Лина Манило - Отравленный памятью

Каждую ночь, каждую чёртову ночь вот уже пять лет я вижу один и тот же сон, и это, наверное, не закончится никогда. Он преследует меня, стОит только закрыть глаза, разрушает хрупкие остатки сознания, отзываясь внутри гулкой болью. Я — сосуд, наполненный вязкой тоской по несбывшемуся до краёв. Она плещется во мне, сжимает сердце так, что подчас невозможно дышать. 2

Грёбаная память, она, словно осколок стекла врезалась в мозг, а впитавшись в кровоток, путешествует по моим венам.

Наверное, больше всего на свете я хочу, чтобы это прекратилось и мечтаю, чтобы не заканчивалось никогда. Будто извращённое удовольствие получаю, переживая раз за разом одно и то же.

И вот снова, сдавшись под натиском усталости, пытаюсь уснуть, а разноцветные картинки мелькают перед глазами, что взбесившиеся цирковые лошади. Я заведомо знаю, насколько больно будет на рассвете, но мой разум давно уснул, породив толпы чудовищ, и с этим уже вряд ли получится что-то сделать.

Рабам памяти не пристало менять своих хозяев.

* * *

— Арчи, не надо! — Нат пытается увернуться от моих рук, жадно хватая ртом воздух между приступами истерического хохота. — Я сейчас умру! Ты меня точно доведёшь, умру от смеха.

Но что бы она ни говорила, я на сто процентов уверен: моя девочка в полном восторге. Она любит мои прикосновения, пусть сейчас и всеми силами пытается указать на обратное.

— Не выдумывай, — шепчу ей на ухо, оставив попытки защекотать до смерти, и крепко прижимаю к себе. Она такая тёплая, родная. Второй такой нет на всём белом свете, сколько не ищи. — Ты никогда не умрёшь, а иначе, что со мной будет? Прежде, чем городить чушь, подумай о ближних своих, что жизни своей без тебя не представляют.

На секунду Нат замирает, как пойманная в силки птица, но через мгновение расслабляется и утыкается носом мне в ключицу. Чувствуя её тихое тёплое дыхание на своей коже, понимаю, что счастливее в этой жизни вряд ли ещё буду.

Мы сидим, обнявшись, несколько невыносимо сладких мгновений, а ласковый ветер, кажется, потерялся в отливающих медью волосах Нат. Мне никогда не встречался подобный оттенок: яркий, богатый, словно дорогой бархат насыщенного красного цвета. Так выглядели, наверное, мантии королей. И пусть Наташа, скорее убьёт меня, чем позволит назвать себя принцессой, но думать-то она запретить не сможет.

— Мне нужно идти. — Тихий шёпот нарушает тишину, и я скриплю зубами от досады. Ей снова нужно идти, и так бывает каждый раз. Нат не умеет отдыхать, не сидит на месте — в этом вся она: порывистая, страстная, рисковая. — Меня ждут. Ты же понимаешь?

Этот вопрос не требует ответа, потому что мы понимаем друг друга. Но как же иногда сложно это даётся.

Тяжело вздыхаю, медленно расцепив руки и выпуская Нат на свободу. Не хочу её удерживать, не хочу неволить — мы слишком давно знакомы, слишком велико доверие между нами, чтобы позволять себе такие выходки.

— Не злишься? — Она кажется встревоженной. Впервые Нат, будто не желает уходить, но я протягиваю руку, мягко касаюсь бархатистой кожи на загорелой скуле, покрытой россыпью веснушек, загрубевшими от многолетней работы с моторами пальцами.

— Почему я должен злиться? — стараюсь, чтобы голос казался спокойным, хотя внутри бушует пожар. — Ты так этого хотела. Научиться управлять вертолётом — твоя давняя мечта, поэтому даже не думай, а просто делай то, чего так долго хотела.

— Спасибо, Арч. — Счастливая улыбка озаряет красивое до боли в глазах, идеальное лицо. Нат закатывает рукав лёгкой клетчатой рубашки, обнажая довольно свежую татуировку — тонкая шпага, увитая тёмно-фиолетовыми и голубыми розами. — Отвезёшь меня?

Мы едем на окраину города, к старому аэродрому, где проходят занятия аэроклуба. Я всю дорогу мечтаю, чтобы небо заволокло тучами, и город затопило внезапным ливнем. Пусть хоть это остановит Нат, но солнце обжигает кожу, и даже ветер утих.

Полчаса быстрой езды и мы на месте. Торможу у сетчатого забора, за которым, я вижу, бегают и суетятся люди в рабочих комбинезонах, а инструктор отчитывает какого-то нерадивого сотрудника. Мне не нравится это место, мне не нравятся эти люди — они кажутся скользкими и падкими до наживы в ущерб безопасности. Хочется, не говоря лишних слов, въехать на территорию взлётной площадки на мотоцикле, снося по пути все препятствия, и разворотить здесь всё к чертям, но Наташа никогда не простит подобной выходки. Приходится терпеть, скрипя зубами.

Сегодня должен быть её первый полёт — самостоятельный, без инструктора. Нат так долго этого ждала, так стремилась к заветной цели, что противиться не имею права, хотя и мечтаю о том, чтобы сгрести её в охапку, перекинуть через плечо и увезти отсюда к чертям собачьим.

— Арч, послушай, — говорит Нат, когда мы оказываемся на месте.— Я слишком сильно тебя люблю. Никогда об этом не забывай, хорошо?

— Что с тобой? — удивляюсь, потому что, обычно, таких слов от неё не дождёшься. Неужели так сильно нервничает?

— Всё в порядке, не выдумывай. Просто мне не по себе: вдруг облажаюсь? Очень боюсь опозориться, вот и несу ванильную чушь.

Она отводит глаза и наматывает на палец прядь, горящих на солнце ярким пламенем, волос.

— Ты? — Я не верю своим ушам. Как такое вообще может быть, чтобы Нат была в себе не уверена и боялась провала? — О чём ты, Огонёк? Когда с тобой такое было в последний раз? У тебя всегда всё получается.

— Не называй меня так! — вскрикивает, хлопает меня по плечу и смеётся. Весьма больно, между прочим, бьёт. — Ох, нужно идти. Чёрт! Время! Заболтал меня совсем.

— Нат, слушай. — Обнимаю её за плечи, зарываюсь носом в наполненные светом длинные пряди. Они пахнут сиренью, диким мёдом и мечтами. — Если не хочешь идти, то не надо. Гори оно всё синим пламенем. И денег не жалко, ничего не жалко. Не хочу, чтобы ты переживала, это больно. Ты боишься, так нельзя. Сколько раз тебе говорил: неосознанному страху нужно доверять — он иногда самый лучший советчик.

— Сама не понимаю, что со мной творится, — произносит и, выпрямившись, целует меня. Мягкие губы, только коснувшись моих, дарят ощущение покоя и заставляют кровь бурлить. — Но я должна. Ради себя самой должна, потому что нехорошо бросать мечту из-за сиюминутной блажи. Но не скрою, волнуюсь. Это же нормально, да?

— Наверное. Но ты уверена, что готова сама летать? Может быть, лучше ещё парочку уроков с инструктором? — Беру в руки её лицо и пытаюсь найти на дне глаз причину её паники. — Я заплачу, не проблема.

Наташа кривится, морщит очаровательный носик. Знал, что будет возмущаться — она слишком самодостаточная для того, чтобы позволить оплачивать свои прихоти.

— Не надо. — Решительно мотает головой, и это означает, что переубедить её не под силу ни одной живой душе. — Я пойду, время.

— Торопыга, — улыбаюсь, целуя её в солнечную макушку.

— Не торопыга, а пунктуальный человек. — Поднимает в назидание палец вверх, чтобы я уж точно запомнил, кто есть кто.

Она такая смешная сейчас, с лихорадочным румянцем на загорелых щеках, с ярким блеском в лазоревых глазах, что не сдерживаюсь и целую её в губы — страстно, отчаянно, как в последний раз. 2

— Иди уже, пунктуальный человек. —Выпускаю Нат из объятий, хотя, чёрт возьми, это самое последнее в жизни, что хочется делать.

Она кивает, вмиг став серьёзной и деловито собранной.

Смотрю, как постепенно её силуэт растворяется в предрассветной дымке, хотя на улице солнечный полдень. А в ушах звучат слова: "Я слишком сильно тебя люблю. Никогда об этом не забывай".

Следующим кадром в моём воспалённом сознании всегда всплывает вертолёт. Его лопасти крутятся, рассекают воздушные потоки. В реальности я не видел его, но во сне он всегда взлетает, унося с собой мою Наташу, чтобы больше никогда не спустить на землю.

А потом, как это часто бывает во сне, грань реальности стирается, и вот уже на смену железной птице приходит птица настоящая. Огромный не то орёл, не то беркут, летящий по небу, равномерно взмахивая огненными крыльями, а за ним волочится, расчерчивая сумрачный купол, аспидный дымный след.

Во сне я всегда бегу за птицей, в тщетной попытке догнать, понять, усвоить. Мне хочется знать: почему? Почему она забрала мою Наташу? Но и во сне, и в реальности в ответ слышу лишь тишину.

Святая покрышка, что я несу? Надо срочно ещё выпить.

Она кладёт руку на хромированную барную стойку и принимается постукивать по ней кроваво-красными ногтями. Перевожу взгляд на бармена, на лице которого читается плохо скрытое отвращение. Наш Костик давно и плотно женат, поэтому мои сменяющие друг друга в красивом хороводе подружки его бесят, чего он даже утаить не пытается. Ухмыляюсь, салютуя ему пустым стаканом. Пусть лучше делом займётся, а не бросается в меня уничижающими взглядами. Костик морщится, но стакан принимает и молча наполняет его новой порцией алкоголя.

— Это из-за того случая? — Замечаю, как сочувствие плещется в красивых глазах. Вот же гадство. В этом городе все, что ли, в курсе о «том случае»? — Но ведь уже пять лет прошло! Неужели до сих пор её любишь?

Если бы не мои принципы, то уже на её хорошеньком личике красовался кровоподтёк, но я женщин не бью. Хоть некоторые прямо напрашиваются.

— Прекращай, хорошо? — Выпиваю залпом виски, в то время как девушка, явно сообразившая, что сказала полную хрень, принимается помешивать трубочкой свой коктейль. — Какого чёрта суёшь свой нос, куда не просят? Это в любом случае не твоё дело, поняла?

Она кивает, не глядя на меня. Ну, почему эта дура не смолчала? Что же все эти идиотки вечно лезут со своими вопросами? Неужели нельзя разговаривать о погоде там, о музыке или о цветах? Почему каждый намеревается влезть своим рылом другому в душу? Загадка природы, не иначе. Чувствую как во мне начинает закипать гнев, способный довести до беды, поэтому делаю глубокую затяжку, наполняя лёгкие густым дымом. Успокаиваю дыхание и постепенно прихожу в норму. Костик, сузив глаза, следит за мной, зная, каким дерьмом бываю в гневе. Никому не нужны неприятности, которые я способен им устроить.