Мирон скрипнул зубами. Разве для плена постыдного?

Вдруг что-то зашуршало в кустах и вмиг отвлекло его от воспоминаний. Неужто Никишка вернулся? Но тут на поляну перед юртой выскочил рыжий пес. Мирон оторопел. Адай? Откуда?

Пес остановился шагах в пяти от него, расставив лапы и склонив лобастую голову. Но нападать, похоже, не собирался.

– Адай, – позвал собаку Мирон. – Иди сюда! – И протянул руку.

Пес не тронулся с места, но завилял хвостом – признал все-таки!

«Айдына! – спохватился князь. – Пес неразлучен с хозяйкой!» Он вскочил на ноги, огляделся. Никого!

Но Адай не уходил, словно ждал чего-то. Или кого-то?

– Мирон! – раздалось за спиной.

И он чуть было не упал, рванувшись на голос и запнувшись за кочку. Сердце едва не выпрыгнуло из груди от радости. Айдына! Легка на помине! Запыленная, усталая, но такая любимая! Такая желанная!

Он обнял ее за плечи, прижал к груди и принялся покрывать поцелуями лицо, шепча лихорадочно: «Айдына! Счастье мое! Вернулась!»

Айдына слабо сопротивлялась, но не отталкивала, а потом вдруг вывернулась, взяла его за руку и направилась к юрте.

Глава 19

За войлочными стенами тревожно завывал ветер. Айдына лежала с открытыми глазами. Ей было жарко в объятиях Мирона, но она боялась шевельнуться, чтобы не разбудить любимого. Но все-таки решилась, отвела его руку и встала с постели. В кромешной темноте она видела, как кошка. И движения ее были сильными, гибкими, ловкими, точно у рыси, покинувшей логово ради добычи.

Она надела рубаху, прошла к бочонку с айраном, зачерпнула в деревянную чашу напитка, сделала несколько глотков. Затем подбросила хворосту в очаг. Огонь живо всколыхнулся, весело затрещали ветки. Айдына присела на кошму, подтянула к груди колени. Склонила на них голову. Счастье переполняло ее, искало выход, но Мирон спал, и ей не хотелось тревожить его.

Айдына глянула на постель и губы сами расплылись в улыбке. В сумраке было видно, как лежал Мирон – на спине, чуть повернувшись на левый бок, закинув правую руку за голову. Тело и расслаблено вроде, но сила-то в нем так и играет. Голос ласков, но тверд, а глаза… Ох, что за глаза у него! Чистые, голубые, словно небо после дождя, но зверь в них таился – оттуда, изнутри… Словно прицелился, наметил противника и изготовился к смертельному броску. И только сон его укротил – сильного, хоть и крепко битого, но здорового, а случится, и опасного зверя!

Айдына довольно усмехнулась, вспоминая, как осторожно поначалу ласкал он ее тело. Но она заставила его забыть обо всем! Сгорая от нетерпения и любви, она сама была смелой и пылкой, горячей и ненасытной. Ее стоны заглушали ветер, что бесновался этой ночью, сбивая с деревьев последние листья. Она принимала Мирона, растворяясь в бесстыдных ласках. Не отпускала его, покрывая сильное тело поцелуями. Их души уносились к звездам, что игриво подмигивали в глубине ночи. Луна же прикрылась тучами, точно платком. Видно, не вынесла страстных воплей и сладостных стонов. Крепко позавидовала Айдыне.

Приятная истома овладела телом. Айдына вновь улыбнулась, представив сильные руки Мирона. Какими они были ласковыми, а как светились его глаза! Светились счастьем! Диким, необузданным… А слова, что шептал ей на ухо? Она почти ничего не понимала, но знала, это – слова любви. Их она долго ждала! О них она мечтала… Его тяжелое тело вдавило ее в постель, его лицо было так близко… Сама земля, казалось, раскачивалась под ними, а за стенами юрты шумно вздыхал Адай и, похоже, вскакивал на лапы всякий раз, когда его хозяйка вскрикивала и молила: «Мирон! Миро-о-он!»

Айдына стиснула зубы, чтобы унять желание. Но напрасно! Взгляд Мирона не отпускал. Недавно она поняла, что способна водить его на невидимой, но прочной узде, но… нельзя! Запретно и недоступно! Ведь заполучить его любовь без остатка, завладеть ею бесповоротно можно, лишь отдавшись ему целиком – душой, телом, сердцем и разумом. До конца раствориться в его любви. Чтобы слилось воедино биение их сердец, смешались их дыхания… Но тогда, пусть добровольно, ограничить собственную волю, утратить силу – дары светлых богов бесплатными не бывают.

Айдына с тихим всхлипом перевела дыхание. На кого пенять – сама выбрала этот путь… Путь воина, путь вождя! Ведь было же, было перепутье, могла отказаться и жить, как живут все женщины… Ну, почти так же. И был мужчина… Такой же почти, как этот. Был Киркей… Но почему был? Он до сих пор ее любит. Но разве сумеет она забыть Мирона?

Она протянула руку к чаше. Айран делает разум чистым, думы – легкими. Но на этот раз айран не помог. Видно, против сердца он был бессилен. И мысли ее вновь вернулись к Мирону. В ту их первую ночь в остроге он был мягким и осторожным, нежным и трепетным, все понимающим и чувствующим. Но сегодня взял ее яростно, сильно, с буйным напором летнего вихря. Взял, как вражескую крепость, как непокорное кочевье в степи. Но именно этого ей и хотелось.

Только испугалась поначалу. Вдруг он будет таким всегда – сдерживался, сдерживался, а теперь вот… Зря испугалась! Первый угар исчез, и дальше Мирон дарил ей то, чего она ждала от него: и нежность, и неистовство, а когда и покорность… Да, да, умел он угадывать желания, смиряться и подчиняться. Он ее удивлял, и смешил, и довел-таки до исступления. И тогда она поняла, что самозабвенное безумие царит не только на бранном поле, а обнаженные тела способны сплестись в жаркой схватке не хуже, чем тела, защищенные доспехами.

Схватка?! Тревога разом отключила все чувства, кроме ощущения опасности, с которым она жила последние дни. Как смела она забыть о беде, которая грозила ее народу? Почему расслабилась? Почему позволила замолчать разуму? Айдына до крови прикусила губу. Больно! Неужели только боль способна вернуть ей способность здраво мыслить?

А вдруг она и есть источник тех несчастий, что обрушились на ее родичей в последнее время? Она разозлила духов, и теперь они мстят ее народу? Но чем она их рассердила? Разве ее любовь к орысу преступна? Против воли Великого Неба? Но она хорошо помнила слова отца: «Нет под небом ничего безупречного, и ничего неизменного тоже нет, – воды текут, ветры и солнце выедают самый твердый камень. Хорошее и плохое – всегда рядом. Как темное и светлое! Как день и ночь! Так и с человеком – от любого его поступка, как круги по воде, расходятся волны событий. А что в них станет хорошим, а что худым – разве человек знает? Думает одно, а великий Хан-Тигир все равно распорядится, как того пожелает».

Теркен-бегу удавалось жить в мире с соседями, он ладил с мунгалами и джунгарами. Он не ввязывался в бессмысленные склоки, что вспыхивали внезапно, как степной пал, между кыргызскими улусами: то место для стойбища не поделили, то кормные пастбища, то кто-то позарился на чужой табун, то слух прошел – чей-то шаман мор наслал на соседский скот. А то вдруг ссора разгоралась из-за данников-кыштымов или охотничьих угодий…

Причин для споров и тяжб всегда много, а бег – один. Но умел Теркен, как никто другой, кого словом, кого подарком улестить, кому пригрозить, кому пообещать, а другого и пристыдить прилюдно. За то ценили и уважали ее отца – за умение уладить миром самые жесткие распри, унять самые крепкие обиды. У Айдыны пока не все получалось, хотя и старалась она, из кожи вон лезла, чтобы сохранить мир и спокойствие в округе. Но что-то уже, будто запах тления, вилось в воздухе, растекалось зыбким маревом, обволакивало тайгу, горы, родные юрты… И не понять ведь, откуда тянуло? Для этого нужно найти и разворошить смрадную кучу. Но мало ее разворошить! Гниль надо срочно уничтожить. Давно известно, загнил палец – отруби его, чтобы не потерять руку…

Чувство вины ни на миг не покидало ее. Ох, непосильную ношу она взвалила на свои плечи! Крайне тяжелую ношу! Ее не каждый мужчина поднимет! Не получается у нее, как у Теркен-бега, усадить спорщиков друг против друга и пустить чашу араки по кругу. Не умеет она утешить обиженных. Наказывать легче, а вот примирить – не камчой по спинам, а добрым словом – этому ей еще учиться и учиться, порой ломать себя, смирять свой гнев и признаваться, что глупо рубить опорные колья, коли зашел в юрту, – глупо наживать себе врагов, коли ввязался в спор…

Оттого, может, и казалось ей, что идет она по тонкому льду, скользит над бездонной пропастью. И когда заматереет этот лед – неведомо! Как неведомо, что ждет ее завтра? Но наступит время, когда чайзаны перестанут ухмыляться за ее спиной. Придет час, когда одного ее взгляда будет достаточно, чтобы унять отъявленных спорщиков.

И тогда она с полным правом повторит слова отца: «Остановитесь, люди! Зачем нам быть стервятниками, которые клюют сами себя? Зачем нам рвать на себе одежду, если мы мечтаем носить новые рубахи и видеть котлы свои полными? Нельзя за сегодняшним счастьем и достатком забывать о дне будущем. Завтра нам понадобятся сплоченность и единство, завтра мы оценим наше братство! Но об этом нужно заботиться сегодня! Ради этого мы обязаны жить в мире и согласии!»

Все вроде складывалось хорошо в последнее время. И зиму пережили благополучно. И летом кочевали неплохо. Умножились табуны, потучнели на горных пастбищах стада, овечьи отары не вмещались в загоны. И юрты чаадарские роды стали ставить безбоязненно по соседству. Меньше чем в пешем переходе друг от друга – лишь бы стадам и табунам корма хватало, и в домашние хлопоты погрузились перед новой зимой. Только прискакал черный гонец со страшным известием и переполошил народ, напугал до смерти. Накрыла тайгу и горы тревога: то ли войны ждать с джунгарскими полчищами, то ли по доброй воле сняться с родных земель и откочевать в чужеземную сторону. И так и этак – беда! И то и другое – наказание! Но за что оно чаадарскому люду? Почему боги посылают эти испытания?

Пришлось созвать совет бегов. Явились не все. Северные улусы, говорят, уже подчинились джунгарским зайсанам. С плачем, криками покидали они свои аймаки. Скот ревел, табуны по степи разбегались, словно чуяли – не видать им больше родных степей…