— Кристина? — слышу голос Ирмы и сердце, до этого радостно скакавшее в груди, падает вниз, тормозя в районе пяток. — Это ты?

— Да, — только и получается ответить, потому что дурное предчувствие скребётся под ложечкой. — Арчи у вас?

Я почти выкрикнула этот вопрос, потому что устала от всех переживаний, свалившихся на меня в последнее время. И не только в последнее.

Я просто устала.

— Нет, — отвечает Ирма, а в её голосе я слышу такую затаённую боль, что сердце на миг сжимается, да так, что, боюсь, прежнюю форму уже не примет. — Он в больнице.

Больница?

— Он живой? — не знаю, где нашла в себе силы задать этот вопрос, на который больше всего на свете боюсь услышать ответ. — Не молчите, пожалуйста!

Со мной явно что-то не то. Паника превратила меня в распоследнюю истеричку, хотя и обещала самой себе быть сильной, не сдаваться и никогда не плакать. Но что делать, если единственный человек, который согласен был, рискуя собой, прийти мне на помощь, закрыв собой от беды, сейчас сам в этой беде по самые уши?

— Живой-живой, не беспокойся, — произносит Ирма. Слышу в её голосе облегчение и даже радость. Он её сын, единственный, поэтому трудно не понять, как сильно она за него переживает. Как бы я не волновалась о нём, материнскую боль никто не сможет ощутить в полной мере. — Арчи пока что без сознания, к нему никого не пускают, но я в его телефоне нашла твой новый номер. Знаешь, как ты у него подписана?

— Как? — Чувствую как гулко стучит сердце в груди, а в глазах немного темнеет. Всё-таки слишком много переживаний, так и ноги протянуть можно.

— "Милая Крис", — говорит Ирма, а я замираю на секунду, потому что не знаю, как на это реагировать. — Я знаю своего сына: никогда раньше он не заносил номера девушек в записную книжку. То, что он сохранил твой номер что-то да значит, поверь мне.

И я верю, но молчу, потому что слова застряли в горле, отказываясь вылетать на свободу. Я не умею говорить о чувствах, не умею кому-то о них рассказывать. Арчи так стремительно ворвался в мою жизнь, так неожиданно, что я до сих пор не смогла понять, как к этому всему относиться. Одно знаю точно: именно сейчас, в этот самый момент ко мне приходит осознание, что никогда уже не смогу чувствовать себя цельной, если он оставит меня.

— А его можно будет увидеть? В какой он больнице? — спрашиваю, потому что обсуждать наши с Арчи отношения пока что совсем не хочется.

— В Калининском госпитале.

Это совсем рядом и я уже готова сорваться с места и нестись к нему, зажав пакет с апельсинами под мышкой.

— Только к нему пока что нельзя, — остужает мой пыл Ирма. — Роберт сопровождал Арчи на скорой, так и его не пустили, так что не торопись. Сейчас главное, что он жив. Завтра утром я заеду за тобой, и мы поедем вместе. Если хочешь, конечно.

Последняя фраза была сказана не ради красного словца — Ирме на самом деле интересно, хочу ли я видеть её сына. А я хочу. Знала бы она, насколько.

— Да-да, конечно.

Мы прощаемся, договорившись встретиться завтра в восемь, и я облегчённо вздыхаю. Нашёлся, и это уже хорошо. Только почему он в больнице? Что с ним случилось? Загадка.

Но живой! Это ли не счастье?

Всё, кроме смерти, можно пережить.

* * *

Возле Калининского госпиталя, — самого крупного широкопрофильного медицинского заведения города — как всегда, оживлённо. Люди, гружённые увесистыми пакетами с гостинцами для болеющих родственников, снуют туда-сюда; пациенты, решившие выйти на прогулку или перекур, вальяжно прохаживаются по аллеям больничного двора; медицинский персонал спешит по делам разной степени важности.

Ирма останавливает свой чёрный минивэн на центральной парковке, расположенной недалеко от входа в отделение травматологии, где лежит Арчи. Я так и не знаю, что конкретно с ним случилось, но само это место уже наводит на мысль, что ничего хорошего.

— Он всего пару часов назад в себя пришёл, — тихо говорит Ирма, и, сложив руки на руле, опускает на них голову.

Мне хочется поддержать эту такую сильную женщину, сейчас так похожую на маленького растрёпанного котёнка, которого злые люди выкинули в дождь на улицу. Ирма сидит, замерев, и только слегка вздрагивают плечи. Неужели плачет? Кажется, я и сама способна сейчас разрыдаться, не говоря уже о Женечке, который притих на заднем сидении и даже мультики в телефоне не способны отвлечь его. Но больше всего мне хочется распахнуть дверь, выскочить на улицу и бежать в палату к Арчи. Нужно увидеть его, необходимо знать, что он в порядке.

Ирма поднимает голову и кидает быстрый взгляд на Женю. Она явно что-то хочет сказать, но не решается.

— Сынок, надень наушники, хорошо?

Сын, неожиданно притихший, кивает и спешит выполнить мою просьбу. Я не говорила ему, зачем мы здесь, но он всегда чувствует, когда спорить не сто?ит.

— Кристина, ты же не знаешь, что вчера сына и его друзей арестовали по обвинению в убийстве, — произносит Ирма, глядя на меня абсолютно сухими, горящими глазами.

— Убийство? — До меня никак не может дойти смысл её слов. — Арчи на такое не способен, я не верю.

Нет-нет! Этого не может быть. Неужели они всё-таки убили Никиту?

— И я не верю, и отец его тоже, но факт остаётся фактом: их арестовали в каком-то гараже на окраине, где был обнаружен изуродованный до неузнаваемости труп девушки. Каждый из них клянётся, что ни разу эту несчастную в глаза не видел, но их слова ничего не значат, когда полиция застукала парней на месте преступления.

В голове не укладывается, что всё могло так обернуться. В то, что они могли убить какую-то девушку я слабо верю, вернее, не верю вообще, но как доказать это полиции?

— Отец уже подал ходатайство об изменении меры пресечения на подписку о невыезде, — продолжает Ирма, сжимая руками руль. — Тем более после того, какие побои Арчи нанесли, будет большое разбирательство по факту причинения вреда здоровью задержанных. Надежда, что всё-таки с них снимут обвинения, есть и она крепнет с каждым днём.

Я молчу, потому что всё это как-то слишком — я боялась, что Арчи, встретившись с Никитой, может пострадать, но не думала, что беда настигнет таким образом.

— А выяснили, что это за несчастная девушка? — задаю волнующий меня вопрос, потому что в глубине души подозреваю, кем она может оказаться.

— Нет ещё, — пожимает плечами Ирма, — но выяснят, дело времени.

Киваю, а она продолжает:

— Я рассказываю тебе всё это по одной простой причине: может быть, ты знаешь, зачем они пошли в тот гараж. Арчи много раз влезал в неприятности за последние пять лет, но последствия не были настолько катастрофическими, причём не только для него одного.

Ирма мнём дрожащими пальцами бумажную салфетку, рвёт её, пытаясь успокоиться.

— А парни ничего не рассказывали? — спрашиваю, потому что не знаю, какой версии лучше придерживаться.

— Кристина, если бы они хоть что-то рассказали, было бы проще. — В её голосе сквозит усталость и какое-то отчаяние. — Арчи без сознания, а остальные молчат. Твердят только, что по делам приехали, но ничего не уточняют.

Я молчу, потому что не знаю, как лучше всё рассказать, чтобы Ирма не возненавидела меня. Потому что, не случись я в судьбе её сына, не пришлось бы ей сидеть возле госпиталя и рвать салфетки, захлёбываясь от сдерживаемых рыданий.

И я малодушно пожимаю плечами.

43. Арчи

Туман, застилающий глаза сразу после пробуждения, постепенно рассеивается, а действие обезболивающих медленно, но уверенно проходит. Боль зарождается внутри черепа маленькой пульсирующей точкой, которая с каждой секундой разрастается и опускается всё ниже, пока не выстреливает в пятки. Болит всё: шея, рёбра, бока — кажется, я сам являюсь огромной кровоточащей раной.

Мысли в голове какие-то вязкие, словно жвачка и никак не могу привести их в порядок. Долго уже тут лежу? Приходил ли кто-то из близких? Как там парни?

Кристина...

Её образ возникает в самой глубине подсознания сначала как хрупкий образ, мираж, но с каждой секундой, с каждым вдохом, который отдаётся болью в рёбрах, воспоминания заполняют изнутри. Как она? Знает, что со мной случилось? Или так и сидит, запертая и одинокая, в моей квартире?

Я не справился, не смог защитить и теперь, валяясь здесь бесполезным мешком с костями, не знаю, как она будет дальше. А если Никита всё-таки выследит её и сделает то же самое, что сделал с той девушкой в гараже?

Я должен был рассказать всё полиции, должен был сообщить, почему мы поехали туда, что там искали, но это не моя тайна — я не хотел, чтобы у Крис были проблемы. Да и кто бы нам поверил?

Но, с другой стороны, разве можно об этом молчать? Разве можем мы позволить себе роскошь сохранять эту тайну, если видели, каким стал Кир только потому, что все держали рты на замке?

Я идиот — грёбаный малодушный идиот, который так и не научился делать выводы из прошлых ошибок. Ведь и пьяному ослу понятно, кто убил ту девушку, но я, изображая из себя придурочного героя, молчал, в то время как нужно было кричать, биться во все двери. Ну, почему, чтобы до меня дошла такая очевидная вещь, мне должны были башку отбить? Почему я по-другому не понимаю?

Из путаных раздумий меня выводит звук открывающейся двери. В палату входит медсестра: улыбчивая женщина средних лет в изумрудно зелёном форменном костюме. В одной руке она держит стойку с капельницей, а во второй бутылочку с физраствором и какие-то ампулы.

— О, уже и цвет лица заметно лучше стал, не такой бледный,— произносит, шурша упаковкой лекарства. — Крепким орешком ты оказался.

Она улыбается, наклоняется надо мной, смотрит в глаза, проверяет пульс и уходит за врачом. Им оказывается мужчина примерно моих лет — не больше тридцати, с коротко подстриженными светлыми волосами и прямо-таки орлиным носом. Несомненно, такой нос, увидев однажды, никогда не забудешь.