— Я тебя обидела? — вырывается у меня.

— Что?

Выглядит удивленным.

— Когда сказала, что не смогу с тобой быть, ты обиделся?

— С чего ты взяла, Кисточка?

— Не знаю, — я смущенно прячу лицо, — мне так показалась.

— Мы разные. То, что ты не принимаешь часть моих слов или поступков — нормально. Ты же не бежишь к журналистам и не просишь советов в интернете. Можно не сходиться во мнении, но не превращать это в кровопролитную войну. Даже в серьезных вопросах.

— Тогда, — я мучительно долго подбираю слова. — почему ты не… ну… я тебе больше не нравлюсь?

Он смеется, запрокинув голову, а я обиженно соплю и начинаю понимать кота: так и хочется как следует куснуть нахала!

— Кисточка, — тянет он своим невероятным голосом, — я просто не хочу сделать тебе больно.

— Мне не больно.

— Тогда я выключу эту хрень?

— Выключай.

Я тянусь за поцелуем, и мы долго лежим на диване, в полной темноте. Об этих губах я мечтала, лежа в больнице, каждый раз засыпала с мыслью, что вернусь и снова почувствую горячие нетерпеливые прикосновения. Я до сих пор не уверена, что умею целоваться, мне кажется, все мои попытки ответить меркнут в сравнении с чувственным и жадным напором мужчины.

Все время, что я была в больнице, в голове крутились обрывки воспоминаний. Горячих, обжигающе горячих. Реальных, или нет, я не знала, а спрашивать боялась. Но даже если ничего подобного не было, то мне бы очень хотелось ощутить все в реальности.

— Стой! — Я уворачиваюсь от поцелуев в шею, зная, что после них мозг точно отключится окончательно. — Мне надо спросить!

— Давай.

— В тот вечер, перед тем, как ты ушел… что мы делали?

— Собирались ужинать.

— И все?

Он удивленно приподнимает брови.

— Так, развлекались. Почему ты спрашиваешь, Кисточка?

— Я помню какие-то обрывки, кусочки. Не могу понять, реальные это воспоминания, или мой мозг все придумал.

Мягкий смех Сергея Сереброва определенно входит в список расслабляющих звуков, наряду с кошачьим мурлыканьем. Может, записать его на диктофон и включать себе перед сном?

— Пойдем в комнату, а не то сюда кто-нибудь да заявится.

Под "кем-нибудь" он явно подразумевает Элю, которой совсем ни к чему видеть нас в объятиях друг друга. Она смышленая девочка и все понимает, но одно дело рассказывать всем, что у мамы любовь, а другое — своими глазами видеть то, что нормальные родители прячут от детей лет до пятнадцати.

Боже, мы же не родители… почему я об этом думаю?

— У тебя поселилась девушка, это сразу видно, — усмехаюсь я, осматривая комнату.

На тумбочке мои лекарства и баночки с кремами, в ванной — маски и шампуни, на полке в шкафу сундучок с бижутерией и безделушками. Еще одежды в шкафу совсем не видно, но большая ее часть переехала сюда со второго этажа.

— Селись. — Сергей обнимает меня, покрывая поцелуями шею. — Так что ты там хотела знать? Что мы делали тем вечером? Точно хочешь?

— Конечно, хочу.

— Ты делала мне минет.

Я давлюсь воздухом и кашляю, а Серебров смеется.

— Ты всегда такой прямолинейный?

— Знаешь же, что да.

— Значит, моя память со мной не шутит. Я думала, мне приглючилось.

— Не веришь, что на такое способна?

Вопрос серьезный, это видно по глазам Сергея. Не только я терзаюсь сомнениями.

— Верю. Хочешь?..

— Хочу, — честно признается. — Но не сейчас. Иди-ка сюда. У нас еще много времени.

В неторопливости есть свое очарование, но в то же время это медленная утонченная пытка. Я забываю дышать, лежа на постели, а губы и руки Сергея исследуют мое тело, и совершенно неважно, есть на мне одежда или нет. Ни секунды передышки: если мы целуемся, пальцы играют с сосками, отчего я тихо всхлипываю. Он словно заново меня изучает.

— Скажи, если будет больно, — хрипло просит он.

Но я вряд ли смогу сказать хоть слово, только бессильно царапаю спинку кровати от желания и болезненной неудовлетворенности.

Я чувствую его в себе, мягкое осторожное проникновение, выгибаюсь в его руках и почти полностью ему принадлежу. Мне остается только крошечная часть самой себя, все существо подчинено страсти.

Как же я по этому скучала! Закрывала глаза и мысленно проводила руками по рельефным плечам, рисовала пальцами линию позвоночника, воображая хриплый стон, а теперь все это есть наяву. И не только это — больше, намного больше.

Я схожу с ума, произношу его имя, краешком сознания вспоминая, как он об этом просил. Невольно в голове всплывают уже забытые ощущения прикосновения мягкой кисти и теплой краски, и я понимаю, что сегодня моя сила воли в отпуске. После трех месяцев разлуки я просто не способна на долгие мучительные прелюдии, я хочу развязки.

Меня всегда цепляли мелочи. И сейчас цепляют. Даже в совершенной прострации, растерянная от накатившего сладкого удовольствия, я замечаю незначительные детали нашей близости и наслаждаюсь ими, как кошка наслаждается теплыми лучами солнца.

Переплетенные пальцы, расстегнувшийся и скатившийся по подушке браслет.

Сергей словно чувствует, что сил у меня уже не осталось, несколько мощных, на всю глубину, толчков сметают преграды, и у меня вырывается протяжный стон, который я безуспешно пытаюсь подавить. Губами мужчина ловит мое наслаждение, и кончает вместе со мной.

— Больно? — спрашивает спустя несколько минут, приподнимаясь на локте.

— Ты теперь всегда будешь задавать этот вопрос? Нет. Нога в порядке, голова тоже. Я рада, что вернулась. Ты мне снился.

— М-м-м, и что я там делал? Что-то очень неприличное, я полагаю, раз ты кончила, едва я начал.

— Ничего, — я смеюсь, — в моей коме ты оказался порядочным семьянином, а я — неряхой с ананасовым мороженым. Но даже там ты просил рисовать для тебя.

Молчу, тоскливо думая, что теперь и для себя нарисовать ничего не могу. Приходится заново ставить руку, привыкать ко всем материалам. Наверное, мои попытки смотрятся неплохо в сравнении с Элиными каракулями, но едва я смотрю на прошлый работы, хочется разреветься от обиды и бессилия.

— Когда-нибудь я снова смогу рисовать все, что ты хочешь.

— Конечно, сможешь. А до тех пор я полюбуюсь на натуру.

Он обнимает меня, кутая в одеяло. Я почти засыпаю, но не хочу отключаться, хочу лежать вот так, чувствовать тепло его рук и знать, что я в абсолютной безопасности. Что Эля сыта и счастлива, спит в своей кровати, что завтра я проснусь и снова окажусь погружена в ежедневные приятные заботы.

Порой мне жутко стыдно, но я влюблена не только в Сереброва. Я влюблена в его дом. В его заботу о нас. В его желания и в его возможности — хоть это и выглядит, как меркантильность, я не могу делать вид, что мне все равно на деньги. Я не могу равнодушно пожимать плечами, когда Эля получает дорогостоящие тренировки или когда мне дарят самые лучшие художественные материалы. Не могу не мечтать о море, не радоваться ужинам в ресторане. Пусть сочтут за слабость, но сопротивляться нереально.

— Врач запретил мне летать… — вдруг вспоминаю.

— М-м-м да, я что-то читал. Надолго?

— Полгода. Ты ведь хотел в Рим. Теперь не смогу…

— Полгода быстро пройдут. Всего шесть месяцев, как раз в мае отличная погода на Средиземном.

Май… как бесконечно далеко.

— А как дела у Кости?

— Нормально. Хотя он мало что присылает. Но к Новому Году будет здесь.

— А как вы празднуете новый год?

Сергей усмехается. Он лениво выводит пальцем на моей ключице замысловатые узоры.

— Никак. Давно не праздновали. А вообще я Новый Год в России уже лет десять не встречал. Что вы хотите на праздник?

— Елку, конечно. У вас есть. где купить елку? Ее можно поставить в гостиной… чтобы закрыть незаконченный рисунок. Я попробую закончить его, но рука еще…

— Ш-ш-ш. Не надо пока ничего заканчивать. Поставим елку. И в комнаты, если хочешь, по елке. Только игрушки и всю эту лабуду поедете выбирать женским коллективом, у меня поедет крыша, если я начну перебирать бусики.

Я смеюсь, представляя, какой восторг у Эли вызовет поездка за игрушками. Большой торговый центр, нарядные витрины. Можно устроить настоящую сказку, и подарков никаких не надо. Мне еще предстоит подумать, чем порадовать племяшку, потому что я не работала с лета, а после всех покупок Сереброва леденец от меня покажется ей ерундой.

Сергей замечает, как я мрачнею.

— Ну-ка, давай, рассказывай, что там в твоей головке опять придумалось.

— Это из-за Эли. Нужно придумать ей подарок, а я даже не могу рисовать на заказ.

— Же-е-еня-я-я-а-а, ну почему ты переживаешь из-за всякой ерунды? Неужели мы не купим ребенку подарок?

— Просто… я бросила ее на три месяца. Да, я болела, но… ее одевали чужие люди, воспитывали чужие люди… что я за мать вообще.

— Если бы у тебя, Кисточка, не было целой толпы людей, готовых одеть, накормить и защитить ребенка, она бы попала в приют. В этом тоже смысл родителей: создать ребенку окружение на всякий пожарный.

Он прав, если бы у родителей были такие друзья, как Марина или Сергей, если бы мы не остались одни, сейчас меня не мучили бы мысли, что я чуть не бросила Элю. И страшно подумать, что бы с ней сделали, если бы я попала в больницу при других обстоятельствах.

Сколько "бы" — надо уже запомнить, что все случилось так, как случилось. Радоваться хорошему, наконец.

— Мне, кстати, уже передали письмо Деду Морозу, они с Мариной писали ему вместе.

— Так, — я приподнимаюсь, — и что она хочет?

Но Серебров только загадочно улыбается.

— Не скажу.

— Так нечестно! Я должна знать! А если там что-то, что ей нельзя?