— Хорошо, не буду. Ещё.

— Мне не нравится, когда ты собираешь волосы на затылке в пучок.

— Упс. Не буду…

— И я понятия не имею, что делать с твоей сисбра.

— Я тоже… Но ведь придумаем что-нибудь? — вздохнула я. — Всё равно от английского Динка пока отмазывается. Видимо, не настал момент. А маму?

— Заберём. Тут комнат вагон.

— Она без Дины не хочет.

— О, ну ладно, подумаем-придумаем, — рассмеялся Джек. — А ты, кстати, пока не можешь работать в Нью-Йорке, это факт. Паблито скоро родится. И поберечься тебе пока надо. Выздороветь. Но почему бы тебе не написать книгу?

— Книгу? — удивилась я. — Ой, а я смогу?!

— Я не знаю такого, миссис Александра Лозанина-Рендальез, чего ты не можешь! А приключений у нас с тобой аж на две хватит.

Я рассмеялась — так мне стало хорошо, а Джек поймал мою смешинку, смахнул с щёк в губы и растворил в нежном поцелуе. До головокружения. На этот раз приятного. Когда Джек распахнул веки, в карих радужках отразился свет звёзд. А, может, что-то внутри него засияло…

— А знаешь, может, ты и права насчёт Меделин, — произнёс он. — Но сразу простить трудно. Я ещё пообижаюсь немного, ладно?

— Пожалуйста-пожалуйста, только не очень долго, а то станешь брюзгливый и сморщенный, а мне такой нравится. Этот лоб, — ласково поцеловала его я. — Эти щёки. Этот нос. Этот подбородок. И губы. И вот эта выемка на шее.

— Ой, щекотно! — захохотал Джек.

И кажется, ему стало совсем легко. Хотелось бы!

Я решила, что немного подожду и напишу Меделин на Фэйсбуке. Я больше совсем на неё не дулась, наоборот, мне было её жаль, а в сердце потеплело. Чего я только о Меделин не думала! А попала пальцем в небо. Она просто потерять его боялась, потому и ревновала меня к сыну и к нашей любви, потому что сама не знала, как его любить. Некоторые любят неуклюже, потому что иначе не умеют. Но ведь любят же!

Я вдохнула и выдохнула, став легче на одну тайну. Хорошо! Надеюсь, со временем легко станет и Меделин! Очень надеюсь!

* * *

А потом мы поужинали, посмеялись и завалились спать. Точнее, Джек заснул рядом со мной, умиротворённый и расслабленный, как огромный ребёнок. Я тихонько поцеловала его; погладила свой живот, думая о китёнке. Каким он будет, наш кубино-испано-американо-русско-турецко-казачий малыш? Загадка. Наверняка очень красивым.

А потом у нас родится девочка. И ещё мальчик… может быть… Это уже зависит не от меня, значит, и заботиться об этом я не стану. У меня теперь придумалось дело, и мне не терпелось им заняться — до чесотки в пальцах!

Потому я достала планшет, рассыпала горошины воспоминаний, поймала первую же мысль и, высунув от усердия язык, начала печатать:

«Согласно современным романам, после вчерашнего приличные женщины просыпаются в постели с прекрасным незнакомцем или хотя бы с головной болью и воспоминаниями о нём…»

Эпилог

С улицы, из-за светлых занавесок доносились солнечные латинские ритмы. Самый главный человек на свете сказал «Агу» и потянул в рот крупный розовый опал, венчающий моё колье. От макушки моего счастья пахло молоком и радостью, и не было ничего на свете красивее нежных-нежных, пронизанных светом смугленьких розовых щёчек, чистого, высокого лобика, розовых губок, так легко складывающихся в улыбку, и так искренне взлетающих вверх от удивления бровок. Мы уже поспали и покушали, и потому я поцеловала крупную ручку, аккуратно забрала «не игрушку» и спросила:

— Пойдём к папе, китёнок?

Паблито обратил на меня свои большие, лучистые, карие глазки с длинными, завивающимися ресничками на зависть мисс Вселенным, расцвёл в улыбке на все свои четыре жемчужные зубика и ответил:

— Аву-ву, — а затем ткнул в сторону музыки пальчиком, как американский президент избирателям.

— Конечно, ты — самый главный, — улыбнулась я. — Как наш папа.

И мы пошли: я в белом обольстительном платье с умопомрачительным декольте и шнуровкой на спине, на десятисантиметровых каблуках невероятно эротичных босоножек с лентой, крест-накрест обвивающей голени, — всё, как Джек любит, и Паблито в крошечных джинсиках, стильной маечке, как и подобает шестимесячному мачо с каштановыми кудряшками. Он тяжелеет с каждым днём, уже семь килограммов, так что можно не качать руки в спортзале, как наш папа!

* * *

Если вы живёте в Пуэрто-Рико, то знаете, что день без праздника прошёл насмарку. Если в календаре не предусмотрено, жители карибского острова сами придумают повод: шестидневный карнавал с рогатыми масками «вехигантес», начало лета, конец лета, джаз-фестиваль, гастрономический фестиваль, день Цирка, день Девы Марии и так далее. Нужен праздник? Прилетайте в Сан-Хуан, получите, распишитесь. Ни один турист ни в одну неделю года не прогадает.

Но сегодня праздник был особый: раз уж свадьбу мы «зажали», то годовщину решили отметить с размахом. Хотя у президента Латиноамериканской группы компаний Оле-Ола Джакобо Мария Изандро Рендальеза иначе, как с размахом, и не бывает. Уж я-то знаю! Если рычит, то крыша поднимается, если доволен, весь офис танцует. Возможно, поэтому за год под руководством моего корсара группа Латинской Америки вышла на первое место по продажам в мире. И бонусы все наши, и все революционные проекты из штаб-квартиры всегда нам первым присылают. Я вроде бы и не работаю, но в курсе всего, чем занимается мой любимый — у «антикризисной» жены декрета не бывает. И я этому очень рада!

По коридору нашего особняка мимо меня пробежала стайка разновозрастных ребятишек. Хотите сотню племянников, троюродных-четвероюродных, крестников и их случайных друзей? Выходите замуж за горячего латиноса.

Семилетний Энрике в одних плавках остановился, переводя дух, и выпалил по-испански:

— Сандрита, тебя искала красивая чикита из России, та, что с рыжим приехала! Спрашивала-спрашивала, я еле разобрал! Она на террасе была, с бабушкой Хуанитой и американскими сеньорами.

— Спасибо, малыш, — я чмокнула его влажную макушку.

И мы с Паблито, сидящем на моём бедре, как властелин Вселенной, пошли к террасе через холл. В прохладе толстых стен, построенных испанским конкистадором, царила идиллия: на диванчиках сидели мой папа со своей женой, и моя мама рядышком, блаженная, как ангел. А напротив неё мама Марисоль — наша общая с Джеком; три её кузины, дородные и весёлые мамиты[41], размером побольше своих загорелых мужей и четыре друга семьи.

Дядюшка Антонио уже где-то достал шахматную доску и подмигивая, соблазнял моего папу на партию. Кажется, языковой барьер никому не мешал. Все улыбались и разбирали по тарелочкам угощения с трёхэтажных блюд, расставленных на длинном столе с белой скатертью.

Чего тут только не было: крошечные алькапурриас — жареные во фритюре банановые оладьи с крабовым мясом и тапиокой, корзиночки с салатом из омаров, заправленных чесночным маслом, и даже с моим любимым оливье — «ensalada rusa», сырные рисовые шарики альмохабанас, волованы с белым мясом, икрой или морепродуктами, всего не перечесть… А на столе с десертами пироги с манго и карамелью, пирожные с заварным кремом, молочные конфеты и шоколад, кокосовый пудинг в миниатюрных формочках. Ребята-официанты из кейтеринговой компании, стройные и красивые, как на подбор, сновали с подносами и подливали гостям в доме и в саду пина-коладу, шампанское, мохито, куба либре и, конечно, Оле-Олу!

Увидев меня, бабушки-дедушки-тёти-дяди возбудились и хором предложили подержать Паблито. Мы все начали целоваться, словно я не укладывать и кормить Паблито уходила, а они встречали нас из кругосветного путешествия. Переключаясь с испанского на русский и обратно, я думала о том, что в жизни случаются совершенно неожиданные подарки, конечно, при условии, что ты и сам без дела не сидишь.

Оказывается, пока мы приключались год назад с Джеком в Венесуэле, в России заболела моя мама — сердечко подвело. Динка растерялась, начала мне дозваниваться. Тщетно. И вдруг включился папа со своей женой. Тётя Валя помогла найти хорошего врача, устроила маму в больницу, где её полечили, отходили, а мне обо всём рассказали уже потом. Если честно, видеть рядом маму и тётю Валю до сих пор было из серии «вау?!», но моей благодарности не было предела. Выбрав не ревность, а человечность и дружественность, тётя Валя невероятно выросла в моих глазах, и как же на душе от этого стало хорошо! По-моему, у неё тоже! Да и у папы — всегда приятно спасать, а не чувствовать себя виноватым. Кажется, он даже горбиться перестал, и глаза заблестели…

Я забрала у бабушек заласканного Паблито, и мы вышли на террасу, мгновенно нырнув в новое море улыбок и любимых, близких лиц. Но сначала я направилась к плетёным креслам в тенёчке у искусственного пруда с карпами кои.

К моему удивлению, мистер Уилл сидел и с упоением слушал, как, не обращая внимание на сальсу из динамиков, установленных у бассейна, ему напевала что-то протяжное на испанском нестареющая восьмидесятилетняя Хуанита. Она отставила в сторону трубку из красного дерева и пальцами свободной руки отщёлкивала свой ритм, пристукивая по плитке ногой в чёрной туфле. От мелодии повеяло закатом, морем и ромом. Я остановилась, не желая прерывать, но Паблито громко сказал:

— Агу, — и засмеялся. Он всегда радуется, когда поёт Хуанита.

Старики обернулись, и я увидела искру в серых глазах великого инвестора, словно он встретился с воспоминаниями и, зачерпнув их сладости, вновь помолодел.

— О, дорогая моя Сандра! — воскликнул старичок с неизменной бабочкой на рубашке, на этот раз жёлтой. — Какая же вы красавица!

— Наша красавица, — вставила Хуанита.