— Хочу! — потянулся за орехами и небрежно согнал Генриха со стола, сам съел остатки орехов, вытрусив жменю в широко открытый рот. Ворон косо посмотрел, но атаковать не посмел.

— Что за стремление влиться снова в дело? Нашел хорошего мозгоправа?

Хан встал из-за стола и направился к выходу.

— Или трахнул какую — то сучку?

— Не твое дело, старый хрыч!

Старик засмеялся, потом посмотрел на Генриха.

— Нет у тебя яиц, Геша. Трусливая ты воронья морда. Мог бы его и клюнуть разок другой. А ты…Он же все орехи наши сожрал.

А сам удовлетворенно погладил седую бороду. Внук вернулся. Наконец — то. По-настоящему. Правда, еще не время говорить ему о том, что кое-кто из семейства Дугур-Намаевых выжил и скоро вернется домой…

ГЛАВА 5

— Хан вернулся.

— И…

Дьявол стащил с луки седла тушку косули и, закинув на плечо, понес ее в дом. Беркут шел следом, глядя, как капает на землю свежая кровь. Брат поехал на охоту без него. В степи на машине делать нечего. Только пешком или верхом. Степь не любит цивилизацию. Там свои законы.

— Он захочет встретиться.

— Что это изменит?

— Ты запросил слишком высокий процент, Луу. Мы семья. Это нужно учитывать!

Тархан посмотрел на младшего брата, и с яростью свалил тушу на голый кухонный стол.

— Неужели? А когда мы с тобой жрали крыс и тараканов, кто-то из них подумал о нас? Кто-то счел наш процент слишком низким или высоким? Семья? Мы всегда были Дугур-Намаевы лишь на бумажке и то, потому что дядька выбил эту бумажку из проклятого Скорпиона. Не забывай, они бросили нас подыхать, им насрать на нас, и при любом удобном случае старый мудак вырвет нам кадыки. Не обольщайся насчет нашей семейки… не забывай, что наш папаша родом оттуда. Так вот я не позволю… а еще я хочу, чтобы они вернули нам то, что задолжали. И это не только деньги.

— Не связывайся со Скорпионом. Ты же знаешь, что это опасно, он и Хан…

— Я их не боюсь! И они мне не семья! Они временно владеют тем, что я хочу взять себе! И возьму! С тобой или без тебя!

— Со мной!

— Значит, заткнись!

Дьявол утер пот тыльной стороной окровавленной ладони. Семья. Когда это стало нужно, когда их прижало, они вдруг решили быть семьей и даже разыскали братьев… Двух ублюдков, чья мать, неудавшаяся детоубийца, наложила на себя руки, потому что долбаный богатый сукин сын опозорил ее и пользовал, как последнюю шлюху, а потом выкинул на улицу.

Он помнил тот день, когда она повела их обоих к реке.

Расчесала, долго песню пела про перепелочку и охотника. Как перебил крылья перепелочке, как она с одним крылом над рекой летела, гнездо в клюве несла… да не хватило силенок, и упала в воду камнем. Сама утонула и детки вместе с ней.

— Грустная песня, мама.

— Грустная, — улыбается сквозь слезы, а сама волосы им чешет, чешет и себе чешет.

У них с Тамиром длинные волосы были. Так в семье их принято — злых духов отгонять. Чем длиннее волос, тем дольше проживет его хозяин. А мать с короткими волосами… приезжал тот страшный человек и волосы ей сжег… кричала она и плакала. Братья спрятались в чулан и смотрели в щелочку. Выбраться не могли — мать их на замок закрыла.

— Куда мы идем? — спросил Луу. Что в переводе означало Дракон.

— Купаться идем. Грязь смывать, грехи, очищаться идем.

На берегу она им обоим на шеи веревки надела с камнями и себе, за руки их взяла и ведет все глубже, глубже. Они вырываются, а она на руки их взяла и держит. Песню орет все громче, вцепилась в них и идет под воду. Луу плохо помнил, как с шеи стянул веревку, как брата потащил за волосы из воды. Потом их долго откачивали… Но с тех пор проклятыми называли и дом их, покрытый сажей и красной краской, обходили стороной.

К ним никогда и никто не приходил. Даваа пил с утра до вечера. Ползал с бутылкой в руках и что-то бормотал, свечи вокруг всего дома ставил.

Пока однажды к ним не приехал гость. Седой, хромоногий старик в красивой и чистой одежде.

Дядька его на кухню отвел, посуду чистую с приданого матери достал, скатерть постелил. Мальчишки у двери притаились и слушали, о чем они там говорят.

Старик вкусно пах, от него исходила аура силы, власти и чего-то знакомого и родного. Мальчишки смотрели на него с восхищением. Он, когда приехал, вручил Тархану Луу фигурку слона. Красивого, сделанного из бивня. Мальчишка забрал ее и сдавил руками. Ничего мужчине не сказал, и пнул локтем Тамира, который пытался отнять игрушку. Они были двойняшками, но Тархан родился первее брата на целых тридцать минут. По праву считался старшим. Чаще всего Тамир признавал это право… но не всегда.

— Фамилию дать не могу. Денег дал. До совершеннолетия хватит, а дальше пусть сами о себе заботятся. Но если вдруг понадоблюсь… знаешь, где найти.

Даваа молчал. Голову опустил, руки длинные между коленей свесил.

— Им и не нужна твоя проклятая фамилия! Убирайся! И деньги свои забирай! И игрушку эту вонючую!

Отобрал из рук Тархана слона и хотел швырнуть в Батыра, но мальчишка перехватил руку дяди, укусил изо всех сил и, отняв игрушку, бросился с ней прочь. А второй мальчик подошел к Батыру и тихо спросил.

— Ты… наш дед? Да?

— Я ваш дед. Только ты никогда и никому этого сказать не сможешь.

— Ты уезжаешь? Когда приедешь еще раз?

Присел на корточки, погладил Тамира по курчавой голове.

— Не знаю. Может, увидимся когда-то. Все в жизни бывает.

Тархан видел все это через щель в стене. Видел и понимал, что дед — хитрая сволочь, что откупился от них и никогда больше не приедет, что бросил их с алкоголиком Даваа на произвол судьбы.

Дед… отец того монстра, который калечил их мать. Мать, которая предпочла умереть и убить своих детей, лишь бы не жить в позоре. Тамир ее боготворил… Тархан ее ненавидел. Она обрекла их на жуткое детство… Все золото и драгоценности, привезенные Батыром, дядя пропил… а потом и сам умер от туберкулеза. Долгие годы они зарабатывали тем, что просили милостыню возле храма. Их не гнали, потому что у Даваа были связи. С его смертью все усложнилось… место отберет Жирдяй. ОН давно на него метит. Их больше не пустят просить милостыню у храма. Все. Место пропало. Таковы законы улицы.

Они остались совершенно одни в огромном доме. Первое время доедали то, что было. Пока ничего не осталось… пока не закончилась последняя крупинка сахара. Тамир хныкал от голода, а Тархан притащил нарезанную с дерева кору и швырнул ему на колени.

— Ешь. Завтра пойдем на рынок.

— Попрошайничать?

— Попрошайничать. Нарисуем тебе синяки под глазами, раны. Даваа, когда в театре работал, там кое-что из грима домой принес. Будешь ныть, как ты умеешь, а я деньги собирать. Может, больше заработаем, чем раньше с дядькой.

— Там не наше место… погонят и люлей всыплют!

— А ты — трус?

— Сам ты трус!

— Я смотрю, ты бессмертный, старшему брату перечить!

— Тоже мне старший, на тридцать минут раньше вылез.

— Могла б, она б нас еще тогда удавила. Может, и к лучшему было бы. Да нет… она надеялась кусок пожирнее от деда урвать.

— НЕ смей про нее так!

— Не то что?

Сцепились, как всегда. Наградили друг друга тумаками, но утром они все же отправились на рынок. Первое время им даже кое-что подали из жалости, а потом кто-то из своих узнал одного из братьев.

— Проклятые! Сыны дьявола! И мать дьяволица их! Из воды восстали! Гоните их! Происки Сатаны!

Мальчишек избили, деньги отобрали, и они еле унесли ноги с рынка. Тархан перевязывал ушибы и ссадины брата, а сам смотрел перед собой, сжимая челюсти и вспоминал, как старый хрыч приезжал… снова и снова вспоминал. Как потом дядька из города примчался с какой-то бумажкой. Пьяный, но такой счастливый.

— Заставил я его! Вытянул для вас будущее, маленькие ублюдки! Слышите?! Признал… он дал вам свою фамилию! Вы — Дугур-Намаевы теперь!

— Лучше б ты пожрать принес!

Буркнул Луу и заглянул в пустую сумку дядьки.

— Дурак! Это… — он потряс перед лицом мальчика бумажкой, — дороже любых денег. Это право быть человеком! Не безотцовщиной, не сыновьями детоубийцы. А признанными!

— Я жрать хочу, у меня желудок сводит, а ты опять бухой.

Потом он нашел ту бумажку…новое свидетельство о рождении, где у них у обоих была другая фамилия. А с ним и…бумажку об отречении и отказе от любых претензий к своим гребаным однофамильцам. Дурак был дядька. Ему фамилия была важна. Обелить имя матери…чтоб ублюдками их не называли.

Банда бездомных их не приняла. Гнали отовсюду. Били палками, закидывали камнями.

— Проклятые идут. Гоните их! Твариии!

От голода их тошнило и двоилось перед глазами. Все давно было продано, съедено. Они лежали с Тамиром на холодном полу и смотрели в потолок, не в силах пошевелиться. Тамир спал…и Луу не знал, проснется ли он снова. Откроет ли глаза на рассвете. Им нужно поесть. Но от голода уже нет сил даже встать, от голода болят ноги, суставы, дерет горло.

До рассвета еще несколько часов, но он не принесет им с братом ничего хорошего. Это будет просто еще один холодный рассвет. Где-то вдалеке раздался писк, и Тархан повернул голову, приоткрывая опухшие глаза. Нет, не от слез. Он не плакал. Никогда. Они опухли от кровоподтеков, когда его снова избили за попытку просить милостыню.

Наверное, это правильно. Что они вот так сдохнут. Они же проклятые. Они дети самого дьявола. Их никто не похоронит. Скорее всего, сожгут вместе с домом.

Он снова посмотрел на пищащую мерзкую крысу и понял, что должен сделать. Поднес ко рту руку, очень медленно, чтобы не спугнуть зверька, прокусил кожу до мяса и затаился, поджидая маленькую тварь. Она также голодна. Луу видит этот голодный блеск в ее маленьких черных глазках.