— Деньгами ты меня не сломишь… Я буду сильнее их…

— Нет, внучка, ты ошибаешься. Я расставлю для тебя множество ловушек. Ты любишь живопись. Эта любовь у тебя в крови. Представь себе, что ты прилетишь в Нью-Йорк или Женеву. Тебя встретят у трапа солидные господа. Ты сядешь в длинный лимузин, одним легким кивком головы дашь понять водителю, что пора трогаться в путь. В нашей среде принято общаться с прислугой системой знаков. Ты приедешь в банк и в сопровождении все тех же молчаливых господ с суровыми лицами ты спустишься в полуподвальное помещение. От волнения у тебя запершит в горле. Банковские служащие будут смотреть на тебя во все глаза. Легким движением руки ты избавишься от лишних свидетелей и пройдешь в бронированную комнату. Ты останешься в полном одиночестве, не считая сотрудника банка, который после твоего визита не проронит ни слова об увиденном. Он тебе поможет развернуть бесценные полотна одно за другим. В этот момент ты испытаешь поистине физическое наслаждение. Тебя охватит радостное волнение. В бронированных хранилищах я всегда млею от восторга и нахожусь на седьмом небе от счастья. Здесь хранятся мои сокровища. Мне принадлежит «Кружевница» Вермеера. В потоках яркого света женщина предается каким-то своим мечтам. С холста на меня смотрят ее живые глаза! Я ощущаю почти материальную связь с изображенной на картине женщиной. Я держу ее за семью дверями и замками, потому что хочу, чтобы она принадлежала только мне одному. Мне кажется, что вместе с этой картиной я обладаю также гением великого художника, сумевшего передать на холсте нежные полутона, коричневые тени, печаль, притаившуюся в уголке губ, перламутровую дымку.

А автопортрет Ван Гога? Я тону в его горящем взгляде. Могу смотреть на него часами, не отрываясь. Это и есть настоящая дуэль. Его автопортреты. Они говорят о художнике больше, чем если бы он живой стоял передо мной. Гениальный художник творит на грани безумия. К автопортретам Ван Гога нельзя приближаться без подготовки. Далеко не каждому по силам оставаться наедине с картиной, которую художник рисовал своей плотью и кровью. Порой он смотрит на меня с презрением; порой он помогает мне восстановить душевное равновесие; между нами устанавливается обратная связь. В такие моменты я приказываю банковскому служащему выйти из бронированной комнаты. Он лишний. Мы остаемся с глазу на глаз с Ван Гогом. Его взгляд завораживает меня. Он знает все обо мне, в том числе мою дальнейшую судьбу.

Картины Будена приводят меня в телячий восторг. Если ты когда-нибудь посетишь Вашингтон, обязательно зайди в Национальную картинную галерею. Полюбуйся на «Публичный концерт в Довиле» и «Пляж в Виллервиле». На эти полотна надо смотреть с благоговейным трепетом, как на иконы. У тебя сразу посветлеет на душе, когда ты увидишь этих дам в длинных платьях. Ты услышишь, как на ветру хрустят их накрахмаленные нижние юбки. Ты заметишь, как колышутся при ходьбе вуалетки на их шляпках. Тебе захочется послюнявить палец, чтобы определить направление ветра. Ты восхитишься красным цветом Будена. Без сомнения, ты придешь в восторг от его жемчужно-серых тонов. Они сразят тебя наповал. У тебя перехватит дыхание от страха, что из нарисованных облаков на твою голову вот-вот прольется дождь. Ты захочешь закутаться в шаль, чтобы защититься от порывов свежего ветра, дующего с океанского побережья. Красный цвет согреет тебя. Красная нота на полотнах Будена — это и капюшон дамского плаща, и часть флага, и куртка ребенка. Не важно, какой предмет — лишь бы присутствовал красный цвет!

Внучка, если бы ты могла мгновенно состариться. Только с возрастом начинаешь ценить жизнь…

Анук произнесла:

— Дед, ты совсем не думаешь о тех, кто сейчас бедствует и терпит лишения.

— Я думаю о себе. Нельзя одновременно стремиться к идеалу и делать деньги. Одно исключает другое.

— Дед, откуда в тебе столько презрения ко всему человеческому сообществу?

— Это объясняется тем, что именно оно способствовало моему коммерческому успеху. Порой я краснею, вспоминая о том, скольких дураков я обвел вокруг пальца. В делах дозволены любые приемы. Сколько честных глупцов я встретил на своем жизненном пути…

— Дед, ты веришь в правосудие?

— Если правосудие защищает твои интересы, то можно верить и ему.

— Дед, а во что ты веруешь?

— Мне кажется, что рай, ад и чистилище существуют. Я боюсь вечности.

— Дед, что бы ты сделал, если бы попал в рай?

— Я преподнес бы в дар изображение скорбящей Божьей Матери кисти какого-либо знаменитого итальянского мастера…

— Дед, что бы ты сделал, если бы ты попал в ад?

— Я бы предложил взятку черту, чтобы он не подкладывал дров в костер под моим котлом…

— Дед, что значит для тебя семья?

— Некий моральный кодекс, который человек сам себе и придумал.

— А родина?

— Капкан для волков! Родина?.. Высокопарное слово для сентиментальных дураков… Повод, чтобы умереть…

— А если убийство совершается в благополучной буржуазной семье? Дед, взгляни на меня! Ты же знаешь, о чем я говорю. Посмотри на меня…

Он только пожал плечами.

— Я не могу ответить на твой вопрос. Убийство? Что это значит? Я умею побеждать. Чаще всего это означает только одно — воровать.


После дедовой кончины отец нашел с помощью юристов какие-то нарушения в тексте завещания, и музей в Довиле так и не был открыт. Город так и не узнал, какое сокровище похитили у него.

7

Анук восклицает:

— О!

Она оборачивается. За ее спиной стоит американец. Он подносит указательный палец к губам. «Тс!», что означает «Тише».

— Не надо кричать. Могут подумать, что вы хотите украсть картину или же я засунул руку в вашу сумочку.

И в самом деле, неподвижные фигуры хранителей музейных сокровищ приходят в движение. Они группируются, качают головами и тотчас расходятся по своим местам. Охранники застывают на месте словно вкопанные, заложив руки за спину и устремив взгляд в зал. И только один из них держится за пояс, словно боится, что у него отнимут оружие.

— Вы испугали меня… — говорит Анук.

— Испугал? При таком количестве охранников? Вы не дождались меня в холле отеля. Не надо было так спешить… Я звонил Дороти, а ее линия была занята. Мне пришлось долго набирать ее номер. Спустившись вниз, я обнаружил, что вы исчезли. Испарились.

— Не стоило так беспокоиться, — произносит девушка.

— Ничего страшного, — ответил он. — Я сказал Дороти, что покажу вам город. Порой она бывает ревнивой, хотя не высказывает этого вслух.

— Вы даете ей повод для ревности?

Он улыбается.

— Красивые девушки окружают нас на улице, на работе и даже в лифте. Среди них бывают такие красавицы… Вот Дороти и ревнует. Слишком много девушек развелось вокруг…

— Почему вы рассказали ей, что познакомились со мной?

— У нас нет друг от друга секретов. Совместная жизнь лишь тогда складывается удачно, когда один супруг не утаивает ничего от другого. Вы еще долго намереваетесь пробыть в музее?

— Я только что вошла, — отвечает Анук.

— Вы сможете вернуться в него завтра, — говорит американец. — К тому времени я уже буду в Нью-Йорке… А здесь красиво. Очень красиво. Завтра будет такой же день. И будет так же красиво, как сегодня.

— Господин…

Немного смутившись, она поправляется:

— Стив… Куда же мы пойдем?

— Куда хотите. Сейчас без четверти одиннадцать утра. В четыре часа дня мне надо навестить больного друга в Аннаполисе. В Нью-Йорк я вылетаю поздно вечером. Самолеты отправляются туда в любое время суток. Как автобусы.

— Ладно, я вернусь в музей завтра, — говорит Анук.

Ей очень хочется повнимательнее рассмотреть американца. Не бросить мимолетный взгляд, а как следует разглядеть его. С таким же восторженным чувством, как ребенок смотрит на украшенную новогоднюю елку.

Он останавливается. Они находятся в галерее, в которой экспонированы скульптуры. В конце зала виднеется ротонда, окруженная колоннами из темного мрамора, с фонтаном в центре. Струи воды ниспадают вокруг статуи маленького мальчика.

— Вас надо тянуть за руку… Как ребенка…

— Я — дочь торговца картинами. В музее мне все интересно. В особенности в таком, как этот… В одном из самых больших в мире…

— Завтра, — говорит он. — Вы все рассмотрите как следует завтра. Но город тоже заслуживает интереса…

Мимо них проходит группа экскурсантов. На секунду они вынуждены посторониться. Наконец Анук может оглядеть Стива с головы до ног.

Американец высок ростом. Его коротко остриженные волосы местами выгорели на солнце.

— Анук, о чем вы задумались?

Он говорит по-французски с сильным акцентом. К Анук возвращается свойственное ей присутствие духа. Он склоняется к ней. Крепкий парень привлекательной внешности. В безупречно чистой светлой одежде.

— Я бы хотела… — говорит Анук.

— Что?

Американец берет ее за руку.

На секунду ее охватывает паника. «Надо поскорее уносить ноги», — проносится у нее в голове.

— Так что бы вы хотели?

Она могла бы ответить, что больше всего на свете ей хочется удрать куда-нибудь подальше от его глаз. С ней происходит что-то удивительное. Ее тянет к этому человеку. И это путает ее. Она не хочет никакой зависимости — ни физической, ни моральной. Он слишком много говорил ей о Дороти, о своем малолетнем сыне, о своей устроенной жизни. Анук вдруг показалось, что за благополучным фасадом скрывается совсем другой человек.

— Я бы хотела выпить кофе…

— На первом этаже есть кафетерий…

Он идет на несколько шагов впереди ее. Почему он так спешит? Молодой человек, похоже, проявляет нетерпение. Почему-то он кажется ей уязвимым. «О чем я думаю? — задается вопросом Анук. — Уязвимый атлет — звучит нелепо. Он такой же мужчина, как и любой другой. По-видимому, меня привлекают его национальные особенности. Акцент, манера поведения. Представители другого народа всегда окружены в наших глазах ореолом таинственности. Они отличаются от нас нравами и привычками. Нас так и тянет все разузнать о них. Неизвестность особенно притягательна для нас».