С того дня как заболела Наталья Петровна, и начался у них семейный разлад. Словно свекровь была тем самым стержнем, на котором все держалось. А может, оно так и было на самом деле? Тата никогда не задумывалась. Работала много, а домашняя жизнь проходила параллельно с рабочим временем. Параллельные прямые же не пересекаются…

Паша теперь почти все время находился в больнице, рядом с матерью. На работе отпуск оформил. Выхаживал ее как заправская сиделка, с ложечки куриным бульоном кормил. А домашние заботы легли на ее плечи, и оказалось, что этих забот столько, что только успевай поворачиваться! Но и это было еще не главной проблемой…

Аллочка оказалась ее проблемой, как ни странно. Вернее, не сама по себе Аллочка, а отношения с ней. Не получалось, не складывалось что-то… Будто Аллочка обижалась на нее за отсутствие в жизни отца и любимой бабушки.

Сначала Тата сердилась на дочь: она, что ли, виновата в том, что бабушка заболела? Сердилась, раздражалась, даже слегка гневалась… В конце концов, она своей работой жертвует ради поддержания домашнего очага! А работа у нее серьезная, между прочим! Очень ответственная! Одних только арбитражных исков сколько, да на такие суммы, что самой страшно! А тут, понимаешь ли, дочь ее не ценит… Не слушает, не обращает внимания на ее замечания, даже в глаза ей старается не смотреть! Она дочери говорит что-то, а та сидит, нахохлившись, и в сторону смотрит… Будто матери нет рядом, будто она одна в комнате!

А потом раздражение и гнев обратились в испуганное непонимание: что вообще происходит? Она же ей мать, а не чужая женщина… Попыталась как-то наладить общение, даже извинилась, что была немного груба и нетерпелива…

И опять та же реакция. Алла никак не отреагировала на ее извинения, смотрела на мать холодно и отчужденно. Зато с отцом по телефону могла болтать сколько угодно и ждала его вечерами, когда придет из больницы, спать не ложилась…

Не сказать, что такая сильная привязанность дочери к отцу была для нее открытием. Вовсе нет. Просто раньше она это обстоятельство оправдывала как-то: например, что поздно приходит с работы… Ведь должен кто-то в семье деньги зарабатывать, почему не она? И Аллочка должна понимать это! Или Паша должен был ей объяснить!

А она не понимает, выходит… Не понимает и не принимает. Будто ей мать – чужой человек…

Но по большому счету, как ни крути, отношение к ней дочери оказалось открытием – очень неприятным. Так испугалась вдруг, что в попытках найти общий язык начала яростно навязывать себя Аллочке, приставать с расспросами: как, мол, в школе дела да отчего такая грустная, давай с уроками помогу… Аллочка как-то странно поднимала одно плечо, смотрела исподлобья, словно спрашивала: чего пристала? Не надо мне ничего… Ни задушевных диалогов, ни помощи и тебя саму тоже не надо…

Странным было и то, что Паша не желал слушать ее жалоб на дочь. Отмахивался – не придумывай, мол… Просто она за бабушку переживает, не надо к ней лезть с разговорами. И вообще, я устал… Весь день в больнице около мамы нахожусь, с утра и до вечера…

– Так давай я тебя подменю? – предложила было Тата, на что Павел отреагировал довольно странно, будто испугался сильно:

– Нет-нет, что ты… Мама уже привыкла, что я с ней… И все врачи меня знают, и медсестры… И я знаю, что нужно делать и когда…

Однажды она все же отпросилась с работы и пришла в больницу к Наталье Петровне. В конце концов, она ей тоже не посторонняя!

Накинув на плечи белый халат, решительно шагала по больничному коридору. Уже подходя к палате Натальи Петровны, увидела вдруг – двое стоят у окна. Медсестра в голубой униформе – к ней лицом мужчина стоит спиной. И даже не поняла сначала, что этот мужчина – Паша…

Ей хорошо было видно лицо медсестры. Не сказать, чтобы красивое – обычное совершенно лицо. Но глаза… Какими глазами она смотрела на Пашу! И как у нее губы дрожали, будто она очень хотела улыбнуться, но боялась этой улыбкой спугнуть что-то важное!

А Паша вдруг поднял руку и погладил тыльной стороной ладони эту медсестру по щеке. Нежно так погладил. И сказал ей что-то, отчего та улыбнулась все-таки и будто потянулась лицом за его ладонью, как тянется кошка за ласковой рукой хозяина. И даже глаза чуть прикрыла от счастья…

А Тата стояла как соляной столб. Казалось, руки и ноги навсегда потеряли подвижность, и внутри разливался страх чернильным пятном. Нескольких секунд ей хватило, чтобы понять: а ведь у них любовь… У этих двоих… У ее мужа Паши и медсестры-кошки… Не просто флирт или пошлый адюльтер, а именно любовь. Стоят, ничего кругом не видят, не слышат. И даже опасности за спиной в ее лице не почуяли.

Когда очнулась, первой мыслью было подойти, устроить скандал. Проговорить злобно в лицо этой кошке: я законная жена, я! А потом Пашу отправить домой и запретить ему вообще сюда приходить! Именно так и надо сделать, да!

Сделала несколько шагов вперед, но вместо возмущения вдруг произнесла тихо и обиженно:

– Паша?!

Он обернулся к ней, еще не успев стереть с лица всю нежность, обращенную к медсестре. Смотрел пустыми глазами. Ей даже показалось, в этих глазах мелькнула досада: зачем помешала, кто тебя просил? Медсестра тоже глянула на нее вовсе не так, как хотелось. Без испуга глянула, но со спокойным интересом. Будто уверена была в своем превосходстве. В своей победе над ней – полной и безоговорочной. Потом повернулась, пошла от них быстро по коридору…

– Что это было, Паш? – спросила тихо, близко подойдя к нему и заглядывая в глаза.

– Ты хочешь прямо здесь выяснять, что это было? – спокойно произнес Павел, отводя в сторону взгляд.

– Да… Я так хочу… – пролепетала она неуверенно.

– Не время сейчас и не место, Тань. Давай обо всем дома поговорим, хорошо?

Обо всем… Обо всем! Тата услышала, какой значительный акцент он сделал на этих словах. Стало быть, есть о чем говорить! И есть что решать… Стало быть, слишком далеко все зашло у него с этой медсестрой!

– Хорошо. Дома поговорим… – заставила себя произнести с огромным трудом. – А я вот Наталью Петровну пришла навестить… Как она, кстати?

– Сказали, скоро домой выпишут. Может, через неделю, может, через две. Ну, идем, если пришла…

Наталья Петровна ей обрадовалась. Даже очень. Но было в этом «очень» что-то такое… Нарочитое. Виноватое. Будто она за Пашу извинялась, что ли…

Из больницы домой возвращалась пешком. Каких-то особенных мыслей в голове не было, кроме одной и той же, повторяющейся круговоротом: этого не может быть, просто не может быть, и все… Не может быть, не может быть…

А потом к этой мысли добавилось другое, спасительное: и это пройдет. Может, и есть что-то такое, но пройдет. Скоро выпишут Наталью Петровну из больницы, и все вернется на круги своя… И медсестра сама собой исчезнет, выпадет из жизни Павла. Главное – надо молчать о ней, не поминать ни словом, ни полусловом… А еще надо сделать из всего свои выводы. Да, как же ей раньше это в голову не пришло? Она ж совсем за последнее время от семьи отдалилась, только и видит всех рано утром или поздно вечером! Все, все… Надо срочно исправлять положение, надо войти в общий семейный круг, надо сблизиться с дочерью – во что бы то ни стало… И ну ее к лешему, эту карьеру! Да, пусть все будет так…

И казалось бы, оно все так и было. Никакого «домашнего» разговора не состоялось: она молчала, Паша молчал. Наталью Петровну выписали из больницы. Она перестала задерживаться на работе. Да, все так и было… Да только не было ничего. Внешне все было, да, а изнутри все разладилось.

Наверное, каждая женщина это на себе сразу чувствует, когда ее разлюбят. Холод этот… И сдержанная неприязнь мужа, которую он вроде и не хочет показать, но она упорно вылезает из всех щелей… И каждая женщина не знает, не понимает, как с этим быть. Как с этим жить.

Конечно, можно развестись… Разбежаться, разделиться, горшок об горшок! И как в таких случаях обычно бывает? Ребенок с матерью остается жить, а к отцу на свидания – по воскресеньям…

Да, так обычно бывает. Но не в их случае. Потому что это и на минуту представить себе невозможно, чтобы Паша видел свою любимую доченьку только по воскресеньям! Да и доченька это не примет, за папочкой убежит… А она что, одна останется? Без мужа и дочери?

Ну уж нет… Пусть лучше идет как идет. Пусть так… Пусть идет это вязкое время. Пусть…

Оно и шло. И мучило, измывалось над ней. Выворачивало наизнанку. Заставляло задумываться, вспоминать… И снова вспоминать, и снова задумываться…

Вдруг однажды острая мысль пронзила нутро: а ведь это бумеранг, вот оно что! Бумеранг, который прилетел к ней по закону физики и ударил пребольно! Это все ей за маму… Господи, да как она сразу этого не поняла? Конечно, это за маму… По крайней мере, Аллочкино неприятие – уж точно за маму!

И в самом деле… Если вернуться туда, в свое детство… Если представить, что чувствовала мама, когда она с ней вот так… Да что там представлять, она теперь прекрасно знает, что мама чувствовала! Непонимание, боль и растерянность – вот что. Каково ей было все это знать? Что муж ее разлюбил, что дочь не любит…

А она сама разве любила Пашу, когда соблазняла так неловко? Она его тогда добывала себе, но не любила! Да и вообще… Способна ли она кого-то любить, кроме своего отца? Отец ей сказал тогда: уйдем вместе с тобой к другой тете… И она согласилась легко и просто – да, уйдем! Получается, оба они – эгоисты… Наплевать им было на маму… Что она чувствует, как все это переживает – наплевать… Ведь мама наверняка все знала про эту «тетю». И знала, что отец уйдет к ней – вместе с дочерью…

Да, это бумеранг. Нет больше сомнений. Только на душе легче от этого не становится. И как жить дальше, непонятно…

Однажды опять сделала попытку поговорить по душам с Аллочкой. Сказать, как она ее любит. И снова Аллочка глядела на нее так, будто ждала, когда она от нее отстанет, наконец…