И в ответ на этот взгляд мои соски вдруг стали очень твердыми, очень чувствительными и уткнулись в кружева развязанного корсажа платья. Мне захотелось, чтобы к ним прикоснулись…Он. Он прикоснулся.

— Ты…ты помнишь, как делала это для меня?

Хотела возразить, но он накрыл мой рот ладонью. Чтобы молчала, потому что это был не диалог, а монолог, и мои ответы ему совершенно не нужны.

— Обведи пальцем вокруг…нет, не так…

Он схватил мою руку, и я вся вздернулась в ужасе, но меня придавили к кровати почти всем весом своего тела, не давая сбежать.

— Вот здесь…ты любишь вот здесь.

Моим же пальцем потирая чувствительный узелок где-то сбоку, и по телу прошла волна тепла, начало покалывать кожу. Сквозь чуть приоткрытые веки я вижу совсем близко его лицо, и вот так рядом оно уже не кажется мне настолько жутким, особенно когда кусает губы и тяжело дышит, управляя моими пальцами. Постепенно все мое тело наполняется истомой, а под моими же руками все горячо и начинает пульсировать.

Мне нравится вот так себя касаться, но это так…так пошло и откровенно, и так ужасно, что он наблюдает, и он водит моими пальцами там…где все закаменело, стало до безумия чувствительно. И этот взгляд то на мое лицо, то туда, между моих ног, то снова на лицо, и я слышу, как он сдавленно стонет, и мне так отвратительно уже хочется, чтобы он не прекращал и не останавливался. Как будто мне знакома эта ласка…как будто это правильно и естественно, что он касается меня вот так. Я сошла с ума. Мне трудно дышать, и все мое тело превращается в оголенный нерв. Мои соски кажутся мне острыми, как иглы, а клитор твердым и разрывающе тугим. Если сейчас убрать пальцы, я разрыдаюсь. Но он не убирал руку, а скользил подушечками то вверх, то вниз, то окунал их внутрь моего тела, где стало очень мокро. Все быстрее и быстрее, потирая мою плоть, заставляя запрокинуть голову и закатить глаза. Его ритм сводит с ума, лишает контроля, и я уже слышу свои собственные стоны.

— Нравится? — хрипло шепчет над моим ухом и осторожно сжимает узелок моими двумя пальцами, перекатывая и сдавливая. — Хорошо? Тебе хорошо, птичка?

— Да! — выдохом, изогнувшись и забившись в оргазме. Настолько все остро, настолько покалывает там между ног, печет адски приятной болью, запредельно невыносимым кайфом. Я слышу свой собственный крик и его бешеный рык, а потом я уже кричу от ужаса, потому что его огромный кулак врезается в кровать возле моей головы снова, и снова, и снова. Прерывая мои спазмы удовольствия, которые напугали своей мощью и тут же стихли под волной панического страха.

— Шлюхааа! Ты — не она. Не она. Ты…ты — шалава! Сукааа! Убьююююю! Убью….не онаааа….не онаааа!

Но бьет не меня…бьет подушки, спинку кровати, матрас. А я всхлипываю и плачу от жути….от лютого ужаса и понимания, что если бы этот кулак врезался в мою голову, то от нее осталась бы каша. И в то же время мне почему-то больно видеть эти страдания. Он ведь…не в себе. Он кричит и сходит с ума, потому что это боль. Я знаю, вижу, что ему невыносимо больно.

Хан резко встал с постели и пошел к двери. Я успела заметить мокрое пятно на его джинсах, а потом дверь с грохотом закрылась, и я с облегчением забилась в угол кровати.

У меня внутри осталось горькое ощущение, что этот мужчина меня ненавидит…и от понимания этой ненависти у меня тесно в груди и, кажется, трудно дышать. Как будто мне не все равно.

И несмотря на секс, несмотря на то, что он не насиловал меня, не бил, не мучил, я кажусь себе измученной, избитой и вывернутой наизнанку. Сегодня я кончила с незнакомцем, с жутким животным и….мне это понравилось.

ГЛАВА 7

Он не уехал.

Остался. Я слышала, как он ходит по дому, представляла его большой, черный силуэт, как мрачно меряет шагами гостиную, заставленную пустыми бутылками. Что может спасти меня от этого сумасшедшего безумца? Скорее всего, ничто…И никто. Только я сама. Если пойму правила его игры, если научусь не бояться, узнаю его лучше, пойму его…

В какой-то момент Хан перестал ходить как ненормальный туда-сюда, и я услыхала, как открылось внизу окно, выглянула из своего и увидела, как большая и черная тень спрыгнула с подоконника в сад. Какой же он гибкий, как пантера, и такой же опасный и дикий. Самый настоящий зверь. Не знаю, что нашло на меня, не знаю, зачем я это сделала, но я спустилась по лестнице и вышла из дома вслед за ним, я хотела понять, зачем этому мужчине посереди ночи выпрыгивать из окна в сад. Я тихонечко кралась сзади, босиком в тоненькой ночнушке, найденной мною в одном из чемоданов.

Как тихо вокруг, только ветер шуршит в кронах деревьев и в сухих лепестках поникших роз. Он треплет мне волосы и холодит кожу. Оглянулась на дом, прикидывая, как быстро смогу добежать обратно, но не кинулась прочь, а пошла за ним следом дальше. Меня трясло от любопытства и…и от какого-то предвкушения, что я могу узнать какую-то важную тайну, что-то скрытое об этом человеке, что-то, что поможет мне в будущем. Какая ясная сегодня ночь. На темно-черничном небе светит яркая россыпь звезд, и полная луна нежным золотом освещает дорожку, забор и кустарники с засохшей листвой. Около дома горят темно-оранжевые фонари, но в самом саду царит полумрак.

Как же здесь сыро и прохладно, несмотря на дневную жару, как будто именно в этом месте собралась вся сырость и влага мира. Меня бросило в дрожь то ли от холода, то ли от какого-то суеверного страха. Мужчина направлялся к статуе и к маленькому пруду, а я, крадучись, шла за ним по пятам. В нос забивался запах затхлости и плесени. Он…он напоминал мне запах кладбища…как и статуя женщины, раскинувшей руки в разные стороны, словно манящей в свои объятия, со склоненной головой и скрещенными стыдливо ногами. На ней как будто надето свадебное платье, и развевающаяся фата окутывает ее стройное тело, в одной из раскинутых рук зажата роза…

Луна так отчетливо и ярко освещала эту статую…а я присмотрелась к ней и вся похолодела, вся стала мраморно-закаменелой, как и изваяние передо мной…потому что мне казалось, что это стою я сама. Статуя походила на меня как две капли воды. Наверное, я закричала бы от ужаса…но меня настолько сковало лютью, что я не могла пошевелиться. Потому что Хан остановился у подножия…памятника? Теперь эта жуткая статуя напоминала мне кладбищенский памятник. Мужчина прерывисто и тяжело дышал, его лицо исказилось, как от боли, он протянул руку и тронул щеку статуи, словно вытирая с нее слезу. И только тогда я вдруг поняла, что с неба срывается дождь. Но как? Только что на нем не было ни облака. А теперь вдалеке все затянуто черной пеленой, и поблескивают стальные зигзаги молний. Мужчина ласкал лицо изваяния грубыми пальцами, ласкал нежно, любовно, вытирал капли, трогал губы, а потом заорал и упал на колени.

— Я…ищу тебя! Я настолько безумен, что не прекращаю тебя искать!..Почти нашел, слышишь? Нашел… и не могу, не могу. Мне больно, птичка…мне так адски больно. Я задыхаюсь…сегодня я снова задыхаюсь без тебя!

Он вдруг начал рыть землю руками, и я в отчаянии застыла… а когда он начал запихивать эти комья себе в рот, я чуть сама не заорала и попятилась назад. По его лицу текли слезы, и они были черные из-за грязи, потому что он стоял на четвереньках и жрал землю. Горстями запихивал ее в рот, давился, хватался за шею и все равно напихивал эти комья в свой широко открытый рот, они вываливались обратно, а он раскачивался на четвереньках и выл, как животное.

Это было самое ужасное из всего, что я когда-либо видела в своей жизни.

И вдруг он меня заметил, повернулся ко мне с бешено расширенными глазами, встал с колен и пошел на меня, скованную ужасом до полного паралича. Подошел вплотную. Грязный, с черными потеками на подбородке, со ртом, испачканным землей.

— Я задыхаюсь, — прохрипел он, — у меня вот здесь…

Тыкнул пальцами на горло.

— Земля…земля, под которой ты лежишь, девочка.

— Я…я не она.

Прошептала едва слышно и хотела сбежать, но он вдруг схватил меня за руку и потащил к статуе, швырнул со всех сил на землю. Туда, к ее ногам.

— Вот…вот она, так похожая на тебя. Смотри. Я нашел гребаное лекарство, а оно не помогает, Ангаахай! Смотри…она твоя копия. Не закопанная под землю. Не разодранная в клочья. ЕЕ пальцы… — он схватил меня за руку и ткнул ею в камень, а я в ужасе чуть не закричала, — они целы, ее грудь, ее ноги они…они целы, а не оторваны, как твои.

С каждым его словом мне становилось все более жутко.

— Она…она по какой-то дьявольской проклятой иронии жива… а ты нет.

Как же он кричал, сколько боли и скрытого отчаяния слышалось в этом крике, он вдруг обнял подножие статуи и закрыл глаза.

— Прости…прости, что нашел ее, прости, что привел ее в твой дом…Но мне надо, иначе я сдохну, иначе я задохнусь, птичка…. Я задохнусь без тебя. А мне… бл****ь…мне надо жить ради наших детей…Надо… я не хочу, видит дьявол…а надо.

Он тыкался лицом в мрамор и плакал. ОН казался мне изможденным горем стариком, и меня саму ослепило жалостью и пониманием, что с этим человеком и его любимой произошло что-то ужасное. И он безумно тяжело переживает свое горе.

Но как…как жалеть это животное, ведь он на самом деле ужасен? Ведь он отобрал меня у моей семьи и как вещь держит в своем доме…вещь, похожую на вот эту статую. Он никого и ничто не жалеет. Использует меня и мучит… и будет мучить и дальше.

— Знаешь, что с ней сделали?

Он вдруг посмотрел прямо на меня, и я отшатнулась, отползая от него назад.

— Ее сожгли и закопали живьем. Разодрали на куски и погребли под тоннами земли. От нее не осталось даже молекулы, не осталось и куска мяса, чтоб я мог его похоронить.

Как же мне хотелось бежать, как же хотелось перемахнуть через забор и мчаться куда глаза глядят от этого больного и раненого зверя. С черными страшными провалами глаз он был похож на демона. И вдруг потянулся ко мне и сильно схватил за волосы, заставил упасть на колени.