— Трясешься, боишься меня, хочешь знать, зачем ты здесь? Ты здесь, чтобы я не сошел с ума! Ты будешь моей дозой героина, и я хочу, чтобы ты была похожа на нее как две капли воды.

Он грубо ткнул меня лицом в камень разбивая мне губы.

— Ты сыграешь ее мне, притворишься ею. Будешь делать, как я скажу, но никогда мне ее не заменишь…ты гребаный, выкупленный суррогат, поняла, зачем ты здесь? Отвечай? Ты поняла, что ты просто жалкая, никчемная копия, и только попробуй меня разочаровать — от тебя тоже не останется куска мяса!

— Не надо…мне страшно, мне очень больно. Отпустите меня, пожалуйста.

— Больно? — взревел он и ткнул меня лицом снова, но уже в землю. — Что ты знаешь о боли? Это ей было больно, это ее тело разрывало на части…это ее жрали черви, пока я…пока я оставался живым.

Боже, как же жутко его слышать. Меня трясет, и я сама плачу от боли и от ужаса… и даже от жалости к этому сломанному монстру. Он отпустил мои волосы и упал на спину, на него лился дождь, а он лежал и смотрел застывшим взглядом прямо в небо, а потом заорал:

— Будь ты проклято! Небо! Проклятоооо! Проклятооо! Ты украло ее у меня! Гори огнем! Проклятая бездна!

Я убежала оттуда, закрылась у себя в комнате, подвинула к двери кровать, стул, забаррикадировалась и села у стены. Меня трясло от ужаса и от понимания, что я попала в жуткие лапы больного на голову маньяка… а еще понимание того, что я похожа на ту…на ту женщину, и понимания, зачем меня на самом деле сюда привезли.

Я просидела вот так несколько часов, ошарашенная, прибитая всем этим жутким зрелищем. Но надо приходить в себя. Если я хочу выжить в этом жутком доме, мне придется приложить к этому все усилия. А выжить я хочу. НЕ для того погибли мои родители, чтобы я похоронила себя на дне бездны.

За окном стих дождь, и теперь я слышала, как стекала вода с крыши и проносились ручьи под забором. Мои ноги исцарапаны розовыми кустами, покрыты грязью, руки черные от земли, ночнушка подрана в хлам. Окно спальни приоткрыто, и мне стало холодно. Я захлопнула створки и поплелась в ванную смывать грязь…От мысли, что мне придется провести в этом ужасном доме очень много времени, стало не по себе.

Но и выбора у меня особо нет. Может быть, позже я подумаю над тем, как мне остаться в живых и покинуть этот дом, как уберечь своих близких от монстра и расправы.

Смыв с себя всю грязь, высушив волосы, я спустилась вниз, и меня чуть не стошнило от доносящегося оттуда запаха перегара, пота и крови.

Он сидел на полу возле камина, окруженный пустыми бутылками. Рубашка распахнута на груди, и я в ужасе вижу, как посередине зияет жуткая рана. Не сразу мне удалось понять, что это буква…вырезанная ножом и вывороченная мясом наружу.

Сам Хан, бледный как смерть, уронил голову и смотрел перед собой пустым взглядом, продолжая сжимать горлышко бутылки. На меня он не смотрел. Казалось, ему совершенно все безразлично. Даже если сейчас этот дом взорвется, он продолжит полулежать на полу с бутылкой в руке и смотреть в свою собственную преисподнюю пьяными осоловевшими глазами.

Я подошла еще ближе и с ужасом уставилась на жуткую букву "А". Она была огромной. Ее верх расположился между его ключицами, а концы буквы спускались к плоскому бугрящемуся мышцами животу. Если ничего не предпринять….она же загноится, будет заражение. Эту рану надо промыть и зашить…увековечить то, что он пытался на себе вырезать.

Я поискала глазами хотя бы что-то, чем можно прикрыть рану. Подбежала к одному из охранников.

— Здесь есть аптечка?

Он уставился на меня, как на умалишенную.

— Бинты, йод, спирт?

Отрицательно качнул головой.

— Так купи. Твой хозяин…ему нужна помощь. Давай найди аптеку и привези мне бинты, перекись водорода, вату, йод и медицинский спирт. А еще…активированный уголь и аспирин. И…иголку с нитками, ножницы. Запомнил?

Он кивнул, хотя взгляд мало что выражал.

— Быстро.

На удивление мой приказ бросились исполнять, а я вернулась к Хану и села напротив на диван, чуть вскрикнув от ужаса, когда увидела на маленьком столе окровавленный нож, которым он резал себя, выписывая на себе эту ужасную букву "А"…Ангаахай…Птичка. Это первая буква имени той женщины. На какое-то мгновение меня охватила жгучая зависть…Как сильно он ее любил…нет, даже не любил, а любит. Эта женщина для него не умерла, и он жуток в своей одержимости ею.

Возможно, моя жизнь и мое благополучие кроется в степени похожести с ней…наверное, только так я смогу выжить в этом доме.

Слуга вернулся так быстро, как это было возможно. И теперь оставалось самое сложное, я понятия не имела, как подойти к этому зверю и безнаказанно причинить ему боль, дезинфицируя его рану. Я словно оказалась рядом с клеткой раненого тигра, и у меня было лишь два выхода. Первый — это пройти мимо и равнодушно ждать, пока он сам решит свою проблему, протрезвев, а второй — попытаться помочь….Та женщина, Ангаахай, она бы не оставила его вот так лежать, залитого кровью, пьяного и совершенно размазанного отчаянием и болью.

Я зажала в руке пакет с медикаментами и шагнула в сторону зверя. Страшно до звона в ушах, но надо, иначе эта жуткая рана не заживет.

Он меня не видел, как будто ослеп, и я, став на колени, склонилась над его раной. Как же все это жутко на самом деле. Никогда не сталкивалась с подобным безумием.

Налила на вату побольше перекиси и, когда склонилась над ним, меня вдруг сцапали за шкирку.

— Не лезь ко мне!

И вдруг увидел мое лицо, точнее, посмотрел в него, и морщины разгладились, брови поднялись вверх и глаза засияли радостью.

— Птичка! — прошептал и улыбнулся, и лицо зверя преобразилось, стало каким-то одухотворенным, ясным и по-мальчишески счастливым.

— Да… — тихо прошептала я, — твоя птичка, Тамерлан. Дай мне обработать рану.

— Я дам тебе все, что попросишь. Хочешь, я вырежу сердце и подарю тебе? Хочешь, я вырежу из своей кожи бабочек, и они полетят к тебе, размахивая кровавыми крыльями. Физическая боль ничто по сравнению с теми муками, на которые ты обрекла меня…Но…но я продам душу дьяволу и верну тебя.

Страстно сказал он и не сводил взгляда с моего лица.

— Я готов сдохнуть, лишь бы твой образ не исчез.

Пока он говорил, я промыла жуткую букву, залила перекисью. Стало тошно от одного ее вида и от понимания, что надо еще и зашить…Боже, за что мне это все? Какие грехи я совершила?

— Зачем? Зачем ты это сделал? — шептала и промакивала рану, еще не готовая залить ее спиртом.

— Когда больно телу, не так больно сердцу…хочу носить твое имя на себе. Хочу тебя внутри меня.

Говорит и хватает меня за руку, жадно целует мое запястье, прижимает к щеке. Она гладкая сверху и колючая от бороды снизу. И мокрая. От его слез.

— Я осиротел….я чувствую себя слепым котенком. Куда мне идти? Где унять боль? Скажи?

В этот момент я залила рану спиртом, и он зарычал, выгибаясь, глаза тут же распахнулись шире, и рука сдавила мое запястье с такой силой, что у меня потемнело перед глазами.

— Что ты делаешь? Какого хера ты здесь?

— Промываю рану…она загноится. Вы почти вскрыли себе грудную клетку!

Он наклонил голову, посмотрел на свою грудь и засмеялся.

— Там все равно дыра. Она давно вскрыта.

— Рану нужно зашить.

— Зашить? — переспросил, сдавливая мне запястье.

— Зашить…шрам все равно останется, если вы хотели именно этого. Но если ничего не сделать, может пойти заражение.

— Шей, мне по хрен.

Откинулся на стену и, схватившись за бутылку, поднес ее к губам.

— Расскажите мне о ней…о вашей птичке. Расскажите, какой она была для вас.

Он не отвечал, продолжая заливать в себя алкоголь. Пока не осушил всю бутылку до дна и не швырнул ее в камин так, чтоб пламя взметнулось красными искрами.

— Когда я увидел ее впервые, ей было восемнадцать, и она выходила замуж…не за меня.

Он говорил, и моя боль на фоне его боли начала казаться мелкой, невзрачной и такой обыденной. Он говорил о ней, о себе. Несчастный ребенок, дитя инцеста, брошенный отцом и матерью, обделенный родным дедом, выросший в подворотнях.

Рожденная инвалидом дочь, измена жены, знакомство с Лебедем….его адская любовь к ней, а потом ее смерть. Как человек может пережить столько боли? Это же невозможно….Он же на самом деле мертвец, разъеденный изнутри червями тоски. Его сердце разодрано в клочья, а душа изрешетилась от страданий.

Он хоронил себя в этом доме. Он умирал в нем день за днем и ночь за ночью. Вынес себе приговор и приводил в исполнение. Кричал, бил по стенам, ломая кости пальцев, резал на себе буквы ее имени и звал, бесконечно долго ее звал.

Это не дом. Это черное царство адской нечеловеческой боли.

Пока я зашивала его рану, он то плакал, путаясь в своих воспоминаниях. Так похожий на полуразложившийся и душевно, и физически, труп. То вдруг выхватывал мое лицо из собственной темноты и радовался, что-то шептал, хватал меня за руки, целовал их. А когда узнавал, что я не она, его взгляд полыхал ненавистью… я физически ощущала, как сильно он меня ненавидит в этот момент.

Если я не стану ее копией…то рано или поздно меня убьют.

И чем сильнее он горел яростью, тем дальше уходила моя ненависть к нему. Мне до адской боли внутри было его жаль. Этот зверь погибал у меня на глазах. А еще говорят, что от любви не умирают.

ГЛАВА 8

— Как ты смел, дед!.. Мне наперекор!

Рявкнул Хан и склонился над дедом, который и глазом не моргнул.

— Смел и буду сметь! Тебе наперекор! Это моя дочь!

Брови Тамерлана сошлись на переносице, и руки сжались в огромные кулаки.

— Когда-то тебя это не заботило. Дочь или нет, тебе было наплевать.