Оглядываюсь по сторонам и замечаю, что я снова на том поле, которое является мне каждую ночь во сне. Высокая трава того изумрудного оттенка, который бывает только весной, и в ней утопают ноги почти до колен. Я босой и почти голый иду вперёд, потому что невыносимо бездействовать в этой топкой тишине, от которой уши закладывает. Здесь даже трава не шелестит, и птицы не поют.

Не знаю, сколько бреду в молочно-белом тумане, не имея ни цели, ни ориентиров, но вскоре перед глазами открывается вид, который часто преследует меня во снах, и от которого хотелось бы сбежать, если бы я умел убегать от себя.

Когда белёсое марево окончательно рассеивается, вижу большое раскидистое дерево, на ветвях которого когда-то сидела Нат. Сейчас из-за густой листвы не видно, есть ли там кто-то, но проверить нужно: может быть, я сдох, и Наташа пришла за мной?

В тёмно-зелёной листве, что не колышется на ветру, сидит Наташа.

— Чего замер, Лысый? — смеётся она. — Лезь ко мне. Или боишься?

В её ярко-рыжих волосах запуталось солнце, а в лазоревых глазах пляшут чёртики.

— Огонёк? — спрашиваю, примеряясь, как же лучше влезть на ветку. — Это правда, ты?

— Вообще-то это — твои глюки, Арч, — говорит она, снова кидая в меня вишнёвой косточкой. — Лезь, давай, а то мне скучно здесь сидеть.

Не знаю, глюки это или я действительно умер, но заставлять её скучать мне не хочется — от скуки она всегда была способна на самые отчаянные поступки. А еще хочется проверить, смогу ли почувствовать её тепло, если Нат — лишь плод моего больного воображения?

Раз, два, три и я на дереве.

— Арчи, — произносит Наташа, и её глаза теплеют. — Ты пришёл ко мне.

На веснушчатом лице расцветает улыбка, по которой я так сильно тосковал, что почти сошёл с ума.

— Наташа...

Мы молчим, потому что любые слова будут лишними: искусственными, полными ненужной фальши и неуместными. Она здесь, рядом, и пока что мне больше ничего не нужно. Когда молчание становится почти невыносимым, а невозможность дотронуться нервирует, протягиваю руку и провожу пальцами по линии высоких скул, касаюсь бархатистой кожи на щеках, очерчиваю подбородок. Она зажмуривается и трётся щекой о мою ладонь, и одинокая слезинка чертит карту потерь на нежной коже.

— Я скучал, — удаётся всё-таки проглотить ком в горле и сказать хоть что-то. — Я умер?

— Нет, — распахивает глаза и смотрит на меня, словно у меня с головой не в порядке. — Я не дух, не призрак, ничего из этого. Но всё равно, пока мы здесь, вдвоём, хочу попросить тебя быть осторожнее.

— В каком это смысле?

— В том смысле, что ты угробишь себя когда-нибудь, — смотрит долго, осуждающе, а мне хочется под землю провалиться. — Арч, ты же и в гараж этот попёрся, чтобы в очередной раз доказать, что ты ещё живой — самому себе доказать.

— Да, нет же! — мне хочется, чтобы она поняла: я впервые делал что-то не ради себя самого. — Я просто хотел ей помочь.

— Но ведь можно было просто в полицию позвонить, нет? — ухмылка расцветает на её лице, настолько знакомая, но почему-то, будто живая. — Это же так просто: написать заявление в полицию, обрисовать ситуацию, а не лезть головой в костёр.

Она права, она всегда чертовски права. И пусть сейчас Нат — всего лишь мираж, который рассеется, стоит лишь в себя прийти, она — одна из немногих, способных наставить на путь истинный и навести порядок в моей голове.

— Но сейчас уже поздно об этом говорить, потому что я вляпался по самые уши.

— Да уж, не поспоришь. — Её лицо мрачнеет, а на высоком лбу залегает складка.

Сейчас, глядя на Нат, мне кажется, что она изменилась. Или просто тот образ, который остался в моём сознании, уже не настолько мне близок. Я привык любить её, но больше всего привык по ней тосковать. Хоронить себя заживо, окунаться с головой в мною же созданные проблемы, нестись на полной скорости навстречу всем бедам мира — вот та реальность, которую выбрал самостоятельно.

Но сейчас, отматывая жизнь назад, понимаю, что был-то, в сущности, счастлив.

— Арчи, береги себя, пожалуйста, — тихо просит Нат, а в знакомых до боли глазах поселилась печаль. — Ты сильный, ты со всем справишься, но береги себя.

Я не знаю, что ответить, потому что не знаю, как это: беречь себя.

— Постараюсь, — безбожно вру, потому что вся эта ситуация — лишь плод моего больного, воспалённого воображения. Не удивлюсь, если сейчас Наташа исчезнет, а её место займёт пьяный в доску йоркширский терьер.

42. Кристина

Я звоню и звоню Арчи на мобильный, словно в истерике. Но в ответ лишь «абонент не абонент». Сейчас глубокая ночь, но мне до сих пор неизвестно, чем закончилась их авантюра. Выключенный телефон Арчи служит немым во всех смыслах подтверждением, что всё более чем плохо.

Нет, не может с ним что-то случиться. Только не с ним. Только не по моей вине. Как жить-то дальше, зная, что из-за меня он попал в беду? Как Ирме в глаза смотреть? Как объяснить всё это?

Боль сжимает все внутренности, словно раскалённые стальные тиски. Не могу дышать, но и остановиться не могу — набираю и набираю сотни раз подряд один и тот же номер.

Куда он делся? Может быть, это глупо, но меня греет мысль, что сейчас он отдыхает в объятиях какой-нибудь случайной знакомой, снимая таким образом стресс. Наплевать, с кем он спит, главное, чтобы жив оказался, потому что в противном случае не знаю, что делать буду.

Арчи стал в моей жизни третьим человеком, кому я нужна такая, какая есть. Одного из них — своего деда — уже потеряла, сын тоже в опасности. Почему судьбе нужно было, чтобы и мужчина, в которого так опрометчиво влюбилась, решил рисковать своей жизнью ради меня? И пришлось бы ему рисковать, не встреть он меня?

Нет.

И это очевидно.

Они все страдают из-за меня. Почему Никита не убил меня? Ведь столько раз мог, что и не сосчитать. Тогда бы не было всего этого и никому бы не пришлось страдать.

Надо было не пускать Арчи. Лечь на пороге и пусть бы переступал. Может быть, тогда бы всё обошлось, хотя не уверена, что хоть существует на свете сила, способная переубедить его, если он на что-то решился.

— Мамочка, уже утро? — Женя стоит в дверях кухни, сжимая в руках своего потрёпанного слоника. Мальчик мой трёт кулачком сонные глаза, что с каждым днём всё больше напоминают глаза его непутёвого папаши.

— Нет, милый, до утра ещё далеко, — говорю, подходя к сыну. — Иди спать.

Поднимаю его на руки, прижимаю покрепче к себе и несу в спальню, где он, только коснувшись головой подушки, снова сладко засыпает. На всякий случай, оставляю в коридоре свет, чтобы ребёнок, если снова проснётся, не испугался.

Иногда мне до одури интересно, каким Женя вырастет — хочется посмотреть на него, совсем взрослого состоявшегося мужчину. На кого он будет похож? На своего отца? Есть ли в этом меленьком невинном существе та же гнильца, что сделала Никиту таким, какой он сейчас? И что самого Никиту сделало таким?

Я мало что знаю о семье того, с кем жила, от кого родила ребёнка. По сути, мы так и остались чужими людьми, которые не научились делить всё на двоих. Мною двигала страсть и первая серьёзная влюблённость, а Никита просто тешился покорной и слабовольной игрушкой, забавной, но понятной и предсказуемой до зубовного скрежета. Представляю, как сильно шокировал Никиту мой поступок — виданное ли дело, чтобы домашний, полностью прирученный зверёк, обезьянка по своей сути, отважился сбежать, да ещё и в полицию потом обратился?!

Жалею ли о том, что помогла упечь его в тюрьму? Нет, конечно же. В жизни каждый должен отвечать за свои поступки. Если бы он не трогал моего деда, я бы никогда не стала на него заявлять — стыдно, неловко. Но, когда нашла окровавленное тело единственного человека, который любил меня, ничего не требуя взамен, не смогла молчать. И пусть пришлось убегать, пусть больше я не знала покоя, но Никита получил по заслугам.

Жаль, что мало получил. Он — единственный, кому я по-настоящему желаю смерти.

Только где теперь Арчи?

Страшные картины, словно кадры какого-то фильма ужасов, мелькают перед глазами. Мне боязно представить, что Никита мог сделать с Арчи, попадись тот ему на пути. Страшно представить, на что способен после пяти лет заключения тем более обиженный на весь мир. Но ведь и Арчи — не мальчик-колокольчик и сможет постоять за себя.

Во всяком случае, очень хочется в это верить, а иначе просто сойду с ума.

Господи, пожалуйста, ну что тебе стоит? Ты ни разу меня не защитил, но, может быть, я и не была этого достойна. Но, пожалуйста, защити Арчи. И Женю. О большем и не прошу.

Если для этого нужно умереть, что ж, я согласна.

Но, пожалуйста, пусть он будет с какой-нибудь девушкой, в окружении друзей, весел и пьян. Умоляю, пусть у него всё будет хорошо, но только не причини ему вред — он не должен расплачиваться за мои ошибки.

С каждой минувшей с его отъезда минутой, с каждым словом, произнесённым механическим голосом мне всё страшнее. А если уже мёртвый валяется в какой-то канаве? Это невозможно терпеть, я точно с ума сойду, в самом деле. Что же делать? Где его искать?

Неожиданный звонок разрывает тишину, в которой так хорошо думалось, а ещё лучше паниковалось. Беру в руки подарок Арчи — мобильный телефон, в котором новая симка оформлена на какой-то левый номер — и смотрю на экран.

Ирма.

Безотчётная радость закрывает собой все тревоги — может быть, Арчи у матери, а его телефон разрядился и взамен решил воспользоваться мобильным родительницы? Хватаю нагретую бесконечным ночным дозвоном трубку и дрожащими руками пытаюсь разблокировать проклятый аппарат, только ладони настолько вспотели от нервов и переживаний, что ответить на звонок получается далеко не с первого раза.