Сисси резко осадила лошадь и, описав круг, подъехала к Анунциате. Оглушенная падением и онемевшая от боли, та застонала и прикусила губу.

— С вами все в порядке, дорогая? — спросила Сисси. — Я волнуюсь за собак.

— Наверное. Только нога болит. Оставьте меня, поезжайте. Задержите мою лошадь.

Сисси нахмурилась и потрусила за Удачей и гончими. Теперь шлюха несколько недель проваляется в постели. «После стольких лет прозябания в "Белом носороге", — подумала Сисси, — я имею право на небольшую потеху».

* * *

Пальцы мясистой руки Оливио шарили в карманах белого мятого пиджака. Он с заботливостью часовщика вынимал каждый предмет и клал на место. Чувство опасности и пугало, и будоражило. Оливио вспомнил тот единственный случай, когда его поймали с поличным. Жалкий гоанский беспризорник, увечный и неприкаянный, он не гонял с индийскими мальчиками мяч на улице или с португальскими — во дворе школы. У него была своя игра — перебирать содержимое ящиков стола или комода, запоминая точное расположение каждой вещи и оставляя каждую книгу или шарф сложенными в точности, как раньше.

Но однажды Оливио дал маху. Работая коридорным в меблированных комнатах Бомбейского клуба, он нашел под стопкой шелковых сорочек записную книжку в переплете из свиной кожи. Но сначала он занялся рубашками. Разворошив их радужное многоцветье, выбрал одну, голубую, гладкую, как потаенные местечки его первой девушки, и, расстегнув пуговицы, напялил поверх мешковатой униформы. Закатал рукава — а то они свисали и делали его похожим на пугало. Зато воротничок идеально облегал его короткую толстую шею.

Карлик впился взглядом в свое отражение в зеркале, любуясь идеально круглым черепом. Гордо вздернул подбородок и победоносно ухмыльнулся. Потом вернулся к записной книжке с вклеенными фотографиями. И, уйдя с головой в созерцание восхитительных картин другой, незнакомой жизни (чай в кругу семьи на зеленой лужайке, сцены охоты), не заметил, как в номер, расстегивая на ходу портупею, вошел высокий военный — и разразился руганью. Это был настоящий великан — его ярость заполнила комнату; глаза метали молнии. Он стегнул Оливио ремнем по лицу и сильно порезал лоб.

Откуда офицеру было знать, что последнее слово останется за Оливио?

Ибо, подобно тому, как некоторые люди наделены от природы талантом дружить, Оливио обладал редкостным даром мщения. И бомба замедленного действия произвела разрушительный эффект; жаль только, ему не довелось при этом присутствовать. Зато он лишний раз убедился в надежности Королевской почты.

Оливио вскрыл над паром письмо офицера к молодой жене, оставшейся в Корнуолле, и дополнил парой любовных записок и фотографиями его бихарской наложницы, не забыв и несколько счетов за презенты. Письмо пересекло моря и океаны, а с обратной почтой пришло известие о том, что молодая женщина пыталась отравиться. Ее удалось спасти — чего нельзя сказать об их неродившемся сыне.

Этот случай лишний раз показал Оливио достоинства шпионажа, и он довел выслеживание и вынюхивание до степени искусства. Как другие искусно перевязывают артерию или играют на пианино, так Оливио мог виртуозно обыскать комнату либо выпотрошить и уложить обратно содержимое чемодана. Слишком гордый, чтобы красть, и слишком любопытный, чтобы оставить чемодан необследованным, он собирал информацию, как другие — урожай. Этим утром, убираясь в баре, он наткнулся на белый полотняный пиджак кого-то из посетителей.

В карманах оказались испещренная пометками карта Центральной Кении, четыре сигары в потрепанном кожаном портсигаре, колода карт, золотые карманные часы и горсть монет: индийских, английских и португальских. И конверт с двумя выцветшими фотографиями, выполненными в сепии. Оливио повертел часы. Да это же лорда Пенфолда! Он открыл крышку и ухмыльнулся, прочитав надпись: «Вечно твоя Сисси».

На одной фотографии была изображена шикарная вилла с несколькими террасами и крыльцом с колоннами. Кругом простирались холмы и виноградники. Меж виноградных кустов маленькие фигурки склонялись над круглыми корзинами. Другие работники несли полные корзины с поля, сгибаясь под их тяжестью. На втором снимке — старом, с оторванными уголками — были сфотографированы двое мужчин — судя по всему, братья. Бросались в глаза их массивные носы, толстые губы и колючие маленькие глаза под широкими бровями. Один стоял, выпрямившись во весь рост, в белом военном мундире с наградными знаками и при шпаге. Надменный португальский офицер. Сеньор Фонсека собственной персоной!

Опершись одной рукой на эфес шпаги, другой он обнимал за плечи своего спутника, сильно уступавшего ему ростом. Шея этого другого утонула в высоком, тугом воротнике священника. Этот человек показался Оливио знакомым. Он носил огромный блестящий крест на тяжелой цепочке. Длинная мантия и украшенный кистями кушак кардинала доставали до ботинок с пряжками. Облачение архиепископа? Карлик всмотрелся в решительные, глубоко посаженные глаза этого человека. Протер фотографию манжетой. Потом положил оба снимка обратно в конверт. Повесил пиджак на спинку стула.

Он привычно взобрался по стремянке на свою полку и начал полировать освинцованную стойку. Однако в мыслях он то и дело возвращался к фотографиям из конверта, на обороте которого виднелся герб с фамилией «Фонсека». Второе имя Оливио — тоже Фонсека. Вдруг это его родичи?

* * *

— Держитесь крепче, мэм-саиб! — покрикивал жизнерадостный африканец-лодочник, когда лодка взрезала носом волну.

Наконец-то Африка стала для Гвенн непосредственным впечатлением! И сама она уже не была сторонним наблюдателем, томящимся в ожидании писем от Алана или пассивно сидящим на палубе, пока носильщики управляются с багажом. Белая гребная шлюпка то и дело ударялась о поднимаемые ветром буруны. Четверо гребцов синхронно орудовали веслами и переговаривались на суахили. Лодка благополучно протиснулась между двумя коралловыми рифами.

С широко открытыми глазами, вцепившись обеими руками в деревянное сиденье, Гвенн любовалась опрятной белой униформой гребцов и кружением чаек над волнами. Теплые брызги промочили ее шерстяное пальто. Она вспомнила дожди и туманы Уэльса и со смехом слизнула с губ морскую соль. Потом обернулась туда, где остался «Гарт-касл», но не увидела застенчивого юношу, который поцеловал ее на прощанье.

Примерно в сорока ярдах от берега лодка наткнулась днищем на белый песок и, как всякого новоприбывшего, поставила Гвенн перед выбором: брести к берегу вброд или позволить африканцам доставить ее туда на закорках. Она взяла туфли в руку и спрыгнула в воду. Длинная юбка кувшинкой раздулась вокруг талии. Гвенн двинулась к берегу, глазами отыскивая Алана.

Других пассажиров встречали друзья и родственники; люди обнимались, целовались, сгребали в охапку детишек. Гвенн дважды прошлась взад-вперед по длинному пляжу, стараясь не обращать внимания на счастливые пары. Разочарование мешалось с тревогой. Неужели Алан настолько плох? Окончательно убедившись, что ее никто не встречает, она взяла из кучи сложенных под гигантской пальмой вещей свои чемоданы.

Теперь, когда схлынула эйфория, ей открылось, что поднять в Африке семью будет не так-то просто. Гвенн села на старенький чемодан и отряхнула ноги от песка. Зашнуровала тяжелые туфли и побрела вверх по склону, к видневшейся за пальмовыми рядами полоске твердой красной земли.

Там на узких путях стояли местные трамваи: шесть маленьких тележек, укрытых от солнца полосатым брезентом; на двух обращенных друг к другу скамейках могло усесться четыре пассажира — как в гондоле карусели в городском парке. Эти трамваи — гордость Момбасы — перевозили людей от причала до железнодорожной станции. Их толкали группы весело горланящих песни африканцев. Пассажиры, которым повезло — их встретили, — с помощью друзей и слуг первыми набились в вагончики. Перегруженные трамваи медленно тронулись с места.

Гвенн обнаружила, что у нее пропал один чемодан. И еще — что за ней следует приятный на вид африканец.

— Я — Мальва. Давайте помогу.

Он смотрел на нее умными, живыми глазами. У него были приплюснутый нос, решительный подбородок и правильные черты лица. Он стоял перед ней в поношенной голубой гимнастерке Королевских африканских стрелков и брюках цвета хаки. Вместо ремня брюки поддерживала завязанная узлом веревка. Из ботинок — сапог с отрезанными голенищами — выглядывали пальцы ног.

— Я родом из племени вакамба, мэм-саиб, это далеко отсюда. Могу работать. За еду или за деньги.

Не зная, куда идти, Гвенн обратилась к молодой парочке, чьи вещи как раз грузили на запряженную мулами двухколесную тележку. У мужчины один пустой рукав был приколот к рубашке.

— Вы не могли бы мне помочь? Меня зовут Гвенн Луэллин.

— Прыгайте в двуколку, — живо откликнулась девушка, немного ошалевшая от дороги коренастая блондинка. — Будете моей подружкой.

Она представила Гвенн своего спутника:

— Это мой жених, Тони Бевис. А меня зовут Джилл, и мы прямиком направляемся в церковь, правда, Тони? Правда?

— Конечно, дорогая, — подтвердил Бевис. У него были каштановые волосы, причесанные на прямой пробор и двумя аккуратными дугами обрамлявшие лоб.

Отчаявшись найти пропавший чемодан, Гвенн вместе с Джилл и Бевисом взобралась на сиденье. Она уже знала: женихов и невест венчают без всяких проволочек, сразу по прибытии. Нельзя же девушке путешествовать одной или в компании мужчины, который не является ее мужем. Мальва закинул наверх ее пожитки. Он показался Гвенн заботливым и добросовестным работником. Возчик — индус в чалме — обращался исключительно к англичанину.

— Готово, саиб? Церква?

Джилл захихикала. Тони Бевис кивнул и пожурил невесту:

— Нет ничего смешного, дорогая. Эти черти хотя и коверкают слова, зато говорят на четырех или пяти языках — не то что мы.