– Делать что? – Я морщу нос и поворачиваюсь, чтобы взять из холодильника еще бутылку пива.

– Отгонять от меня парней, – поясняет она. – Это странно.

– В каком смысле странно? – Я скручиваю пробку с бутылки и делаю глоток успокаивающе-шипучего пива. Мелроуз пожимает плечами.

– Мне странно, что ты терпеть меня не можешь, но при этом не хочешь, чтобы я сходилась с кем-то еще. Не хочешь меня уступать кому-то еще.

– Ты права только наполовину, – отвечаю я.

– Не важно. – Она закатывает глаза и уходит с вином наверх.

Я возвращаюсь в гостиную и усаживаюсь напротив Кая. Еще двое ребят с моей работы обсуждают тот шикарный пентхаус, где мы тянули проводку на этой неделе. Никогда не понимал, с чего люди завидуют такому образу жизни.

Для меня чем проще, тем лучше.

Мне не нужны лифты для отправки шмоток в стирку, холодильники, которые открываются по голосовой команде, или «умные» унитазы.

– Сат, чувак, это была твоя соседка? – спрашивает Кристиан. Я отпиваю еще глоток пива.

– Ага.

– Ни хрена себе! Ты сказал, что живешь в доме с какой-то девицей, но не говорил, что она такая офигенно красивая. – Он смотрит в сторону лестницы, словно ждет, что Мелроуз снова спустится в гостиную. – У нее кто-нибудь есть?

– Не знаю, – лгу я. – Не знаю и знать не хочу.

Кай качает головой.

– Чего? – Я бросаю на него убийственный взгляд.

– Она тебе нравится.

«И он смеет такое говорить в моем доме!»

– Черта лысого, – отвечаю я и глотаю пиво залпом. Я смотрю на экран телевизора, где идет подготовка к матчу по вольной борьбе, но чувствую, как они, все трое, таращатся на меня, словно в кино.

В моем кармане вибрирует телефон, и, взглянув на экран, я обнаруживаю сообщение от Таккера.

ТАККЕР: ПАПА СНОВА ПЬЯН. ДЕРЕТСЯ С РОНДОЙ. Я ЗАКРЫЛСЯ В СПАЛЬНЕ ПОСЛЕ ТОГО, КАК ОН ПРОБИЛ СТЕНУ КУЛАКОМ.

«Черт бы побрал этого алкаша!»

Я пишу Таккеру, чтобы он собирал вещи. По крайней мере, на выходные. Он сможет остаться у меня до вечера воскресенья, потом мне придется отвезти его обратно, чтобы в понедельник он мог пойти в школу.

Я уже сбился со счета, сколько раз я заявлял на отца в службу защиты несовершеннолетних. В первые несколько раз они приезжали без предупреждения, но обычно это случалось перед тем, как отец уходил на работу или сразу после того, как он с нее приходил – в это время он не был пьян, а в доме не творился полный хаос. Думаю, после этого они перестали воспринимать меня всерьез. Их инспекции всегда «не обнаруживали» никаких нарушений. Вот так и выясняется, что ты не можешь забрать ребенка у родителя только из-за того, что этот родитель иногда слишком много выпивает. Вдобавок еще и Ронда ручалась за него. Таккера тоже опрашивали, но он всегда был слишком напуган, чтобы рассказать обо всем подробно. Он знал, что, если скажет слишком много, отец превратит его жизнь в настоящий ад, как только инспектор выйдет за порог.

Но надо с этим покончить.

Я встаю и тяжело вздыхаю.

– Куда ты собрался? – спрашивает Кристиан.

– Мне нужно забрать своего младшего брата. Вам придется переместиться выпивать к Каю или еще куда-нибудь, – отвечаю я, проверяя телефон, чтобы убедиться, что Так получил мое сообщение. Потом иду на кухню, чтобы вылить недопитое пиво. Когда я возвращаюсь, парни уже тянутся к двери.

– Куда это они? – Мелроуз стоит возле лестницы, между входной дверью и кухней. В руке у нее пустой бокал, волосы уложены в неаккуратный узел на макушке. Ноги ее обтянуты черными лосинами с косым срезом, свободный топик лавандового цвета открывает одно плечо, перечеркнутое ярко-желтой лямкой лифчика.

– Мне нужно забрать Така. – Я бросаю вымытую бутылку в корзину для перерабатываемого мусора. Я выпил всего несколько глотков и вполне могу вести машину, но мне неприятно, что Таккер учует запах пива от меня. Хотя есть огромная разница между тем, чтобы нализаться в стельку, избить свою сожительницу и разнести дом… или чуть-чуть выпить с друзьями. И все же я чувствую себя лицемером.

– С ним все в порядке?

– Что? – Я тяну время, решая, хочу ли я говорить ей правду в каком бы то ни было варианте. – Да. – Я выдыхаю. – С ним все в порядке, просто… мой отец любит выпить. Таку лучше уехать оттуда.

– Хочешь, я составлю тебе компанию в поездке? – Ее вопрос застает меня врасплох. Я поворачиваюсь к ней, гадая, не ослышался ли я.

– Правда?

Она пожимает плечами, потом споласкивает свой бокал в раковине.

– Помню, Так говорил мне, что туда час езды в одну сторону. А время уже довольно позднее. Я подумала – может, ты не против компании? К тому же я хочу выбраться из дома. Я весь день готовилась к прослушиванию, и теперь неплохо бы сменить обстановку.

– Э-э… ну да. Конечно. Если хочешь. – Я стараюсь, чтобы в моем тоне не прозвучало воодушевление, однако я солгал бы, если бы проигнорировал тот факт, что отчасти я почти… в некотором роде… рад тому, что Мелроуз едет со мной. Даже если я не совсем понимаю почему.

Глава 21

Мелроуз

– Такое часто случается? – спрашиваю я, когда мы выезжаем на шоссе. Пикап Саттера с рокотом мчится по асфальтовой полосе, вокруг становится все темнее по мере того, как мы удаляемся от города. – Ну, чтобы тебе приходилось забирать Таккера?

– Зависит от того, что понимать под словом «часто». – Его пальцы крепче сжимают руль.

– Ты когда-нибудь думал о том, чтобы стать его опекуном? Чтобы он мог жить с тобой?

– Я об этом все время думаю. – Он делает паузу, словно погрузившись в собственные мысли. – Это не так просто, как кажется. Отец не отпустит его, потому что благодаря Таккеру может доить государство.

– О, извини. Должно быть, тебя это ужасно злит. У меня не было ни братьев, ни сестер, но я выросла вместе со своей кузиной Марицей, и поскольку я старше, я всегда считала, что я за нее в ответе. Не могу вообразить каково это: хотеть кому-то помочь и быть не в силах этого сделать.

Саттер ничего не отвечает, минуты проходят в молчании, прежде чем он включает радио, настраивает его на канал классического рока и приглушает звук.

Из колонок звучит «Love in an Elevator» группы «Aerosmith», Саттер сворачивает на съезд, ведущий к другому шоссе.

Я хочу еще расспросить его о детстве, узнать, почему он никогда не упоминал о своей матери. Теперь я вижу, что он человек непростой, многослойный, и я едва пробилась сквозь первый слой его личности.

Может быть, если я смогу узнать побольше о нем и его прошлом, то найду объяснение его противоречивому поведению, его отстраненности и замкнутости.

– Говоришь, у тебя нет ни братьев, ни сестер? – спрашивает он вдруг, когда мы уже проезжаем несколько миль.

– Нет. Я единственный ребенок, – отвечаю я.

– Значит, тебя дико избаловали, – заявляет он так, словно это непреложный факт.

– Ничуть. – «Знал бы он!» – Мне приходилось потрудиться, чтобы что-то получить. Я устроилась на работу, как только мне стукнуло шестнадцать. А в детстве, когда моим друзьям устраивали празднества на шестизначные суммы и приглашали в гости знаменитостей, я справляла свои дни рождения на заднем дворе бабушкиного дома, с родными и близкими друзьями. Иногда на этих праздниках бывал аниматор с аквагримом или воздушными шарами, но ничего сверх обычного. Мои родители жили в собственном мире, и, поверь, они умеют проводить отдых так, как проводят его богатые американцы, однако они не публичные люди. Они не любят вызывать чью-то зависть.

– Это… очень приятно слышать.

– Ты удивлен?

Он поворачивается ко мне на долю секунды.

– Да, я удивлен.

Я смотрю сквозь пассажирское окно и замечаю, что здесь, за городом, звезды в небе видны куда лучше, как будто внезапно исчезла какая-то пелена.

– Могу я кое о чем тебя спросить? – Я поворачиваюсь к Саттеру, и он пожимает плечами. – А где твоя мать? Почему твой брат живет не с ней?

Он плотно сжимает губы, ноздри его раздуваются, и я уже жалею о том, что спросила.

– Ушла.

Я молчу, сложив руки на коленях. Я не настаиваю. Если это все, что он хочет сказать мне, я не буду давить. Это совершенно не мое дело, даже если жгучее любопытство подталкивает меня задать новые вопросы.

– Она ушла, когда Таккеру было два года, – продолжает он по собственной воле. – Просто собралась и ушла. Полагаю, она больше не хотела быть матерью. Или ей было слишком тяжело то, что Так не слышит, трудно учить его языку жестов и одновременно учиться этому языку самой. Кто знает? Как бы то ни было, она работала в банке, и у нее был постоянный клиент. Он позвал ее с собой. У него были деньги. Он стал ее счастливым билетом. Она воспользовалась этим билетом и сбежала от нас.

– Это ужасно. Мне очень жаль. – Быстрый подсчет подсказывает мне, что Саттеру было лет пятнадцать, когда его мать ушла из семьи.

– Да, она ужасный человек. Нам всем без нее лучше. – Он смотрит в зеркало заднего вида, нас обгоняет легковая машина.

Я пытаюсь представить себе Саттера-подростка. Я пытаюсь вообразить то чувство глубокой заброшенности, которое она поселила в его юном сердце, когда ушла от них. Его отец искал утешения в бутылке, а Саттеру пришлось растить Таккера, учить язык жестов – без всякой поддержки, по крайней мере со стороны родных.

Неудивительно, что он так холоден в душе.

Саттер притормаживает машину, когда мы подъезжаем к перекрестку с мигающим желтым светофором; щит у обочины гласит: «Добро пожаловать в Валле-дель-Соль!». Три минуты спустя Саттер въезжает на небольшую трейлерную стоянку и останавливается перед голубым жилым трейлером, к которому сбоку пристроено маленькое крылечко, усыпанное мусором.

– Подожди здесь. Я вернусь через минуту, – говорит мне Саттер и вылезает наружу.

Я смотрю, как он заходит в трейлер, словно какой-нибудь бесстрашный герой боевика, делающий то, что следует сделать, потому что никто больше этого не сможет, и странное тепло наполняет мое тело. Я не знаю, что это значит. И не знаю, хочу ли я знать, что это значит.