Уинтер Реншоу - P.S. I Miss You. Я по тебе скучаю

А Ника она любила всю жизнь.

Я мысленно снова вижу, как она смеется, сверкая белыми зубами, как ее руки крепко сжимают плечи Ника… и я стискиваю зубы с такой силой, что в виски простреливает боль.

Но, по крайней мере, она счастлива, и только это имеет значение. Это все, чего я желаю для нее, даже если это причиняет мне боль.

Войдя в дом, я поднимаюсь наверх и обнаруживаю Таккера, который валяется на моей кровати, уткнувшись носом в книгу. Заметив меня, он поднимает взгляд.

«Они ушли?» – спрашивает он.

«Да. Это Ник заставил тебя сидеть здесь?»

Он садится прямо и пристально смотрит на меня, словно вопрошая: «А ты как думаешь?»

«Они уехали вместе», – сигналю я и присаживаюсь на край кровати рядом с ним.

«Ты в порядке?» – спрашивает он.

«Да», – лгу я.

«Она мне нравилась», – добавляет он. Я поворачиваясь к нему, вымучивая полуулыбку.

«Мне тоже».

Я могу вспомнить миллион вещей, которых я хотел в своей жизни, но так никогда и не получил. Разочарование и горечь сопровождали меня столько, сколько я себя помню. Я думал, что уже выработал иммунитет к подобному, но всякий раз, когда я думаю о том, что сейчас она с кем-то другим, мне трудно дышать, а в груди становится пусто, словно мне не хватает кислорода.

Я никогда в жизни так сильно не хотел что-то – или кого-то, – и понимание того, что она никогда не будет моей… полагаю, мне еще предстоит найти способ, чтобы хоть как-то примириться с этим.

Я ложусь навзничь, закидываю руки за голову и лежу так в тишине – не один, но наедине со своими мыслями. Чтобы отвлечься, я прикидываю про себя, что мне предстоит сделать.

Мне нужно перезвонить своему юристу.

Мне нужно поискать новое жилье.

И мне нужно отпустить ее.

– Зачем ты привез меня в «Мэло»? – спрашиваю я, когда Ник подводит меня к высокому столику возле барной стойки.

– Ты помнишь, что этот бар когда-то назывался «Декстер»? – спрашивает он, жестом подзывая официантку.

– Помню.

– Именно здесь проходило мое первое выступление.

– Я это помню. Кажется, я сидела здесь и смотрела.

Он смотрит мне в глаза – так, словно что-то выискивает.

– Именно так.

Официантка подходит к нашему столику и принимает заказ: кружку «Old Milwaukee» для Ника, «Московский мул» для меня.

– Здесь все и началось. – Его взгляд падает на пустую сцену, где технический персонал какой-то группы готовит аппаратуру для сегодняшнего выступления. Плакат на входе гласит, что сегодня вечером здесь играют «Летучие поссумы», хотя я никогда не слышала о такой группе. Ник всегда был моим проводником в мире любительской сцены, и когда я уехала учиться в колледже, запас дисков с записями, которые он мне поставлял, быстро перестал пополняться. – Ты была причиной – единственной причиной, – благодаря которой мне хватило духу прийти сюда в тот вечер.

Уголок его губ приподнимается, когда он смотрит на людей, хлопочущих на сцене: как будто он воспроизводит свои воспоминания в реальном времени.

Официантка возвращается, неся две запотевших кружки и маленькую стопочку коктейльных салфеток.

Мой напиток слишком сильно разбавлен. Ник продолжает болтать.

А я не могу перестать думать о том, что сейчас делает Саттер… и что он решил, вернувшись домой и увидев следы небрежно устроенного романтического шоу Ника.

– Ты – та причина, по которой я не бросил играть на гитаре, – продолжает Ник. – Ты была просто без ума от Джона Майера.

Я смеюсь.

– Вот как? А я об этом совсем забыла.

– Я хотел произвести на тебя впечатление. Я хотел играть песни Джона Майера лучше, чем сам Джон Майер.

– И почему я этого не знала? – Я делаю глоток «Московского мула» и обвожу пальцами тонкий металлический ободок своей кружки.

– А еще ради тебя я так яро изучал химию. – Он качает головой. – Боже, я ненавидел химию, но я был без ума от тебя. Мы были напарниками по лабораторным работам, помнишь? А я не хотел, чтобы ты считала меня тупым неучем, который сваливает на тебя всю работу.

Теперь я вспоминаю. Предвыпускной класс. Органическая химия и я.

– Помню, мне взрывало мозг то, как хорошо ты знаешь материал, – говорю я. – И мне казалось, что это так круто, когда ты поправляешь мистера Келлера перед всем классом.

– Я совершенно уверен, что это единственный курс, который я освоил лучше всех. – Ник тянется за своим пивом, и я замечаю, что его колено подрагивает. – Меня еще заставили пересдавать экзамен, помнишь? Мистер Келлер утверждал, что я списываю.

Я протягиваю руку под столом и кончиками пальцев глажу его колено, пытаясь остановить эту эскалацию нервной энергии.

– Непривычно видеть тебя таким… заведенным, – говорю я. – По крайней мере, в моем присутствии.

– Сейчас все по-другому, – говорит он. Я поддеваю пальцами металлическую ручку своей кружки.

– О чем ты говоришь?

– Понимаешь… потому что теперь между нами все по-другому.

– В каком смысле – по-другому? – Мои плечи непроизвольно напрягаются.

– Полагаю, нам нужно… не знаю… попытаться понять это?

Я отставляю кружку в сторону и опираюсь лбом на ладони, резко выдыхая воздух.

Я люблю Ника – люблю как лучшего друга.

Но я не люблю его как мужчину.

И не хочу «пытаться понять это».

– Я знаю тебя с самого детства, – говорю я. – Ты был моей первой и единственной подростковой влюбленностью. Когда ты встречался с моими подругами или с красивыми девушками из других классов, это меня едва не убивало. А теперь… теперь ты пришел ко мне с этим?

– Мел…

– Почему ты никогда не говорил мне, что я тебе нравлюсь? Почему ты ничего не сказал мне, когда у тебя был шанс?

– Не злись на взрослого меня за те решения, которые я-подросток принимал целую жизнь назад.

– Я не злюсь на тебя – ни на взрослого, ни на подростка. Я пытаюсь найти в этом смысл, – возражаю я.

– Это прозвучит как долбаный штамп, – говорит Ник, – но путешествие дает человеку много времени на размышления. Слишком много времени, честно говоря. Мы встретили одного человека, какого-то странного гуру, занимавшегося медитациями, и он ехал с нами целую неделю через всю Пенсильванию и на многое мне открыл глаза. Понимаешь, весь последний месяц я задавался глубокими вопросами. Как я попал сюда? Каким образом мне так чертовски повезло? Ради чего это все? Что хорошего может из этого выйти? Что в мире значит для меня больше всего?

Столики вокруг нас начинают заполняться. На сцене двое парней настраивают гитары. В воздухе копится предвкушение живого выступления – словно электрический заряд.

– Мелроуз. – Ник тянется через стол и кладет ладонь на мою руку. – Ты – ответ на все эти вопросы.

В эту ночь Мелроуз не пришла домой, так что я, естественно, предположил худшее. Каждый раз, когда я закрывал глаза, я видел ее и Ника. Его пальцы, намозоленные гитарными струнами, в ее волосах, его жадные губы касаются всех тех мест на ее теле, которые должны принадлежать только мне.

В конце концов я сдался и выпил две таблетки снотворного, запив их глотком пива, чтобы отдохнуть хотя бы несколько часов.

Будильник срабатывает в шесть часов утра, но я не могу пошевелиться, словно меня придавило к кровати чем-то тяжелым. Каждая частица моего тела, каждая клетка, каждая молекула, каждый атом испытывают дикую усталость.

Наверное, не стоило принимать снотворное, да еще и две таблетки, но теперь уже поздно каяться.

Нажав на телефоне «отложить», я поворачиваюсь на бок, отчаянно стремясь поспать еще хотя бы десять минут, как будто это что-то изменит; но измотанный разум требует отдыха.

Я наполовину погружаюсь в дрему, когда слышу, как кто-то поет; это уж точно не может быть мой брат.

Секунду спустя – или мне кажется, что прошла всего лишь секунда, – снова гудит будильник.

Сон. Это был всего лишь сон.

Но, чтобы убедиться точно, я поднимаюсь и тащусь в ванную.

Свет выключен, в прохладном воздухе не висит пар, не чувствуется запаха ее жасминового геля для душа. Дверь ее комнаты распахнута, и я заглядываю туда, удостоверяясь, что ее кровать пуста и холодна.

Ее здесь не было. Мне это просто приснилось.

Она все еще с Ником… где бы они ни были.

Утром в пятницу я просыпаюсь в кровати Ника – в той, в которой он спал в детстве. Я соображаю, где я нахожусь, только в тот момент, когда потягиваюсь и ударяюсь руками о книжную полку в изголовье, где он когда-то гордо хранил свою коллекцию фигурок из «Черепашек-ниндзя».

Откинув одеяло, я с облегчением вздыхаю, убедившись, что я полностью одета. Джинсы, футболка, носки – в общем, всё на месте. Повернувшись на бок, я вижу Ника, растянувшегося на полу посреди комнаты – даже без одеяла, с одной только подушкой. Он тоже полностью одет. Вокруг валяются альбомы со школьными фотографиями и пустые винные бутылки.

События ночи вспоминаются мне кусочками и отрывками, словно перед моим внутренним взором проигрываются короткие видеоклипы.

Мы вместе вспоминали.

Вместе смеялись.

Вместе плакали.

Мы ушли из «Мэло» после того, как я спросила Ника, не можем ли мы отправиться куда-нибудь, чтобы поговорить, и тогда мы заказали «Убер» до дома его родителей, где он остановился на время своего возвращения в город. Сами его родители куда-то уехали, так что весь дом оказался в нашем распоряжении, и на какое-то короткое время это было так, словно мы действительно вернулись в прошлое.

Я даже почти забыла о том, что мы стали старше и опытнее и что жизнь и отношения теперь сделались куда сложнее, чем были когда-то.

– Ник, – говорю я, спуская ногу с кровати и легонько тыча его в бок. Он просыпается, и я улыбаюсь, мое тело наполняется ностальгическим теплом. – Я хочу есть.