Поскорее бы настал июль.

Моя аренда этого бунгало истекает в июне, а потом я намерен поискать жилье на двоих – для меня и него. Дать ему ту жизнь, которую он заслуживает.

Я должен посвятить свою жизнь благополучию Таккера – не только потому, что он мой брат и единственный человек в этом мире, который мне небезразличен, но и потому, что он глухой по моей вине.

Глава 17

Мелроуз

Сегодня у меня свободный день, но отдохнуть не получится. У меня список насущных дел длиной в милю, начиная с покупки овощей, стирки и выбора нового постельного белья. Мне надоело спать на застиранных простынях Ника, и одному богу ведомо, какие жидкости въелись в их истертую ткань.

Я иду на кухню, чтобы сделать себе чашку травяного чая. После вчерашнего прослушивания я встретилась с Аэрин, мы вместе поужинали и выпили, и я вернулась домой как раз вовремя, чтобы посмотреть новую серию «Домохозяек». Каким-то образом я ухитрилась уснуть на диване, проснулась посреди ночи, а когда встала, чтобы подняться в свою комнату, то осознала, что кто-то укрыл меня одеялом.

Похоже, Саттер сумел оживить свое холодное мертвое сердце в достаточной степени, чтобы у него возникло побуждение укрыть меня… и это очень мило, но я боюсь благодарить его за это, потому что он снова может понять это совершенно неправильно.

Проходя гостиную, я останавливаюсь, потому что вижу, что на диване лежит еще кто-то, укрывшись тем же одеялом. Заглянув за спинку дивана, я понимаю, что это мальчик-подросток. Должно быть, он чувствует мое присутствие, потому что начинает ворочаться, открывает глаза, а потом широко распахивает их, узрев, что я гляжу на него.

– Привет, – говорю я.

Мальчик молча смотрит на меня, и чем внимательнее я к нему приглядываюсь, тем сильнее понимаю, как он похож на Саттера. Те же светло-карие глаза и русые волосы, тот же пропорциональный нос и темные ресницы.

Должно быть, это его четырнадцатилетний брат, о котором он однажды упоминал.

– Хорошо выспался? – спрашиваю я.

Он по-прежнему не отвечает, только моргает.

Я неловко улыбаюсь, прежде чем пройти в кухню и начать готовить чай. Быть может, он просто нервничает в присутствии девушек? Мальчишки-подростки бывают ужасно неуклюжими и странными (если, конечно, это не Ник Кэмден).

Несколько секунд спустя Саттер выходит из своей комнаты, одергивая подол белой рабочей футболки, потом спускается в гостиную. Подняв руки, он начинает выписывать ими в воздухе круги и загогулины, и я на секунду впадаю в недоумение, но потом понимаю, что он обращается к своему брату на языке жестов.

Они обмениваются безмолвными репликами, а потом я вижу, что Саттер обозначает руками мое имя.

«Я сама могу представиться», – сигналю я.

Саттер останавливается и смотрит на меня, а его брат пристально смотрит на нас обоих.

– Ты знаешь язык глухонемых? – спрашивает Саттер, склонив голову набок.

– Мой дед по матери в старости полностью оглох. Боже, я не пользовалась этим языком лет пятнадцать. С ума сойти, я все еще его помню. – Я бы солгала, если бы сказала, что в этот момент не впечатлена самой собой, но еще больше меня впечатляет то, как смотрит на меня Саттер.

Но потом он приходит в себя, идет на кухню и заваривает себе кофе. Вернувшись в гостиную, он сигналит брату, что вернется домой к пяти часам и что тот должен ни во что не впутываться.

Как только он уходит, я беру свою чашку чая и усаживаюсь напротив лохматого подростка, который не сводит с меня глаз.

«Как тебя зовут?» – спрашиваю я жестами.

Он широко раскрывает глаза, такого же теплого медово-янтарного оттенка, как у Саттера, и сглатывает.

«Таккер», – сигналит он.

«Тебе четырнадцать лет?» – спрашиваю я.

Он кивает, сжимая и разжимая пальцы, словно мое присутствие заставляет его нервничать. Полагаю, он в том возрасте, когда парни уже начинают обращать внимание на женщин, отмечать каждое движение, каждую подробность и пытаться отогнать прочь непрошеные мысли.

«Хочешь погулять со мной сегодня?» – спрашиваю я на языке глухонемых.

Таккер отвечает неохотной полуулыбкой, потом медленно кивает и начинает что-то сигналить. Я не все понимаю, но в достаточной степени, чтобы осознать: он спрашивает меня, не могу ли я свозить его в торговый центр.

«Да, – отвечаю я, посмеиваясь. – Но только если ты сначала съездишь со мной за продуктами».

Лицо Таккера светлеет, он широко улыбается. Слава богу, с ним куда проще поладить, чем с его старшим братом.

«Давай отправимся через час», – сообщаю я ему, потом встаю и возвращаюсь в свою комнату.

Мне кажется, что это ужасно мило – то, как Саттер заботится о своем брате.

А я-то считала, что единственный, о ком он заботится, это он сам.

Должно быть, я неправильно его оценивала.

Глава 18

Саттер

С тех пор, как я приехал сюда двадцать минут назад, с лица бабушки Мелроуз не сходит улыбка. На самом деле, после завершения совершенно бессмысленного разговора «о том о сем» в рамках знакомства, я постоянно замечаю, что она прикладывает ладонь к щеке, с умилением поглядывая то на меня, то на свою внучку.

Несмотря на то что Мелроуз подписала меня на эту работу, я вроде как уже не особо и против. Накануне она по доброте душевной весь день развлекала Таккера. Когда поздно вечером я вез его домой – предварительно убедившись, что отец протрезвел, – братишка все рассказывал мне о том, какая она клевая и как весело ему было, когда она отвезла его в торговый центр и позволила заходить во все магазины, куда ему хотелось заглянуть.

– Это не должно занять много времени. – Я застегиваю на талии свой рабочий пояс.

– Мелроуз, почему бы тебе не помочь ему? – спрашивает ее бабушка, едва ли не подталкивая нас к двери, ведущей в гараж. Мелроуз морщит нос.

– Ему не нужна моя помощь. Я буду только мешать.

– Да, я справлюсь. Но я ценю вашу заботу. – Я поправляю пояс и направляюсь к распределительному щитку. Надеюсь, нужно заменить лишь пару автоматов, а не всю панель. Я занимаюсь этой фигней не бесплатно – особенно для людей, у которых больше денег, чем у бога и Билла Гейтса вместе взятых.

Держа в руке фонарик, я отключаю электричество и приступаю к работе. Пять минут спустя дверь отворяется, и из темноты проявляется силуэт Мелроуз. Я замечаю, что она что-то держит в руке.

– Извини, – говорит она. – Бабушка попросила меня отнести тебе стакан лимонада, пока лед в морозильнике не растаял.

– Я включу свет достаточно быстро, чтобы лед не успел растаять, – отвечаю я. Она подходит ближе, и я беру у нее стакан. – Спасибо.

Я делаю глоток и отставляю стакан в сторону. Он тяжелый и, наверное, дорогой. Не хочу случайно уронить его впотьмах. Насколько я понимаю, он может быть подарком от Ингрид Бергман.

– Ну что… тут всё в порядке? – спрашивает Мелроуз. – Надеюсь, ремонтировать тут не так много.

Я киваю и свечу фонариком по сторонам, отыскивая автомат, который нужно поставить на замену старому.

– Да. Я почти закончил.

– Очень мило с твоей стороны взяться за это, – говорит она. У меня возникает ощущение, что она медлит, желая подольше остаться здесь, наедине со мной. Но я не понимаю почему. Мне казалось, что в последнее время мы достаточно успешно сохраняем дистанцию, как бы трудно это ни было. – Если я тебе мешаю, я могу уйти в дом.

– Не-а. – Я проверяю следующий автомат. – Всё в порядке.

Она пристально смотрит на меня.

– Тебя это развлекает? – спрашиваю я. – Наблюдать, как я работаю?

Мелроуз закатывает глаза, пряча улыбку.

– Честно говоря, если я вернусь в дом, бабушка продолжит ворковать о том, как мило мы с тобой смотрелись бы вместе, а я не знаю, как долго я еще могу это выдержать.

– Она не то чтобы не права.

Мелроуз молчит пару секунд, словно не зная, как истолковать мою фразу. Но это правда. Вместе мы смотрелись бы чертовски хорошо.

Но этого не будет. Мы никогда не будем вместе в традиционном смысле.

В гараже темно, но я готов держать пари, что Мелроуз покраснела.

– И к тому же только что приехала моя кузина и тоже принимает участие во всей этой комедии, так что я предпочту побыть здесь.

Я тихонько хмыкаю себе под нос. Мелроуз полностью игнорирует мои слова, а значит, притворяется, будто ей нет до них дела.

– Ты не подашь мне амперметр? – спрашиваю я. – Вон там, возле твоей ноги. – Я указываю на прибор.

Секунду спустя она подходит ближе, держа в руках амперметр, и только когда я протягиваю руку за ним, я понимаю, что недооценил, насколько близко она оказалась, а она превратно истолковала мои намерения – потому что ее губы без предупреждения прижимаются к моим губам.

Я позволяю ей целовать меня и позволяю себе наслаждаться этим. А когда поцелуй завершается, я провожу ладонью по ее щеке и делаю шаг назад.

– Я не пытался тебя поцеловать. – Я беру у нее из рук прибор и поворачиваюсь к распределительному щитку.

– Откуда мне было знать? – спрашивает она высоким срывающимся голосом, тон у нее обиженный и пристыженный разом, но это звучит мило. – Я имею в виду, в тот вечер ты ворвался в мою комнату, словно дикий зверь, и…

Голос ее затихает, и я гадаю: быть может, она надеется, что ее родные не услышат этот разговор?

– Что это вообще было? – шепотом спрашивает она. Я качаю головой, сосредоточившись на автомате номер шесть.

– Это было всего лишь то, что я хотел сделать.

– В самом деле?

– А что, это должно было что-то значить для меня?

Она складывает руки на груди.

– Нет. Просто это было… внезапно.

– Да, именно. – Я смеюсь и беру фонарик.

– И это все, что ты можешь сказать на этот счет?

Я поворачиваюсь к ней, глядя ей в глаза в полумраке.

– А что еще тут можно сказать?

Она опускает руки, и они бессильно повисают по бокам. Она пристально смотрит на меня.