или новые отношения, у которых пока даже названия нет.

Страсть? Стоит ли страсть того, чтобы рушить из-за нее стабильность, которая более чем устраивала. И мечты, которыми столько жила, а теперь они хотят воплотиться.

— Приехали, — сообщает таксист.

Выглянув в окно, бездумно смотрю на здание аэропорта, на людей, которые обнимаются, радуясь встрече, на парочки, которые целуются, и понимаю, что не смогу так. Так — не смогу.

У меня не получится притвориться, изобразить бурную радость от встречи, когда душа недовольно ворочается, не в силах найти себе места.

— Я передумала, — говорю водителю, и называю свой адрес.

Первое, что я делаю дома — избавляюсь от одежды, которая, кажется, насквозь пропитана запахом генерального. И под душ, чтобы смыть его запах с себя, и чтобы можно было свободней дышать. Потому что всю дорогу и до аэропорта, и от у меня было такое ощущение, будто он рядом со мной.

Немного подумав, одеваюсь в то, в чем дома обычно — майка, штаны. Во-первых, готовить так гораздо удобней, а во-вторых, у меня не то настроение, чтобы как-нибудь наряжаться.

Иду прямо на кухню, занимаюсь борщом — Тимур его любит, а меня готовка сейчас отвлекает от того, чтобы то и дело не соскальзывать мыслями к мужчине, которого я оставила. И не представлять, как пройдет первая встреча с другим.

Поцелуи…

Будут же поцелуи…

И как я… уф…

Одного душа, чтобы забыть о поцелуях генерального, мало. Мне кажется, здесь и водопад не поможет.

Но примирение между невестой и женихом явно не предполагает простого рукопожатия.

Сажусь на стул, растерянно смотрю на кастрюлю с борщом, а потом хватаю телефон и пишу сообщение:

«В аэропорт не могу приехать — простуда»

Достаю из шкафа платок, обматываю горло, и только тогда наконец успокаиваюсь.

Это не бегство. И не окончательный выбор. Просто я от Тимура немного отвыкла.

И вот теперь, когда я в себе разобралась, понимаю, что соскучилась по нему и хотела бы увидеть его как можно скорее.

Просматриваю расписание рейсов, прикидываю, за сколько он успеет доехать ко мне, даю скидку на пробки. Но после посадки самолета проходит полтора часа, а Тимура все еще нет.

В мыслях тут же мелькают мысли о том, как часто падают самолеты, но я боюсь смотреть новости. Может быть, долго ищет такси? Да нет, их там полно. Может быть, багаж задержали?

Хватаюсь за эту мысль, чтобы не допускать паники, и набираю Тимура.

— Привет, — облегченно выдыхаю, услышав его бодрый голос. — С прилетом. Ты где? Когда тебя ждать?

— Слушай, Аль, меня тут мама встретила в аэропорту, — рапортует весело он. — Так что ожидай меня ближе к ночи, ок?

И пока я обтекаю от его новостей, он переходит на шепот и вкрадчиво добавляет:

— Будем ночью мириться. Я так соскучился, Аль, ты даже не представляешь.

А меня разбирает смех.

И я смеюсь, не скрываясь.

— Слушай, Тим, — рапортую ему так же весело. — Возможно, ты даже не представляешь, но у меня на ночь совершенно другие планы.

— Подожди-подожди, — удивляется он, — а к кому же я тогда прилетел?

— Хороший вопрос, — пожимаю плечами.

И сбиваю звонок.

А минут через двадцать в квартиру кто-то звонит. Очень настойчиво, долго.

Неохотно оставляю в покое борщ, который, за неимением гостей, сама дегустирую, иду открывать и недоуменно смотрю на высокого светловолосого парня в дверях. И только спустя пару секунд понимаю, что это Тимур.

— Н-да… — тянет он со знакомой улыбкой, — вижу, ты совсем от меня отвыкла. Даже моих дурацких шуток не понимаешь.

Он делает шаг, сгребает меня в охапку и с удовольствием вдыхает запах моих волос, как частенько любил делать раньше.

И нет неприятия, как я опасалась.

Наоборот, я чувствую, что это близкий, родной человек, с которым мы действительно долго не виделись.

И я медленно поднимаю руки, чтобы тоже его обнять.

Тимур ведет себя так, словно мы не виделись максимум пару часов. Быстро снимает одежду, делает вдох и расплывается в довольной улыбке, безошибочно угадав: