— Так мамка ее за границей. Работает там. — Короткая пауза, и ни слова об отце. — А вы кто нашей Ирочке будете? — настороженно спрашивает она, не спеша впускать меня во двор.

— Друг я. Максим.

На ее морщинистом лице появляется удивление, взгляд меняется на добродушный. Она рассматривает меня с ног до головы и улыбается.

— А я Светлана Павловна, бабушка Ирочки, она много рассказывала мне о вас. Не знала, что вы вернулись, Максим, проходите. — Она отпирает калитку и пропускает меня во двор, отталкивая в сторону мелкого пса, который все норовит уцепиться за мою ногу. — А… внучка моя где? — Бабушка блуждает взглядом по моему автомобилю, ожидая, что девушка вот-вот выйдет из салона. Мне вдруг становится горько. Как сообщить этой старушке о том, что Ира уже неделю находится в реанимации?

— Она… Она родила и пробудет какое-то время в роддоме, — решаю, что все-таки обязан рассказать ей о рождении правнука.

— Ох, радость-то какая! Пойдемте, Максим, расскажете мне все. Ребеночек-то здоровенький? На кого похож?

— Да, — отвечаю сухо и без подробностей, а потом нехотя иду в дом вслед за Светланой Павловной.

Когда ехал сюда, то даже не задумывался о том, что именно скажу ее родственникам, хотя нет, планировал бросить с порога информацию о состоянии Иры, но не думал что это окажется не так просто. И вот сейчас даже не знаю, с чего начать. К тому же ребёнка, похоже, по-прежнему некому забрать. Вряд ли эта женщина, которой уже за семьдесят, справится одна с младенцем.


— Вы присаживайтесь, Максим, сейчас я чайку заварю, пирог утром испекла с вареньем, так и чувствовала, что гости у меня будут.

В доме простенько, но убрано и уютно. Современная техника смотрится нелепо на фоне старенькой кухонной мебели. Я складываю руки на столе и подглядываю на время. Скоро стемнеет, а мне ещё обратно ехать.

Пока Светлана Павловна суетится у плиты с чайником, я рассматриваю небольшую кухоньку и пытаюсь понять, что делать дальше. Сказать ей или нет?

— Ира почти ничего не рассказывала о своей семье, — издалека начинаю я. — Я так понимаю, что у неё есть только мать и вы.


— Отец ее ушёл давно, она его даже и не помнит. Сами поднимали ее, учили, мамка вечно на заработках, а я с Ирочкой здесь. Так быстро выросла, аж не верится. — На глазах Светланы Павловной появляются слёзы, она вздыхает, и при воспоминании о внучке на ее лице словно разглаживаются глубокие морщины. Я рассматриваю ее с интересом, пытаясь уловить хоть какую-то схожесть с внучкой, но из-за седины волос невозможно узнать, какого раньше они были цвета, лишь выцветшие зелёные глаза говорят о том, что всё-таки у Иры что-то от ее внешности есть. — Подумать только, внученька моя уже и сама мамой стала, а вроде только во дворе босиком бегала.

— А мать ее когда вернётся? — после небольшой паузы спрашиваю я. — Ире, наверное, помощь понадобится с ребёнком.

— К лету, скорее всего. Алла хотела к родам приехать, но Ира отговорила ее. У нее же там, в Польше, партия хорошая наклевывается. Может, поженятся и там останется. Мужик хороший, инженером работает. Вот наша Ирочка и не хочет дергать ее оттуда. Глядишь, может, хоть к пятидесяти годам Аллочка наконец-то счастлива будет. А то так жизнь прожила, а ничего хорошего и не узнала, — качает головой она и тяжело вздыхает.

Я стараюсь отвечать на ее вопросы о наших с Ирой отношениях короткими фразами, не отрицая ее догадки о том, что я и есть тот самый Максим, но и не подтверждая этого, а когда Светлана Павловна спрашивает, чего же Ира сама не позвонила ей, вру, что девушка потеряла где-то телефон перед родами, но передавала ей привет.

Всё-таки язык у меня не поворачивается произнести вслух о реальном состоянии Иры. Я прошу номер телефона ее матери, говорю, что на всякий случай, а потом всячески отнекиваюсь от того, чтобы остаться здесь на ночь. Светлана Павловна выглядит расстроенной, и я даже понимаю ее. Почти все время она проводит дома одна, у дочери — личная жизнь за границей и работа, у внучки — попытки устроиться в городе и завести семью. А на старую женщину ни у кого нет времени.

Обратно возвращаюсь с головной болью и сумятицей на душе. С одной стороны, спокоен, что в случае чего ребёнка есть кому забрать, а с другой — не хочется, чтобы этой семьи коснулось несчастье, да и пацана жалко, что в таком раннем возрасте может остаться без родителей.

Глава 10

Максим

Домой возвращаюсь почти в полночь, но несмотря на усталость уснуть не получается. Даже монотонный бубнеж, доносящийся из телевизора, не приходит на помощь. Я накачиваюсь кофе и поглядываю на лежащий на столе телефон Иры. Не люблю лезть в приватную жизнь, копаться в грязном белье, поэтому какое-то время сомневаюсь в правильности своего решения.

Я то снимаю блокировку и жму на галерею в надежде найти хоть какую-то подсказку, где искать этого Максима, то блокирую его, так и не решаясь взглянуть на фотографии.


Но любопытство и желание разобраться во всем этом побеждают. Что, если отец ребёнка кто-то из моих знакомых? В таком случае я смогу найти его и наконец-то нормально провести отпуск, вместо того чтобы волноваться о состоянии незнакомки и ее сына.

Я устраиваюсь на стуле и все же заглядываю в телефон. В ленте галереи в основном букеты, цветочные композиции и фотографии самой Иры перед зеркалом. Каждый раз в разной одежде, но с широкой улыбкой и искрящимися от счастья глазами. А ещё все фото сделаны в моей квартире. И это немного раздражает, как и то, что куда бы я ни заглянул — везде что-то из ее вещей. Зубная щетка в стаканчике, гель для душа, посуда и даже нижнее белье в моем комоде. За время моего отсутствия она оккупировала все пространство и хорошенько обжилась здесь. О детской я вообще молчу и избегаю даже близко подходить к двери, ведущей в мой бывший кабинет.

Я улыбаюсь, когда нахожу фотографии Иры с моей сестрой. Скорее всего, они праздновали день рождения незваной гостьи. Здесь и Вика, и ещё несколько незнакомых мне девушек. Шарики, праздничный торт и детское шампанское. Ира выглядит счастливой и ещё даже не подозревает, что ее ждёт впереди.

Я хмурюсь. На мгновенье отрываюсь от экрана телефона, делаю ещё один глоток крепкого кофе и нервно постукиваю пальцами по столешнице. Мне бы просто отпустить произошедшее, забить на все, но картинка рыжей девушки, лежащей в больничной койке и выглядящей такой истощённой и беззащитной, не выходит из головы. А ещё сверток, который мне пытались вручить в роддоме.

По фотографиям Иры можно даже проследить за тем, как она медленно округлялась и из стройной девушки превращалась в неповоротливый арбуз. Вот только Максима все нет, и я начинаю заводиться. Снова тупик?

Нервно вожу пальцем по телефону и замираю, когда наконец-то нахожу фотографии, сделанные с парнем. И как бы я ни вглядывался в черты его лица, как бы ни силился вспомнить его — не получалось. Потому что определенно впервые вижу его.


Я понимаю, что это и есть Максим, по тому, как она смотрит на него — с нежностью и любовью во взгляде. По домашней обстановке, по более откровенным фотографиям, на которых они вместе и которые я быстро перелистываю, стараясь не задерживаться взглядом на красивой фигуре девушки.

Я прикрываю глаза и разочарованно стону. Фигня какая-то. Я этого парня в жизни не видел и понятия не имею, откуда тот мог узнать обо мне столько информации, а главное, зачем отправил сюда Иру?


Когда я забираюсь под одеяло, на улице уже светает. С надеждой проверяю мессенджер, но Ире так никто и не написал. Ладно, нужно просто отпустить эту ситуацию. Представить, что она родила до того, как я здесь появился, и я понятия не имею о состоянии ее здоровья и о том, что где-то в больничных белых стенах остался ее сын.

Просыпаюсь под утро и сразу же ухожу из дома. Не знаю, чем себя занять, но и сидеть в четырёх стенах тоже не хочется. Решаю, что нужно бы проведать мать с отцом, после приезда еще не виделся с ними, и жалею о своём решении сразу же, как открываю входную дверь родительской квартиры.


Из кухни доносятся божественные запахи фирменного пирога нашей семьи, а также женские голоса. И оба я могу узнать из миллиона. Немного севший и хриплый — моей матери; и тягучий, с нотками приторности — моей бывшей жены.

— Сын, рад тебя видеть. — На звук закрывшейся за моей спиной двери из комнаты выходит отец, и давать заднюю уже поздно.

Кажется, словно за те полгода, что я не видел его, он ни капельки не изменился, и меня это радует, потому что в последнее время у отца начались проблемы со здоровьем.

Все ещё непривычно видеть его седым и сутулым, ведь в молодости он всегда был спортивным, подкачанным, с густой шевелюрой и аккуратной бородкой. Именно такой он до сих пор в моей голове.

— И тебе привет. Прости, что не заехал раньше, нужно было порешать некоторые дела. Вот, привез вам с мамой подарки, — указываю на пакеты в руках, — и продуктов купил, а то я знаю вас, небось все еще экономите, считая, что ваши дети нуждаются в финансовой поддержке, — по-доброму поддеваю его, а сам всеми чувствами и клеточками тела сейчас сосредоточен на разговоре, который доносится из кухни. И быстрых шагах, что приближаются ко мне.

— Максим, ну наконец-то, — радостно восклицает мать, и я заключаю ее в объятиях. — А я прямо как чувствовала, что ты заглянешь сегодня, со Светочкой пироги затеяли, твои любимые.

Она заглядывает мне в глаза, ища одобрения, а я из последних сил сдерживаю себя, чтобы не скривиться при упоминании о моей бывшей жене. Я не стал разглашать родным истинное положение дел и причину нашего развода, потому что Свету они знают с детства — мы выросли на одной лестничной площадке — и любят ее словно родную дочь. И ее, и мои родители нарадоваться не могли, когда узнали о том, что между нами вспыхнула любовь, а потом долго пытались выяснить, что же произошло на самом деле, и помирить нас.