– Знакомая. И да, я отправил ее домой.

– Отправил домой? – Она морщит лоб, словно не веря в это.

Я киваю. Я и сам в это не верю. Я никогда не отказывался от секса на полпути, чтобы успокоить какую-то плачущую девицу – к тому же совсем не ту, которую собрался трахать.

– Мне нужно вывести Мёрфи. – Мелроуз подхватывает на руки складчатого пса, спускается вниз и проходит через гостиную и кухню к двери черного хода.

Я следую за ней, выхожу на крыльцо и закрываю за собой дверь. Мёрфи рысит прочь и скрывается где-то в темноте двора, а Мелроуз присаживается на ступеньку крыльца. Луна обливает сиянием ее слегка загорелую кожу и шелковистые волосы, и кажется, что Мелроуз сама чуть-чуть светится.

– Ну… так ты в порядке? – спрашиваю я, отдирая этикетку со своей бутылки. До меня доходит, что я все еще не поблагодарил ее за то, что она сложила мои футболки, но мне кажется, что сейчас не время.

– Ты не должен этого делать, – говорит она.

– Делать что?

– Жалеть меня, – говорит она, оборачиваясь и поднимая голову. – Мне не нужна твоя жалость.

– Я тебя и не жалею. Я даже не знаю, что случилось, – отвечаю я. – Но судя по тому, как ты была одета, когда вернулась домой… полагаю, это из-за какого-то козла.

– Ты был прав, Саттер. – Она тоже подцепляет этикетку на своей бутылке. – Сегодня я встречалась с Робертом Макколи.

В груди у меня что-то сжимается. Я знаю, к чему это все идет.

– Он испортил то, что могло бы стать замечательным вечером, превратил его в голливудский штамп, содранный прямиком с прошлогодних газетных заголовков. – Она подтягивает колени к груди и обхватывает их руками. – За все годы, когда я пыталась чего-то добиться, за столько свиданий, на которые я ходила, я никогда не чувствовала себя такой использованной дешевкой.

Я присаживаюсь на ступеньку рядом с ней и улавливаю нежный запах ее духов, витающий на легком ветерке. Это совсем другие духи, чем те, которыми она надушилась в день приезда. Он тонкий и приятный, ненавязчивый. Что-то вроде клементина и абрикосов или чего-то в этом роде.

Мелроуз делает глоток пива, постукивает накрашенным ногтем по зеленой бутылке и щурится, словно о чем-то задумавшись.

– Почему некоторые типы считают, будто, если они заставят тебя потрогать их стояк, это станет хорошей прелюдией к сексу? – спрашивает она. – Это должно было возбудить меня? То, что он схватил мою руку и насильно заставил меня трогать его пах?

– Он что-нибудь еще тебе сделал? – Я смотрю на ее запястья, но уже слишком темно, чтобы разобрать, есть ли на них синяки или ссадины.

– Нет. Физически – нет, – отвечает она. – Просто после этого я была несколько выбита из колеи. – Мелроуз поднимает дрожащую руку. – Кажется, и до сих пор.

– Тебе нужно заявить на него. – Мне трудно дышать, и я понимаю, что невольно сдерживаю дыхание. Я хотел бы его убить. Черт побери, сейчас я вполне мог бы его убить.

На краткий момент я представляю, как впечатываю этого жирного ублюдка в зад его «Феррари».

Мелроуз машет рукой.

– Я просто хочу забыть о том, что это вообще случилось.

Отставив бутылку в сторону, я качаю головой.

– Я уверен, что ты не единственная. Он, вероятно, делал это с десятками других девушек. И, скорее всего, продолжит делать, потому что ему сходит с рук. Я рад, что ты ошиблась и что ты сумела за себя постоять, но ты не можешь это так оставить.

– А что они сделают? Мое слово против его слова, – возражает она. – Скорее всего, все подумают, что я это сочинила.

– А не начхать ли, кто что подумает? О таких случаях нужно сообщать.

Мелроуз поворачивается в сторону двора, глядя, как Мёрфи обнюхивает куст магнолии.

Я встаю и жестом приглашаю ее последовать моему примеру.

– Давай, поехали. Я тебя отвезу.

Мелроуз поднимает ко мне лицо, упираясь щекой в свое согнутое колено.

– Почему ты сейчас ко мне так добр?

– А это важно?

– Нет. Полагаю, нет, – отвечает она, вставая. – Просто… я не знаю, троллишь ты меня. Или это по-настоящему?

– Я не троллю тебя, Мелроуз. Я не стал бы шутить о таких вещах. – Должен признать, приятно наконец-то общаться с ней по-людски. – Иногда я бываю тем еще уродом, но я не бессердечен.

Она приоткрывает рот, словно собираясь что-то ответить, но жужжание ее телефона прерывает неначатую фразу. Мазнув пальцем по экрану, она смотрит на сообщение. Краем глаза я замечаю, что оно от Ника. Взгляд заплаканных глаз Мелроуз скользит по строчкам, на ее губах появляется улыбка, и она быстро набирает ответ.

Забавно, что одно-единственное сообщение от Ника может заставить ее улыбаться вот так, вероятно, забыв обо всем, что случилось в этот вечер.

– Спасибо за это. – Мелроуз указывает на свою бутылку с пивом, потом выпрямляется и зовет своего пса. – И спасибо за то… что пришел узнать, как я. Наверное, на сегодня всё. Я напишу заявление прямо завтра с утра. Обещаю. Мне просто нужно поспать. Лучше делать это с ясной головой.

На экране ее телефона всплывает еще одно сообщение – вероятно, тоже от Ника, и Мелроуз с Мёрфи уходят в дом.

Я не ревнив… и я не влюблен в Мелроуз… но волна чего-то – я даже не знаю чего – окатывает меня, когда я смотрю ей вслед.

Снова усевшись на крыльцо, я допиваю свое пиво и стараюсь отделаться от этого странного ощущения.

«На хрен эмоции и чувства, – говорил когда-то мой отец. – Лучше просто трахай женщин. Так ты избавишь себя от кучи головной боли».

Я никогда особо не уважал старого придурка с его «достойными» отеческими советами – надо сказать, довольно нечастыми, но эту его фразу я запомнил на долгие годы.

И пока что жизнь ее не опровергла.

Глава 13

Мелроуз

Воскресенье, послеобеденное время. Бабушка своим любимым драматическим жестом воздевает руки к небесам.

– Рэнд, этот чертов автомат постоянно отключается!

Мой отец кладет планшет на стол.

– Я тебе говорил – нужно вызвать электрика. Сколько раз в день тебе приходится ходить в гараж, чтобы щелкнуть переключателем?

– Слишком много, слишком много, – отвечает бабушка, расхаживая по кухне, где готовит ужин. Она склоняется над своей двухкамерной духовкой, в которой по идее должны сейчас запекаться куры. Но духовка темна и холодна.

Это уже традиция – по крайней мере, когда мои родители в городе: собираться здесь на воскресный ужин, который бабушка готовит сама, отпуская на воскресенье всю прислугу.

– Мой сосед – электрик, – говорю я. – Может быть, он мог бы проверить, в чем дело.

– Ты живешь в одном доме с мальчиком? – спрашивает моя мать, Битси, широко раскрыв глаза. Я хихикаю при мысли о том, что мама именует Саттера «мальчиком», в то время как это взрослый крепкий мужчина. – Ты не говорила нам об этом.

Я пожимаю плечами.

– Не говорила, потому что это совершенно не важно. Он – друг Ника.

– Так ты говоришь, что он электрик? – уточняет бабушка. Я киваю.

– Владелец собственной компании.

Она приподнимает изогнутые брови. Все годы, сколько я ее знаю, она ненавидит нанимать для работы в доме подрядчиков со стороны. Мысль о том, что кто-то неделями будет вторгаться в ее личное убежище, для нее просто невыносима. Бабушка часто повторяет, что публичная жизнь должна быть публичной, а частная жизнь – исключительно частной.

Вероятно, поэтому ее дом не обновлялся уже несколько десятилетий. Если кто-то захочет снять кино, действие которого происходит в восьмидесятых годах, то можно снимать его прямо у бабушки дома, не меняя ничего. Это жилье словно сошло с кадров «Династии».

– Рэнд, – мама кладет ладонь поверх отцовской. – Может быть, нужно устраивать воскресные ужины у нас?

Я пытаюсь не засмеяться, воображая, как царственно разгневается бабушка, если мама попытается покуситься на ее давнюю традицию.

– Битси… – Папа качает головой и понижает голос настолько, что бабушка вряд ли может его расслышать. В этом нет ничего нового. С самой своей женитьбы он оказался основной мишенью взаимной ненависти-любви между своей женой и своей матерью.

Бабушка считает, что мама слишком зависит от моего отца.

Мама считает, что бабушка постоянно к ней придирается.

Они работают над этой проблемой последние двадцать пять лет, и я уверена, что будут работать над нею еще столько же.

– Значит, ты думаешь, что этот твой сосед может мне помочь? – спрашивает бабушка, заправляя за ухо тугой локон, а потом упирая ладони в бока.

Наверное, не следовало бы говорить за Саттера, но, судя по тому, как вчера вечером он отошел от своего обычного поведения, увидев, как я плачу, мне кажется, что под его раздражающе сексуальной внешностью все-таки скрывается некоторая толика добрых чувств.

Сегодня утром я проснулась раньше его, выгуляла Мёрфи, сходила на пробежку, потом съела миску хлопьев и отправилась в местный полицейский участок, чтобы написать заявление на Роберта. Я надеялась увидеть Саттера утром, чтобы еще раз поблагодарить его за то, что он сделал вчера вечером, но мы так и не пересеклись.

Еще я хотела рассказать ему о том, как отреагировала полиция: они сказали, что могут лишь взять показания у Роберта, а в отсутствие улик окружной прокурор, скорее всего, не станет передавать дело в суд, однако несколько раз повторили, что «такие заявления всегда пригодятся, хотя бы на будущее».

В любом случае, могу предположить, что наши с Саттером отношения теперь улучшатся. Больше никаких стычек, подколок и завуалированных пакостей. Может быть, мы даже сделаем шаг к чему-то, напоминающему дружбу? Однако не хочу слишком сильно загадывать наперед.

– Я спрошу у него, – говорю я.

Папа поднимается из-за стола и идет в гараж, чтобы щелкнуть упрямым автоматом на электрическом щитке, а я усаживаюсь напротив мамы.

– Как тебе понравилось на Фиджи? – спрашиваю я. Мои родители постоянно путешествуют по всему свету, а с тех пор, как несколько лет назад я съехала из дома, они и вовсе ведут себя как двадцатилетние молодожены во время медового месяца – куда-нибудь катаются примерно каждые две недели.