Ульяна Соболева - Падение Хана

— Да, не впустили. Здесь, видимо, свои законы. Вы истекаете кровью. Вам нужна помощь.

— Особые законы. Врачебную помощь оказывают только законнорожденным Дугур-Намаевым, разве ты не знала, что ублюдков нигде не жалуют? К ним приходят только тогда, когда что-то надо.

Ответил мужчина и тряхнул длинными волосами, запрыгнул на край стола, и я увидела во второй его руке бинт.

— Раздобыл у артистов. Может, поможешь, невестка? В дань благодарности за спасение, м? Может, хоть у кого-то из этой семейки не такая короткая память.

Я медленно выдохнула и подошла к парню, его узкие, раскосые глаза внимательно меня изучали. Вблизи он казался намного моложе. От него пахло потом, кровью и морем.

— Значит, правда…проблемы с памятью? Я думал, это какие-то дурацкие слухи. Ты меня не помнишь?

— Смутно.

— Та ладно, не парься. Не помнишь. Давай, я подержу здесь, а ты перемотай руку, да потуже.

Я перетягивала его руку и видела, как вблизи вздымается его мощная грудь, как дергаются желваки на скулах.

— Ничья…Я был на волосок от победы.

Скорее себе, чем мне, поджимая губы и кривясь от боли, когда я случайно сдавливала пальцами порез.

— Победить Хана не так уж просто.

Заматывая посильнее, придерживая бинт, я смотрела на гигантскую татуировку в виде красно-черного дракона на руке мужчины. Ею забито все пространство от запястья до плеча. В лапах твари розы и кости, он обмотан колючей проволокой.

— Да уж, с первой попытки не вышло. Но я дождусь второй и, если нужно, и третьей.

Потом вдруг схватил меня за руку чуть ниже плеча. И красивые темные глаза нагло осмотрели меня с ног до головы.

— Когда я его убью, согреешь мою постель?

От неожиданности я опешила и отшатнулась назад.

— Скорее, я затащу тебя в ад!

Прогремел голос Хана, и я вздрогнула, чувствуя, как вся кровь отхлынула от сердца, а потом снова прилила, заставляя биться намного чаще. Он стоял в дверях по пояс голый, с забинтованной грудиной и плечом. Бледный до синевы, но в то же время твердо стоящий на ногах и злобно сверкающий черными глазами.

— А как же старый обычай жениться на вдове брата?

С издевкой спросил Тархан, и в ту же секунду Хан оказался между им и мной.

— Ты мне не брат. Ты гребаное никто! Засунь эти обычаи себе в зад…Еще раз приблизишься к моей жене, и вырву тебе глаза голыми руками.

— Ахахаха…а ты, оказывается, ревнивый. Обычно ревность — это плод неуверенности в себе или в своей женщине! Ты ей не доверяешь…или…

Хан резко схватил брата за забинтованную руку и силой сдавил так, что тот изменился в лице и чуть пошатнулся.

— Поигрался и хватит…если хочешь жить, уйди с дороги, или я смету тебя и пыли не оставлю.

— Попробуй! — прошипел ему в лицо Тархан и силой оттолкнул от себя.

Хан повернулся ко мне, грубо схватил за локоть и потащил в сторону коридора, ведущего на улицу.

— Мы уезжаем домой…

— Тебе бы в больничку, Хан! — ядовито крикнули вслед.

— Твой удар слабее комариного укуса. Учись драться, сопляк!

Мне действительно казалось, что рана Хана не такая серьезная. И лишь когда мы очутились в машине, он упал на сиденье и застонал, запрокидывая голову и придерживая ладонью грудь справа.

— Твою мать…проклятый ублюдок чуть не задел сухожилие.

Глаза снова закрылись, и на лбу выступила испарина.

— Вам…вам плохо? — спросила, чуть подавшись вперед.

— Еще…еще раз увижу тебя возле какого-то мужика, сверну голову, — пробормотал и закатил глаза снова. — Какого хера ты делала возле него?

— Может, и правда, надо в больницу, — прошептала я и растерянно посмотрела, как проступает кровь на повязке. — Бинтовала руку…

— Как посмела?

— Он попросил и… и я поняла, что мы знакомы. Он сказал, что когда-то спас…меня…точнее, ее. И…

— Никогда больше не смей дотрагиваться до других мужчин!

— Я не дотрагивалась, я…

— Поняла?

Спросил и резко открыл глаза, стиснул мою руку до боли.

— Поняла…я… я просто помогла ему и…

— Помощница, бл*дь, нашлась…

***

— Ему нужно в больницу. Рана довольно глубокая. Я бы поставил капельницы с антибиотиком и понаблюдал за его состоянием.

Голос врача доносился из-за приоткрытой двери. Он приехал, едва мы переступили порог дома, и притащил с собой саквояж с инструментами и медикаментами. Невысокого роста, с округлым брюшком, поздоровался со мной и спросил, как дети, но не дожидаясь ответа, пошел подпрыгивающей походкой вслед за помощником Хана. Он тоже ЕЕ знает и тоже решил, что я — это она. Господи, это же насколько мы похожи. Разве на самом деле такое бывает?

— На хер больницы! — прорычал Хан и тяжело выдохнул. — Лечи здесь. Коли все, что нужно, или проваливай, найду другого врача.

— Что нужно делать? — услыхала старческий голос Батыра. — Тебе привезут любое оборудование и достанут любые лекарства.

— Зашить рану, у меня нет с собой обезболивающих, по крайней мере настолько сильных. И времени ждать пока привезут тоже нет. Он потерял много крови.

— Промывай, зашивай, и хватит болтать.

— Внук…может, все же тебя отвезут в частную клинику Салмана? Это близко. На личном вертолете будешь там за четверть часа и …

— Нет. Никаких клиник. Никто не должен знать, что я в таком состоянии. У меня на носу договора, их могут отменить. Шейте. Хватит болтать. Я завтра должен быть как огурец. И только попробуйте не поставить меня на ноги!

— Придется колоть опиаты!

— Значит, будете колоть!

Я слышала, как они переговаривались за дверью, а сама не знала, куда мне податься. До меня доносились его стоны, и от них становилось трудно дышать, казалось, мне самой дьявольски больно.

Когда начали промывать и зашивать, я услыхала, как он кричит. Сдавленно, хрипло, и, не выдержав, распахнула дверь.

— Убирайся! — зашипел на меня дед. На секунду это заставило меня опешить и застыть на пороге.

— Пожалуйста, — тихо взмолилась я…

Схватила глоток воздуха широко распахнутым ртом, когда пронзительный взгляд старшего Дугур-Намаева впился в меня, как стальные клещи. Цепкий, невыносимо тяжелый взгляд. Как и у его внука. Мое тело окаменело, и я не посмела сделать даже один вдох или моргнуть. Мне казалось, что взглядом можно испепелить. Никогда не видела настолько пробивающих насквозь глаз. Как будто препарировал меня изнутри и вскрывал словно лезвием. Я даже ощутила боль от этого проникновения в самую душу.

— Ангаахай… я… я слышу ее голос…Она здесь?

Снова хрип Хана, он выгибается и тянет руки вперед.

— Он бредит!

— Потерял сознание от боли, — тихо констатировал врач, — я постараюсь зашить очень быстро. Потом дам еще обезболивающее и снотворное. Утром ему станет легче.

— Ангаахай…

Взметнулся и схватил меня за пальцы, потом снова упал на постель.

— Держите его! — рявкнул дед охранникам. — А ты убирайся отсюда. Кто разрешил прийти сюда? Как посмела? Знай свое место!

— Пожалуйста! Он увидит меня, и ему станет легче! Так уже было…я знаю, пожалуйста. Я хочу ему помочь!

— Ангаахай!

Молитвенно сложила руки, и старик кивнул в сторону постели. Я подбежала к ней и склонилась над корчащимся, бледным Ханом.

— Я здесь…я с тобой…

— Со мной…ты со мной!

Шепчет потрескавшимися губами и улыбается. Такой беспомощный, слабый и…нежный. Каким никогда не видела…В уголках его глаз прячутся слезы.

— С тобой. Сжимаю твою руку и не отпущу, пока все не прекратится.

— Пусть не прекращается.

— Вот…так держите его, он перестал дергаться. Говорите с ним.

Попросил врач, а я увидела, как он поддел плоть иглой. Потом обернулась и снова ощутила на себе невероятно пронзительный взгляд Скорпиона. Так все называли старого Дугур-Намаева.

Он заснул на моей постели…на ИХ постели. Эта спальня оказалась ее и его…в прошлом. Каждую такую подробность для меня было узнавать мучительно больно. С каждым разом все, что касалось их обоих, становилось для меня болезненным. Как упреком тому, что я никогда ею не стану…А мне и не хотелось ею становиться. Мне хотелось быть собой…мне хотелось, чтобы он наконец-то увидел во мне меня.

Лечь рядом я так и не решилась. Какое-то время ходила по комнате. Потом все же подошла к постели и села рядом, очень осторожно, чтобы его не разбудить. Во сне самый страшный человек из всех, кого я знала, выглядел по-другому.

Беззащитно, открыто, без извечно нахмуренных бровей и скорбной складки рта. На его широком лбу видны капельки пота. Я промокнула их тоненькой салфеткой, прошлась ею по очень широким скулам, по массивной челюсти, по сильной шее.

Мне нравилось к нему прикасаться, как будто хищник заснул и позволяет себя трогать и гладить человеку. Его глаза закрыты, и ресницы бросают тень на щеки. У монголов обычно короткие ресницы, но у Хана и его дочери они были длинными и закрученными кверху. Когда тронула их кончиками пальцев, он вздрогнул, и я вместе с ним. Ужасно не хотелось, чтобы эти глаза открылись и сожгли меня своей ненавистью. Там, на ринге я испугалась, что его могут убить. По-настоящему испугалась, так, что все похолодело внутри и потянуло сердце, закололо. Не знаю, что связывает меня с ним, и нет этому никакого определения, но я хочу, чтобы он жил, хочу ощущать его руки на своем теле, его губы на своих губах. Как все же недавно все это казалось несбыточно немыслимым, и я бы обрадовалась его смерти и боли. Но все менялось слишком стремительно, и у меня не было определения своим эмоциям. Я не в силах сопротивляться своему влечению. И этим бабочкам с острыми крыльями внутри. Они так больно режут и в то же время так сладко порхают, когда он смотрит на меня с вожделением, когда его глаза горят адским огнем и в них нет презрения. И я сама, как глупая, раненая птица, лечу навстречу своему мучителю, чтобы испробовать вновь его смертельную страсть.