Из фокуса возникает Фима, Леночка смотрит на него с благоговейным ужасом, хочет пойти следом, даже приподнимается на кровати, но, ощущая свое тело как киселеобразную массу без костяка, плюхается обратно.

Леночка провалилась в беспамятство. Она то вываливалась оттуда, как из плотно обволакивающего кокона, то снова ныряла обратно. То пыталась ухватиться за хвост какой-нибудь немудрящей юркой мыслишки, то обнаруживала, что никаких мыслей никогда не было и не могло быть. Ловила летающие яйца, переплывала какую-то мутную реку, оказывалась на том берегу и растворялась в облаках фиолетовой пыли. Открывала глаза, чувствовала чьи-то руки, слышала какие-то голоса и порой даже осознавала, что с ней делают что-то ужасное, что-то невозможно мерзкое. Но что?

Она хохотала, рыдала, уползала и снова возвращалась во власть этих рук, чувствуя, что мозги свинчиваются, что все тело пронизывает сумасбродное желание бесконечного обладания мужским телом. Желание не удовлетворялось, и это бесило.

— Бери, детка, — слышала Леночка грубый и требовательный приказ. «Никогда этому не бывать!» — мелькало в ее голове, но тут же будто что-то переключалось в ней, и она снова смеялась, выполняя то, к чему ее понуждали.

Вряд ли когда-нибудь Леночка сможет вспомнить лица людей, мелькающих в те дни перед нею. Вряд ли сумеет осмыслить весь ужас происходившего с ней. Затуманенный мозг оказался в некотором роде защитой — на самом деле это спасло ее от сумасшествия, потому что реальность была куда страшнее нелепых видений. И только одна мысль не покидала ее даже тогда, когда она была совсем бесчувственна, — мысль, подобная ветру, обгоняющему поезд: во что бы то ни стало вырваться из пут безумия! Во что бы то ни стало! Ведь кончится же это когда-нибудь. Должно же быть хоть малюсенькое просветление… Но все же с неосознанной покорностью она снова склонялась над дурно пахнущими лобками, ее язык ощущал желчную горечь гениталий. Леночка выполняла какие-то команды, просьбы. Отвечала на вопросы и смеялась. Все время смеялась. Даже когда безумно хотелось плакать — она смеялась. Смеялась, смеялась, смеялась! Господи, когда же кончится этот кошмар? Эта пустота в голове, эта неспособность осознавать смысл происходящего? Время неимоверно растянулось — исчезло даже само понятие времени. Пространство раздробилось на извилистые секторы перетекающих тел, фрагментов, обрывков, силуэтов, теней. Звук рассыпался на дребезжание, вой, визг. И смех!


— Ау! Подъем! — кто-то сдернул с Леночки одеяло. — Пора вставать, пришло время настоящей работы.

— Оставь меня, — Леночка потянулась за уползающим краем пододеяльника.

И вдруг ее осенило: она способна ощущать позвоночник. Леночка села, широко раскрыла глаза и увидела все того же усмехающегося Фиму. И снова она вспомнила Раю. У нее опустились руки. Она скользнула взглядом по коже на сгибе локтя. Так и есть! Они накачивали ее наркотой. Леночка застонала. Сколько дней прошло? Или недель? Может, лет? Никогда они не сделают с ней того же, что сделали с Раей! Из миллионов шансов у них нет ни одного. Да, они могут держать ее на игле и использовать, как тряпичную куклу, но добровольно — нет!

— Нет! — простонала Леночка. — Нет, сволочь! Нет! Я не буду…

Он не дослушал, пожал плечами и тихим бесцветным голосом сообщил:

— У меня есть снимки, где ты… Ну, в общем, хочешь посмотреть?

Эта новость не застала ее врасплох. Она уже знала от Раи о таком способе шантажа.

— Мне наплевать. Я представляю себе, сколько мерзости ты собрал на пленку… — Говорить становилось все труднее и труднее. Сказывалась многодневная усталость. — Но мне совершенно безразлично, что там у тебя.

— Не думаю. — Он принес и разложил перед ней фотографии. Жуткие, невыносимые, они и сейчас стоят перед ее глазами, хоть и прошло уже больше года.

Вот она держит шприц у руки подруги и смеется. На лице ее довольная улыбка. Можно подумать, что ей доставляет удовольствие то, что она делает. Только взгляд несколько рассеянный, это видно даже на снимке. Волосы у Раечки опущены на лицо, она сидит в кресле, как будто бы ловит кайф, в одних трусиках. Все в том же кружевном треугольничке. Леночка тоже одета не лучше — пояс для чулок и лифчик, бретельки которого спущены с плеч.

Вот она сидит верхом на Рае, которая лежит в ванной. Как это вышло? Кто ее посадил в воду? Когда? Почему Леночка не в состоянии припомнить хотя бы ощущения того, что она была в воде?

Вот она сама себе вводит иглу под кожу. Лица не видно. Краешек голой груди, сгиб локтя и шприц меж тонких пальцев с короткими округлыми ногтевыми пластинками. Да, ей не нравились длинные ногти — несомненно это ее руки. Рядом, на коленях, спиной к объективу — Рая. Но этого не может быть! К тому времени, когда Лена была в состоянии наркотического безумия, Рая уже была мертва.

— А это как тебе, а? — Фима подсунул ей под нос снимок, где она с Раей в центре круга. Ракурс был выбран сверху. «Ромашка» — по кругу мужские колени и возбужденные члены. Ни лиц, ни рук, руки мужчин за спинами, ноги раздвинуты. Рая — а то, что это была она, можно определить по большому родимому пятну меж лопаток, — уперлась головой в чьи-то волосатые ноги, а Леночка, откровенно смеясь в глазок фотоаппарата, тянется языком к эрогированному фаллосу. На губах у нее что-то белое, даже на вид склизкое и мерзкое.

Спазм свел горло. Пустое нутро едва не вывернуло наизнанку.

— А теперь поди докажи, что не ты ухойдокала подружку. — Фима сложил снимки в стопку, ударил ребром по столу и довольно хохотнул: — Расскажи-ка, девочка, какого клиента вы не поделили? Конкурентку убрала, так ведь? У меня и свидетели найдутся, которые дадут показания на счет вашего… так сказать… делового партнерства. Так что не рыпайся, дорогуша… А, собственно, через пару часиков сама взвоешь.

Он вышел из комнаты, и Леночка, со стоном сжав виски, плюхнулась в китайские вышитые шелком подушки.


Шло время, день клонило к вечеру. Есть не хотелось, хотелось пить. Она не могла подняться на ватных ногах и терпела. Ничего общего с этим зверьем! Она подохнет, не поднимаясь с постели, но не произнесет ни звука. Ни единой просьбы, ни одного словечка жалобы. Шрам от потушенной на животе сигареты покрылся сухой коркой. Если бы она была медиком, то, возможно, по этому признаку вычислила, сколько времени провела в беспамятстве.

Леночка прислушалась. Хлопнула входная дверь. До сих пор она различала два голоса — значит, их было двое. Теперь пришел кто-то еще? Или, может, один из них вышел? Как бы узнать, кто, кроме Фимы, пасет ее в этой квартире?

Наконец-то ей удалось встать. И не просто встать, а даже дойти до прихожей. Все убрано. Ни осколков разбитой чашки, ни разломанного магнитофона, ни воды на паркете. В углу все так же стоит столик на длинных изогнутых ножках, на нем телефон. Леночка подняла трубку. Она услышала гудки и стала крутить диск аппарата. Всего две цифры — ноль и два. Но как они долго набираются, с каким громким звуком диск возвращается на место. Леночка почувствовала, как от напряжения затекли ее плечи. В ту минуту ей показалось, что все звуки сфокусировались в грохоте телефонного механизма. Она зажмурилась, как будто бы это могло заглушить их. Но вдруг услышала хриплый кашель на кухне и с перепугу нажала на рычаг.

Кашель прекратился. Никаких движений, никаких разговоров, тихий голос диктора из радиоточки. Леночка сделала пару шагов в сторону кухни, но тут же остановилась и посмотрела на входную дверь. Надо же! Вот путь к спасению! Она сведет с ними счеты! Просто так она не отдаст себя на растерзание этим хищным шакалам.

Леночка помнила, что замок можно было открыть, просто нажав на кнопку. Кнопка мягко провалилась вовнутрь, Леночка замерла — нелепое желание вернуться и лечь на кровать. Перебороть слабость! Собрать последние силы в кулак! Три этажа, всего три этажа…

Легкий щелчок — и рука поползла вниз. Повисла невыносимо гулкая тишина. Тот, кто был на кухне, вывернул регулятор громкости и прислушался. Леночка просто кожей ощущала, как он слушает. Вот он отодвигает табуретку, вот он встает. Или сейчас, или никогда!

Леночка открывает дверь и стремглав бежит к лифту. Нет! Стоп! Лифт может долго ехать до ее этажа — неизвестно, где он сейчас.

Леночка бросается к лестнице и на подкашивающихся ногах, чувствуя, что вот-вот они ей откажут и она кубарем полетит с лестницы, бежит вниз. Какая разница — размозжить себе голову об угол ступеньки или подохнуть от шприца? Нет, дорогие мои, разница есть! Есть разница! Она лучше расшибется в лепешку, лучше выпрыгнет из окна! А почему бы и нет? Леночка со всего маху, чувствуя, как ее догоняют, как дышат в затылок, как тянут к ней руки, бросается головой в прорубь оконного стекла.

С грохотом сыплются тяжелые осколки. Она падает на козырек над подъездом и никак не может сообразить, почему вместо тротуара перед ней маленький прямоугольничек влажной поверхности толя, обрывающийся в пространство.

Тот, кто догонял ее, тоже, по всей видимости, не сразу подумал о козырьке. Леночка слышала, как хлопнула дверь подъезда, услышала внизу тяжелые шаги, прерывистое дыхание, негромкий, но неистовый мат. Она подползла к краю, посмотрела вниз. Сверху она сразу узнала Генчика: мальчика-одуванчика с небритыми щечками и голубенькими цветочками глаз — таким она помнила его еще с той первой встречи в подвале.

Наверняка он был обкурен — по этой причине, возможно, и не смог догнать Лену в подъезде.

— Тьфу, черт! — Он поднял голову и увидел Лену, заметался под козырьком, не зная, что ему делать, потом повернулся и снова исчез в подъезде. И эти секунды невразумительной сумятицы спасли Леночке жизнь.

Она собралась с духом, ухватилась руками за узкий бордюрчик, перекинула ноги вниз и, повиснув какую-то долю секунды на руках, спрыгнула на асфальт.

Неподалеку, у памятника, она увидела человека. Он разглядывал Юрия Долгорукого, придерживая одной рукой кепку на голове, и сам чем-то напоминал скульптуру. Леночка побежала к нему. Она не звала на помощь, не кричала, не плакала, она берегла силы на тот случай, если человек уйдет и ей придется бежать к дороге.