Широко раскрыв рот от удивления, я наблюдала за этой игрушечной вакханалией, пока не спросила:

— А нашему ты тоже будешь игрушки грузовиками покупать, не глядя?

— Нет, конечно. Нашему выберем более тщательно.

Как будто только что произошедшее имело хоть какое-то отношение к выбору… Я окинула расширенными глазами кучу пакетов.

— И у тебя столько племянников?!

— Неа, всего пять.

— А кому столько подарков?

— Приедем, увидишь, — подмигнул Джек.

Кажется, в свободное от бизнеса время мой любимый мужчина снабжает детский сад…

Водитель Коста помог Джеку заполнить подарками багажник, я поёжилась — с неба начала накрапывать какая-то колкая мерзость. Даже за воротник попадало. В воздухе пахло штормом.

— А теперь за купальником, — сказал Джек. — Ты же не брала купальник?

Я опешила.

— Нет. А какая в Пуэрто-Рико в ноябре погода?

— Какая и всегда. Пляжная, — ответил мой любимый мужчина и подарил мне белозубую улыбку истинного корсара. — Ты же любишь тропики?

Точно, как я могла забыть?! Двойку мне по географии! Я представила море, пальмы и гирлянды из цветов. И захотелось закричать «Ура!» и в воздух чепчик зафутболить! Блин, нету… Надо было надеть шапку.

* * *

Уже по дороге в аэропорт я вспомнила о Тэйлор и схватилась за рукав Джека.

— Что такое? — спросил он.

— Я договорилась с Тэйлор Джонсон о походе на выставку сегодня. И совсем забыла предупредить, что не получится.

— Джонсон? Это не жена Эда, нашего финансового консультанта? Шизовая такая британка?

— Вроде бы её мужа зовут Эдди, и она британка, — кивнула я. — Но разве она шизовая? Самая нормальная из всех, кто был в том чёртовом Дамском клубе!

— Хм, — Джек многозначительно посмотрел на меня, — твоя самая нормальная чем только не балуется… Покуривает всё, что курится. Шляется по странным тусовкам. Нет, это не компания для моей балерины! По ней рехаб плачет!

Я скривилась, глядя на моего любимого медведя:

— Слушай, мне даже в детстве мама не запрещала ни с кем дружить.

— Твоей маме было дело не до тебя, а до инопланетян. А мне есть до тебя дело.

— Я же разумная.

— Тебе я доверяю, а этой богемной британке — нет. Лично видел её накуренной в ноль на одном мероприятии.

Я только открыла рот возразить, а он перебил:

— И да, я тиран! — а потом добавил ласково: — Мне больше всего в тебе нравится твоя чистота, и я не хочу, чтобы мою девочку кто-то испортил.

— Ну, это вряд ли! Если даже тебе не удалось! — рассмеялась я.

— Не обсуждается, и точка, — заявил Джек. — И вообще правильно я тебя увожу в Сан-Хуан. Море, солнце и отдых — всё, что тебе нужно.

— И ты.

— И я, — удовлетворённо констатировал Джек.

Машина застряла в пробке. Коста за рулём, кажется, хмыкнул, подслушав наши разговоры.

Что-то меня всё-таки задело в разговоре с Джеком, и я не удержалась.

— Между прочим, маме было до меня дело, когда я была маленькой. Она меня водила в балетную школу, в музыкальную, дома со мной репетировала, занималась. Знаешь, она ни одного нашего с сестрой «Почему» не оставляла без ответа.

— О, вы, наверное, были приставучими…

— Нет, она с нами разговаривала, как с нормальными людьми, и отвечала на вопросы сразу, нам не приходилось дёргать её и приставать с почемучками. И вообще, наверное, поэтому мы не задавали дурацких вопросов. А маминого образования хватало, чтобы объяснить, что такое нейтрон, протон и электрон даже пятилетнему ребёнку. А ещё она нам рассказывала и о живописи, и о театре, и об устройстве Вселенной, всякие занимательные случаи из истории. И всё до школы.

Джек присвистнул.

— Достойно уважения. Жаль, что вышло потом так…

— Да, она просто сильно любила папу, но как-то по-своему, а не так, как ему хотелось… Она ему надоедала рассказами про физику и балет, и пыталась изобрести новый космический двигатель. А папе было нужно что-то другое. Хотя, знаешь, один профессор, с которым папа маму познакомил, сказал, что она придумывает вовсе не бред. А теперь она ничего не помнит, — вздохнула я. — Тогда папа даже ей гордился.

— А потом всё испортил.

— Ага… Знаешь, когда он приходил домой, мама бросала всё на свете и бежала встречать, теряя тапочки. Он был для мамы всем! А потом однажды, уже после развода, я ждала его в новом доме, с новой женой. Папа пришёл с работы, уставший. Тётя Вера не оторвалась от сериала, который мы смотрели. Он рассердился и ка-ак стукнет кулаком по столу: я привык, чтобы меня встречали! А она: где привык, туда и иди, у меня в доме другие правила. И он поник весь, но остался. Потом говорил мне, что жалеет, но вернуться всё равно не получилось. А у мамы никого не было за всю жизнь, кроме него, представляешь? Вообще никогда.

Джек сжал мою кисть, поцеловал её.

— Ты взяла самое хорошее, что было у мамы — чистоту. И я ей благодарен за это. В женщине чистота так редка и так ценна! Об остальном и не думай.

— Спасибо. — Мне отчего-то так хотелось, чтобы в моей маме Джек видел не только психически больную старушку, а того человека, которого я любила, который подарил мне столько тепла, и я продолжила: — Мама с нами играла, возилась, гуляла, ни одной ночи не было без сказок или стихов. Она и свои сочиняла, такие красивые! До десяти лет у меня было золотое детство.

— Только до десяти, — грустно отметил Джек. — А потом сразу из рая в ад.

— Ну, не совсем. Но в целом да, трудно было резко так ба-бац и больше не принцесса.

— Не прощу твоего отца, — резко нахмурился мой любимый мужчина.

— Не сердись на него. Все делают ошибки. Разве ты не делал?

— Делал. Но когда есть дети, когда ты… — он глянул на меня и прижал к себе. — Как можно было бросить тебя?!

У меня на душе стало тепло. Значит, Джек и не задумывается о том, чтобы бросить меня, значит, сильно любит! Хотя за папу стало немного обидно — он ведь не плохой, и тоже в детстве с нами игрался и сказки рассказывал, а потом вдруг перекрыло…

— Не злись на моего папу, ладно? — попросила я. — Я его люблю, и надеюсь, что ты когда-нибудь полюбишь.

— Его я любить не обещал, — поджав губы, ответил Джек.

— Ну, пожалуйста-пожалуйста.

— Посмотрим, если заслужит, — чуть смягчился он.

Я вздохнула и положила голову ему на плечо.

— Ты — такой хороший!

Джек потеребил перчатки и вдруг признался:

— Я тебе немного завидую.

Я аж подскочила.

— Ты?! Мне? Почему?!

Он пожал плечом, посмотрел куда-то в сторону, потом на меня.

— Я родителям особо был не нужен. Ни до десяти, ни после. Никаких тебе дополнительных занятий, уроков. Уж тем более рассказов и стихов. Они просто работали, я просто шлялся с друзьями. Плавал, гонял на велике, дрался. Рос, как сорняк.

— Зато каким замечательным ты вырос!

Джек смущённо улыбнулся. Ещё грустный.

— Да ты знаешь, ты какой?! — воскликнула я, отчаянно желая, чтобы он перестал грустить. — Ты умный, ты талантливый, ты смелый! Ты вообще самый лучший!

— Даже когда напиваюсь до бессознательного состояния? — усмехнулся он, но глаза его вдруг заблестели, стали живыми и яркими.

— Нет, ну тогда, конечно, тебя хочется побить, — призналась я, — но потом ты снова самый лучший. И знаешь, ты не прав. Твои родители дали тебе много! Просто так, как умели…

— Что, например? — изогнул бровь Джек. — Возможность быть задирой и шалопаем? Или возможность получить ремня для профилактики?

— Нет! Свободу! Самостоятельность! Умение самому принимать решения с самого детства! И нести за них ответственность! Ты бы никогда не стал таким, как сейчас, если бы тебя водили за ручку! А ты стал великолепным, Джек Рэндалл! Вот просто… Да! И я ни капельки ни вру!

Он притянул меня к себе и тихо, но так искренне сказал:

— Спасибо. — А потом поцеловал нежно-нежно, и во вкусе его губ было всё о нём: что он родной, что он весь, со всей своей безумной кучей недостатков, сумасбродств и достоинств — мой. А я его.

Любимый мой! Самый-самый!

* * *

Вся улица встала в пробке. А вот погода, наоборот, разгулялась — ветер гнул ветви редких деревьев, рвался в окна машины. Даже не верилось, что где-то на земле вообще есть тропики и можно ходить в купальниках. Несмотря на нормальное отопление в нашем авто, я поёжилась и прильнула к Джеку. Он — всегда, как печка, тёпленький. Коста обернулся.

— Надо бы позвонить в аэропорт. Могут отменить рейсы.

— Могут, — согласился Джек и достал смартфон.

В ту же секунду раздался звонок. Мой любимый мужчина поднёс трубку к уху, буркнул:

— Слушаю.

До моего слуха донёсся скрежещущий, противный голос. Он провещал о чём-то чуть больше минуты, за которую Джек покраснел, затем побелел, а на высоком лбу выступили бисеринки пота. Вытер платком. Хм, совсем ведь не жарко… Джек отбил звонок, желваки заходили ходуном по скулам.

— Что-то случилось? — обеспокоилась я.

Мой корсар тотчас взял себя в руки, выдохнул и беззаботно улыбнулся:

— Нет, малышка, всё нормально.

— Но ты…

Он перебил и, как прежде, включил свою непробиваемую, как щит, разящую всё на свете, американскую улыбку — во все тридцать два.

— Просто небольшие рабочие вопросы, с которыми я так легко справляюсь! Ты же знаешь. Ещё секундочку, балерина!

Я кивнула, вдруг всем своим существом осознав, что он лжёт. Джек снова поднёс трубку к уху и теперь уже заговорил на испанском. Отвернулся от меня, видимо, чтобы я не видела его глаз. Однако беседа была такой эмоциональной и быстрой, с жестами, рычанием и ругательствами, что, казалось, у Джека даже затылок искрил!