— Оно никогда не станет НАШИМ. Потому что мы ублюдки! Оно всегда ТВОЕ. А нам не нужны ваши подачки. С сегодняшнего дня цена поднимается на пять процентов.

Отпустил руку Хана и пошел к выходу из юрты.

— Дед готов принять вас у себя в доме!

— А мы не готовы переступить порог вашего серпентария. Запомни — вы для нас не семья и никогда ею не станете. Всего хорошего, Хан. НЕ забудь. Пять процентов сверху! Если хочешь, чтобы золото всегда оставалось в империи Дугур-Намаевых.

И вышел. А Хан в ярости ударил кулаком в пол. Гребаный, упрямый сукин сын. Не намерен сотрудничать. Весь горит ненавистью. Дед ошибается….если думает, что сможет договориться с ублюдками. Они явно ведут свою игру.

*****

Мне снилась снова она….точнее, я в ее теле. Я не была человеком, а была лебедем. Я видела свое отражение в темной заводи пруда вместе с отражающимися в ней колючими кустарниками погибших роз. Мои крылья были испачканы кровью, а надо мной кружил коршун. Он был огромный, черный и страшный. Я до дикости его боялась и металась на водной глади, не зная, как мне от него укрыться. Пока вдруг не увидела жуткую пасть, показавшуюся из воды. То ли акула, то ли какой-то монстр с огромными клыками, сочащимися кровью. Мне стало страшно. Надо мной коршун, а в воде сама смерть. И вдруг коршун камнем полетел вниз и набросился на хищную рыбу. Он клевал ее, а она клацала зубами и рвала ему перья….и кровь на воде оказалась не моей, а его. Размахивая крыльями, коршун закрывал меня своим телом от жуткой акулы.

Промокшая от пота я вскочила на постели и судорожно вздохнула. Посмотрела на свои руки, потрогала свое лицо. Никаких перьев, никакой крови. После сна остался осадок. Как будто там были не птицы, как будто я ясно понимала и ощущала, кто я… а еще я поняла, что коршун — это Хан. Не знаю почему, не знаю, как мне пришло это в голову. Ведь я на самом деле считала его истинным чудовищем, неспособным на сострадание и уж точно на защиту. Но там…во сне, и когда боялась, и когда от неожиданности взметнулась в сторону. Я ощущала и понимала, что знаю, кого олицетворил для меня коршун.

Когда-то я читала книгу или смотрела фильм. Не помню, как он назывался, не помню, потому что после аварии мой мозг ведет себя совершенно непредсказуемо, но, наверное, это все же было в фильме. Любое чудовище можно укротить и приручить…зверь жаждет ласки, каким бы диким он ни был. И та женщина, она писала о своем мужчине, писала о нем в своем дневнике.

Мне нужно было срочно прочесть еще, узнать о нем как можно больше. Если я хочу выжить, мне нужно бороться с его демонами, а я не знаю, как они выглядят.

"Не знаю, в какой момент я поняла, что люблю тебя. НЕ могу точно определить этот день, этот миг. Но помню точно, что смотрела тебе в глаза и вдруг ясно осознала, что у меня в жизни есть смысл, есть человек, готовый умереть за меня — и этот человек ты, Тамерлан. Как будто я оказалась в диком лесу наедине с жутким хищником и точно знала, что этот хищник готовится меня сожрать, а он просто хотел, чтобы чья-то рука нежно провела по его голове, почесала мощную шею, погладила мускулистую спину. Одинокий монстр так отчаянно хотел любви, что не мог поверить, что его на самом деле могут любить. Я узнавала тебя день за днем. Узнавала, какой ты отец, какой ты любящий внук и сколько всего простил своему деду, узнавала тебя, как любимого мужчину. Оказывается, когда любишь, все кажется другим, каждый жест приобретает иной смысл, каждое слово окрашивается в другой оттенок. И я остро чувствовала твои оттенки…"

Я читала ее дневник и шла по пустынной дорожке сада. Я бы назвала его заколдованным. Потому что из окна я видела солнце, но в саду не было ни одного солнечного луча. Все погрузилось в сумрак и спряталось в тенях, вытянутых длинными полосами, искаженными до кладбищенской гротескности. Я вдруг поняла, что это и есть склеп. Этот дом огромное кладбище, выстроенное монстром для своей любви. Здесь каждый куст, листик и кирпич являются могилой или памятником ЕЙ.

Мне захотелось снова посмотреть на ее лицо, на ее фигуру и ощутить, насколько мы реально похожи. Если я собираюсь стать для него ею, мне нужно выучить про них все. Про нее и про него, про них, как пару. И прежде всего преодолеть свой дикий ужас перед ним. А больше всего мы боимся неизвестного. Значит, мне нужно с ним знакомиться…и лучше всего это сделать ЕЕ глазами.

Потому что красота в глазах смотрящего… в ее взгляде отражалось все самое лучшее, что было в этом человеке. Тропинка привела меня снова к пруду и к статуе. Я с опаской обошла лебедя и приблизилась к женщине. От пугающего сходства снова вздрогнула и даже ощутила, как краска отхлынула от лица. Не может быть, чтобы другой человек настолько был похож на тебя саму. Как будто эту статую лепили с меня.

"— Куда мы едем? — спросила тихо, устраиваясь поудобней и подтягивая ноги под себя.

— На встречу со смертью. Ты ведь помолилась, Ангаахай? Попросила у своего Бога об отпущении грехов?

Сказал мрачно и серьезно, и моя расслабленность испарилась в одно мгновение, а глаза резко распахнулись. Только сейчас я обратила внимание, что у него за поясом пистолет.

Нет, я не испугалась. Отвела взгляд от пистолета, подалась вперед и прислонилась лбом к его плечу. Такое сильное, твердое, как камень.

— Зачем мне молиться? Ты не позволишь мне умереть.

По большому телу моего мужа прошла едва заметная волна дрожи, я подняла на него взгляд, но он упрямо смотрел на дорогу. Как я могла считать его страшным? Он же невероятно красив. Каждая черта его лица такая четкая, такая идеальная и… невероятно мужская. Наверное, женщины сходят от него с ума.

— Пока ты рядом, я могу молиться только тебе. Никто, кроме тебя, меня не защитит.

Склонила голову обратно на плечо и прикрыла глаза, вдыхая его запах.

— Я хотела, чтоб ты приехал туда за мной.

Руки на руле напряглись, и дрожь снова сотрясла его тело.

— Нет ничего страшнее твоего равнодушия. Мне хотелось, чтоб ты меня ненавидел… но не был равнодушным.

Ощутила, как его бородатая щека потерлась о мою макушку, узнала прикосновение губ к волосам и чуть не застонала от наслаждения. Его ласка… она дороже любой самой невероятной драгоценности, она настолько редкая, что каждое ее проявление подобно десятому чуду света. И мне не интересно, куда мы едем, мне все равно. Куда бы он не отвез меня… я буду в безопасности".

От резкой головной боли у меня подогнулись колени, я почувствовала, как давит на виски, как сильно сжимает их тисками и не отпускает. Тошнота накатывает волнами, давит грудь. Что я только что видела? Размытое, зыбкое, голоса все еще эхом звучат в голове, а меня шатает, и, кажется, я все еще там, в ее теле, вижу его изнутри ее плоти и ощущаю запахи, объятия, поцелуи. Как будто бы я — это она.

— Что ты здесь делаешь, мать твою?!

Медленно развернулась и ощутила, как стало мокро под носом. Тронула свое лицо и посмотрела на пальцы, испачканные кровью. А потом начала падать, но не упала. Меня подхватили сильные руки, и я уронила голову на каменную грудь Хана.

— Что такое? Что с тобой?

Не могу вымолвить ни слова. Жутко болит голова.

— Больно…, - тихо, едва шевеля губами.

— Где? — что-то ищет в моем лице, его глаза расширены от страха. Он больше не похож на жуткую дикую гориллу. Он смотрит на меня с волнением, его рот приоткрыт, и он часто дышит.

— Голова…сильно болит голова…Я увидела…

Приподнял меня выше и прижал к себе.

— Сейчас….сейчас, девочка, сейчас.

***

Очнулась я от приятной прохлады и мятного вкуса во рту. У меня на голове холодный компресс, я лежу на диване, и моя рука свисает до самого пола, и, чуть приоткрыв веки, я вижу, как мечется по комнате Хан. Он с кем-то говорит по телефону, яростно жестикулируя большими руками. И мне хочется снова тряхнуть головой, потому что мне все еще кажется, что я вижу его не своими глазами…Ведь мои глаза с первого взгляда его возненавидели.

— Ей плохо, бл*дь. И, да, ты, как отец, должен знать, почему ей плохо. И если ты не знаешь, продажная шкура, то я приеду и сниму с тебя ее кусками.

— Не надо, — прошептала я, и он резко обернулся. Весь взъерошенный, в распахнутой рубашке. — Все прошло, я хорошо себя чувствую. Правда.

— Живи, мать твою!

И отключил звонок. Потом посмотрел на меня долгим взглядом и вдруг спросил.

— Ты сегодня завтракала?

Я отрицательно качнула головой. Боль прошла так же резко, как и появилась.

— Поедешь со мной обедать в городе. Иди оденься.

Я перевела взгляд на его распахнутую рубашку и тут же его отвела. Потому что в груди стало очень жарко от созерцания сильных, выпирающих мышц и смуглой, бронзовой кожи.

"Резкий поворот головы, мимолетный взгляд, загоревшийся, как мгновенно вспыхнувшие угли от порыва ветра. Скорее, взгляд животного, чем человека. Пугающе сочный, пылающий голодом.

— Оденься! — рычанием, и руль сжат еще сильнее, старается смотреть на дорогу, сцепив челюсти.

Он предлагал мне молиться, но я больше ничего не боюсь. Зачем мне молиться, если самое страшное уже давно произошло, а самый жуткий человек из всех, кого я знала, сидит рядом, и мое тело жаждет, чтобы он к нему прикоснулся.

Завела руки за спину, щелкнула застежкой лифчика и так же отшвырнула его назад, ремень впился в кожу между голыми грудями, и прохладный воздух заставил соски сжаться… натирает нежную кожу, и грудь лежит поверх, контрастируя с черной тканью. Снова обернулся и на дорогу. Кадык дернулся, и на виске запульсировала жилка.

— Я сказал, оденься!

— Нет, — бросила с вызовом и потянула вниз трусики, освобождая от них одну ногу и ставя ее на сиденье, продолжая смотреть на его лицо, на четкий профиль с орлиным носом и тяжелый подбородок, на губы такие полные, чувственные, мягкие даже на вид. Пальцы скользнули по животу вниз, к выбритому наголо лобку.