Я пожимаю плечами и отворачиваюсь:

– Если честно, мне неинтересно.

Я соврала. Как-то раз я нашла страничку Софи в Инстаграме. Она действительно начала встречаться с Габриэлем и, судя по их фотографиям, выкинула его гель для волос. Они выглядели счастливыми и влюбленными. Тот маскарад принес хорошие перемены в их жизнь, чего не скажешь обо мне.

Марион толкает меня в плечо.

– Теперь моя комната, – напоминает она, явно меняя тему и не торопясь уличить меня во лжи.

За это я люблю ее еще больше. Она уважает мои границы: при всей наглости у нее хватает такта не лезть.

– Давай потом… Я только спину разогнула, – тяжело вздохнув, жалуюсь я.

Мар кивает и поднимает мою сумочку от Шанель:

– Всегда нравилась эта сумка – у Луизы прекрасный вкус. Это, пожалуй, будет платой за работу.

Она надевает цепочку-ремешок себе на плечо и, довольная, смотрит в зеркало. Смешок слетает с моих губ, и Марион подмигивает:

– А ты как думала? Ничего не бывает бесплатно.

Она выходит из моей комнаты, и по коридору разносится ее громкий голос:

– Эль, ты же не хочешь, чтобы твой первый перешел в нулевой? Нам надо поесть! Прямо сейчас! Сию секунду!

– Полный второй, – поправляю я с умным видом. – И не завидуй!

По всему дому разносится ее звонкий самодовольный хохот:

– Мечтай! Говорят, невредно.

Глава 2

Две недели перед школой проходят слишком быстро. Я успеваю познакомиться с Арно Монмари: он ведет страничку в Фейсбуке, которая называется: «Измени этот мир». Я написала ему на почту свое короткое резюме, продемонстрировала проекты, над которыми имела счастье работать, и предложила ему идею для нового. Он ответил ни отрицательно, ни положительно. Лишь сказал: «Если сможешь найти моделей для своей задумки, я помогу тебе со студией и дальнейшей работой». Теперь вся моя голова забита лишь одной мыслью, как найти желающих сфотографировать свои изъяны? Идея пришла ко мне ночью, после того как я два часа убила на Инстаграм, глядя на идеальные фигуры и лица. Во Франции существует закон, по которому, если фотография была ретуширована, на ней должна быть особая надпись: «Photo retouchée». Этот закон приняли с целью не обманывать людей. Ведь мы все далеки от идеала. Но мы живем во времена, когда понятие «красивая» в принципе не существует, если ты не подходишь по определенным параметрам: высокая, стройная, длинноногая, большегрудая, с утонченными чертами лица, обязательно маленький нос и полные губы. Пластиковая хирургия на пике своего развития, и я не против, если бы не одно «но». Сколько молодых девушек кроят себя под стандарты, полностью теряя индивидуальность? Красота ведь безгранична. У нее нет законов и устоев. И именно это я и хочу показать. Я хочу показать шрамы, растяжки, неидеальную кожу, кривые зубы или, быть может, целлюлит – да даже нестандартную форму носа и все-все, что встречается у миллионов. Все то, что не делает нас некрасивыми, а, напротив, иногда даже является нашей изюминкой. Я хочу показать натуральность и человечность. Но Арно сомневается, что я смогу найти моделей для данной затеи. Я и сама сомневаюсь, но я уверена, в мире есть смелые люди, которые не стесняются своей индивидуальности и разрешат мне запечатлеть ее на снимкам.

Мы с Марион не успеваем оглянуться, как на календаре мелькает третье число, и, кое-как продрав утром глаза, мы отправляемся в школу.

– Ты только представь: мне восемнадцать, тебе почти восемнадцать, а вокруг нас будут сидеть малолетки, – кислым тоном говорит Мар, на ходу поправляя свои шикарные волосы.

Она разоделась так, будто идет не в школу, а на красную дорожку. И, зная Марион, я ни капельки не удивлена. В первый же день она планирует продемонстрировать всей школе, кто здесь королева!

– Ладно, не мы одни на год отстаем. Более чем уверена: в нашем классе будет достаточно второгодников.

– Да, типа твоих друзей-лузеров, Вала и Лео. Даже не думай, что мы станем дружной компанией. Я никогда в жизни не сяду с ними за один столик!

Я качаю головой и приподнимаю лямку съехавшего рюкзака. В отличие от Марион я не принарядилась: на мне белая майка и голубые джинсы. Люблю легкую небрежность и натуральность в стиле.

– Ты видела, как моя мама взглянула на твои сиськи без лифчика? – тихо сказала Марион. – Я думала, она заставит тебя переодеться, но потом ее взгляд перешел на розовые волосы, и на лице появилось выражение отвращения. Она даже прошептала себе под нос «сумасшедшая феминистка». Клянусь!

С Мари мы по-прежнему не общаемся, лишь изредка обмениваемся короткими фразами. Некоторые вещи не меняются…

– Я не феминистка, – бурчу я, заправляя майку в джинсы.

Мне так надоело, что люди раздают ярлыки. То, что мне комфортно и уютно без бюстгальтера, не говорит о том, что я так борюсь за права женского населения. Это говорит лишь о том, что я не вижу смысла стягивать лимфоузлы при своем небольшом размере груди. Однако скажу честно. Если понадобится стать феминисткой, чтобы не носить лифчик, то я ей стану. Я лишь ненавижу, когда людям на лоб приклеивают огромный штамп, определяющий их личность. Мы все настолько многогранны, что не вижу смысла ограничиваться ярлыками.

– Знаю. И если бы Господь не одарил тебя божественной формой груди, ты была бы вынуждена, как все мы, обычные смертные, использовать пуш-апы и поклоняться поролону.

Я закатываю глаза:

– Слава Богу, что он не оставил надпись: «Феминистка» на моем лбу! И на этом спасибо!

– Мне даже странно, что ты бесишься. Отказ от лифчиков и скандирование free the nipple[5] – их конек! Ты не носишь лифчик, вот люди и делают выводы. Мне, кстати, нравятся эти маленькие круассанчики! – говорит Марион и тыкает пальцем в маленькие принты на моей груди.

Я легонько бью ее по руке.

– Не распускай руки! – строго произношу я, и она смеется. – Вообще, ты много внимания уделяешь моей груди, мне становится страшно!

– Это зависть, – со смешком говорит Марион и опять щипает меня за грудь. – Они типа должны закрывать сосок, да? Будто, если он у тебя станет твердым, круассанчику под силу это скрыть.

Я наступаю ей на ногу, и Мар едва не валится на землю. Зло сверкнув глазами, она начинает шипеть в своей лучшей манере:

– Ты непроходимая идиотка! Думаешь, на каблуках легко ходить? Они же замшевые, смотри, какой след ты оставила!

Я подаю ей салфетку и, остановившись перед буланжери[6], как ни в чем не бывало спрашиваю:

– По круассанчику перед школой?

Марион кипит, но затем ее внимание привлекают золотистые хрустящие булочки на витрине.

– Боже, храни Францию и ее пекарей! – провозглашает она, и я начинаю смеяться.

О да, в Швейцарии мы не нашли ни одной булочной, в которой выпечка хотя бы наполовину была такой же вкусной, как во Франции. К ним в страну лишь перекочевало название выпечки, но не умение ее готовить. Мы покупаем по круассану и, довольные, возобновляем путь.

– Смотри, этого цветочного магазина здесь не было два года назад, – приподнимая подбородок в сторону вывески, говорю я.

– И еще того продуктового. А вот магазин техники закрыли, – тут же подхватывает тему Марион.

– Странно. Когда глядишь на старинные здания, возникает ощущение, что город не изменился. Но потом понимаешь, что это иллюзия: на самом деле за два года здесь многое произошло.

– Главное – изменились мы сами, – задумчиво отвечает Марион и тихо добавляет: – Я вчера решила встретиться с Алексом.

Я резко останавливаюсь. Кусок круассана застревает в горле, и я начинаю громко кашлять. Я замерла посреди дороги, звонкий гудок торопит меня. Марион натянуто улыбается.

– Хорошо, в обморок не упала, – бормочет она, хватая меня за руку и переводя через дорогу: – Дыши!

Я достаю из рюкзака стеклянную бутылку с водой и делаю жадные глотки, затем протираю уголки глаз, на которых выступили слезы от кашля. Посмотрев в зеркало, я вижу, до какой степени покраснела, но не это меня заботит. Марион стоит рядом и смотрит куда угодно, только не на меня.

– Я думала, ты будешь избегать его до конца жизни, – честно признаюсь я хриплым голосом.

Она переминается с ноги на ногу:

– Нет, мне нужна эта встреча. Либо я увижу его и пойму, что влюблена в плод своей фантазии, и меня отпустит. Либо… – Она тяжело вздыхает: – Я по уши погрязну в дерьме.

– А если тебя ждет второй вариант, Мар?

Она нервно убирает прядь за ухо и еле слышно говорит.

– Тогда я сделаю все, чтобы мы с ним оказались в этом дерьме вместе.

Я озадаченно отвожу взгляд, мои глаза бродят по вывескам. Вот еще один новый магазинчик. Сколько их появилось за эти два года? Время не стоит на месте и неумолимо движется вперед, меняя все вокруг и нас. Но есть чувства и устои, которые остаются неизменными. Есть то, над чем время не властно.

– Да, ты права. Тебе нужна эта встреча, чтобы двигаться дальше. Уверена, ты посмотришь на него и со смехом подумаешь: «Он – причина моих бессонных ночей?» – шучу я, пытаясь подавить волнение и разрядить атмосферу.

Марион берет меня за руку. На каблуках она выше меня, мне приходится приподнять голову, чтобы заглянуть ей в глаза.

– А что насчет тебя, Эль? – тихо спрашивает она.

Я качаю головой. Не собираюсь говорить об этом. Никогда в жизни.

– Пошли быстрее, а то опоздаем в первый учебный день, – тараторю я и быстрыми шагами направляюсь к школе.

Я будто пытаюсь убежать от чего-то, точнее, от кого-то. Но в глубине души знаю: мне не убежать. Ведь то, от чего я бегу, сидит во мне глубоко и прочно.

В отличие от Марион, мне встреча не нужна. Я не готова встретиться лицом к лицу со своими страхами, тайными желаниями и злостью. Я готова убегать от них всю жизнь, похоронить на задворках памяти и ни при каких обстоятельствах не воскрешать.

* * *

Двери школы еще закрыты, около нее столпотворение. Некоторые ученики стоят в одиночестве и беспокойно поглядывают на группы людей, которые с шумными овациями встречают друзей. На лицах одиночек написано «новенькие». Вспоминаю себя такой же потерянной и одинокой: сейчас я не переживала бы о такой ерунде, как новая школа. А тогда меня трясло от страха. Как только мы с Марион подходим ближе, некоторые группы замолкают и с любопытством на нас смотрят. Она задирает подбородок и смотрит свысока на людей вокруг, я еле сдерживаю смешок. Эти школьники, которые изо всех сил пытаются казаться старше, выглядят нелепо и комично. «Марион явно покорила их юные сердца», – думаю я, и смешок все-таки слетает с моих губ.