– Нет, не понимаю… То есть как это – отпустить? Да у меня же ничего дороже нет в жизни… Я ведь живу памятью о нем… Да я с ним разговариваю все время! Я чувствую его присутствие рядом, понимаете?

– Так я об этом и говорю, что нельзя этого делать. Нельзя. Надо отпустить отца, Тань. Своей привязкой ты и себе плохо делаешь, и отцу плохо делаешь. Ты ему свободы не даешь – там… – подняла глаза кверху Елена Васильевна. – Мы ведь не знаем, как оно все там, в ином мире, происходит, верно? Может, нашим дорогим ушедшим свобода нужнее там, чем здесь… Ты никогда об этом не задумывалась, Тань?

– Нет… Никогда не задумывалась…

– А зря. Отпусти своего отца, Тань. Постарайся. И пересмотри свое отношение к матери. Тем более ты уже начала это делать! Ты же поняла, что повторяешь ее ошибки, верно?

– Да, но… Мне трудно это сделать, очень трудно. Вряд ли я смогу… Вы ведь не знаете всего… Это ужасно, конечно, что я вам скажу сейчас… Но я с детства мучаюсь мыслью, что моя мама убила моего отца. Да, да, именно так… Сознательно убила, понимаете?

– Нет, не понимаю… Как это?

– А я маленькая была, но очень хорошо все помню… У отца был сердечный приступ, а мама ему лекарство не дала… Сидела на кухне и ждала, когда он умрет…

– Но как же так… Может, ты напутала что-то, не поняла? Сама же говоришь, маленькая еще была…

– Нет, ничего я не напутала. Это она его убила, я знаю.

– А твоя мама знает об этом? Ну… Она знает, в чем ты ее обвиняешь?

– Нет… Я никогда не говорила ей этого. Я просто ушла из дома в семнадцать лет, и все. И больше ее к себе не подпустила. Ни ее, ни сестер.

– Боже, Танечка… Да как же ты с этим живешь столько лет…

– Да вот так и живу. И правильно вы обо мне все сказали, да… И про синдром Электры, и про сопутствующие ему комплексы… И что я себя не люблю… Сама для себя добываю, что мне нужно, но себя не люблю… И я знаю, что это грех большой. За то мне и бумеранг прилетел, да… И что мне теперь делать, Елена Васильевна? Может, в церковь сходить, попросить прощения за свою нелюбовь к матери перед богом?

Елена Васильевна замолчала, потом вздохнула тяжело и произнесла с грустной улыбкой:

– Знаешь, я тебе отвечу сейчас словами одного древнего философа. Филона Александрийского… Он сказал: если ты не принес свои грехи на алтарь своего сердца, незачем идти в храм. Надеюсь, ты понимаешь, о чем это?

– Да, понимаю. Надо сначала внутри себя разобраться, со своим сердцем… Но что мне делать? Неужели надо к маме идти? И разговаривать с ней надо…

– И разговаривать, и проговаривать все, что ты о ней думаешь! Она ведь даже не догадывается, в чем ты ее обвиняешь… А может, все не так было на самом деле?

– То есть… Мне надо прийти к ней и сказать… Но как, как я могу ей это сказать? Вы представляете, как она может отреагировать?

– Представляю. Но, Танечка, но! Если правда может вызвать скандал, значит, лучше допустить скандал, чем носить в себе эту правду! А с другой стороны – может ведь и выясниться, что твоя правда вовсе не есть правда…

– Но я не могу, не могу!

– Можешь, Таня. Можешь. Тебе нужно самой с этой проблемой справиться. Отработать ее, понимаешь?

– Но как?

– Сама думай. Человек сам себе должен помочь. Никто не придет и не решит его проблему до конца, даже самый распрекрасный психолог… Сама должна отработать. Сама… Чужие знания – это чужие знания, они мало помогут. А свои – это свои… Пусть и в душевных муках обретенные. Когда они через себя пропущены, то обязательно выведут на правильную дорогу.

– Да, я поняла вас, Елена Васильевна. Я буду думать… А еще я к маме пойду, да…

– И о дочери своей подумай, Таня. Ей тоже надо помочь.

– Да, да… Вы правы… Нельзя, чтобы она пошла в жизнь с этим синдромом Электры, как я… И с Пашей мне надо на эту тему поговорить… Он поймет, он умный.

– Да, да… В первую очередь девочке надо помочь в главном: отпустить от себя отца. Дать ей понять, что отец не идеален и не боготворим, что он вполне обычный человек. А сам отец должен помочь ей пересмотреть отношение к матери… Объяснить, что у девочки на самом деле гораздо больше общего с матерью, чем с отцом… В общем, работы у вас впереди много, Таня. И у тебя, и у твоего мужа.

– Да, я поняла, Елена Васильевна. Поняла… Спасибо вам за все. И знаете что, Елена Васильевна? Я прямо сейчас к маме пойду… Да, прямо сейчас…

– Я на машине, могу подвезти.

– Да, если можно. Так даже лучше. Вдруг я передумаю и сверну с полдороги…

– Не передумаешь. Я тебя прямо до подъезда довезу. Идем…

Часть 7

Люда

Борщ весело булькал в кастрюле – оставалось добавить только специи и зелень. И побольше: зять любит, когда зелени много. И борщ ее любит… Все-таки хороший муж у Лены, добрый и неприхотливый… Золото, а не муж. Любимый зять Ванечка.

Люда улыбнулась своим мыслям, закрыла крышкой кастрюлю – пусть еще потомится на огне, вкуснее будет. А пока можно кашу сварить… Внученька скоро проснется, трехлетняя Светочка. А там, глядишь, и Макар прибежит из спортивной школы… Голодный, как всегда. Чего ж их тренер гоняет до такой степени, что мальчишка еле ноги домой волочит?

И надо бы успеть для Макара котлет нажарить. Он обожает бабушкины котлеты, может пять штук за один присест уговорить. Еще и поясняет при этом: белок мне нужен, белок, бабушка! Я же спортсмен! И организм у меня растущий!

Что бы понимал – организм у него растущий… Двенадцать лет всего, а туда же, уже рассуждает…

А Лена, наверное, опять на работе задержится. Надо бы с ней на эту тему поговорить: что это за задержки такие… Конечно, с домашними хлопотами есть кому справиться, не в этом же дело! Семья есть семья… Надо, чтобы все вместе за одним столом собирались…

А еще Ирише надо обязательно позвонить. Спросить, как там внуки – Валерка с Игорем… И обязательно позвать их всех на воскресный обед… Да, сватью же надо с днем рождения поздравить, совсем забыла! Такая душевная свекровь у Ириши, вот повезло… А у Леночки нет свекрови, Ванечка ведь сирота. Потому, наверное, ее как тещу любит и уважает. Говорит, она ему как мать…

В плавное течение мыслей ввинтился короткий дверной звонок, будто кто-то с той стороны нажал на кнопку, но тут же и передумал. Странно, Макар так никогда не звонит… Он если уж нажмет на кнопку, так нажмет! И держит ее, пока ему не откроют! Или так на тренировке устал, что и сил больше не осталось?

Убавила газовый огонек под кастрюлей с кашей, пошла открывать. А звонок тренькнул еще раз – так же робко.

Привычно повернула рычажок замка, открыла… И не узнала сначала, кто там, за дверью. Темно на лестничной площадке: лампочка перегорела, видать. Потом вгляделась… И тесно стало в груди, будто воздух забыла выдохнуть…

– Тата?… Это ты, Таточка? Не вижу сослепу…

– Да, это я, мам. Можно, я войду?

– Да конечно, конечно… Что ж это я… Стою как пень… Конечно, входи…

Попятилась назад и чуть не упала, наступив на резинового лягушонка – Светочкину игрушку. Лягушонок жалко пискнул под пяткой, и почему-то от этого звука опомнилась, захлопотала курицей, пытаясь скрыть за неожиданной радостью свое удивление.

– Заходи, Таточка, заходи… А я ужин на кухне готовлю… Скоро все домой придут… И Леночка, и зять мой, и Макар… Макар – это сын Леночки, да… А еще там, в комнате, Светочка маленькая спит… Скоро проснется, наверное… Ой, у меня ж каша для Светочки там, на плите! Боюсь, подгорит… Я сейчас, Таточка, я сейчас… Я только кашу отставлю… А ты заходи пока в комнату, я сейчас! Или, может, на кухню пойдем? Я чаю тебе налью… Ой, может, борща поешь? Или котлетку? А еще у меня печенье есть, домашнее… Такое вкусное, знаешь! У меня все рецепт спрашивают…

Говорила и говорила без умолку, не могла остановиться, будто боялась чего. Боялась, что Таточка как пришла, так и исчезнет? Но вот же она – стоит в прихожей, не исчезает…

– Так будешь чай, Таточка? Или борщ? А еще у меня котлеты есть…

– Да ничего не надо, мам… Давай на кухню пойдем, если хочешь… Мне все равно. Я просто поговорить хочу с тобой, мам… Вернее, спросить…

– Конечно, конечно… Поговорить – это конечно… Как же я рада, что ты пришла, Таточка! Хоть посмотреть на тебя, какая стала…

– И какая я стала?

– Красивая… И худенькая такая… Серьезная… Ой, а отчего у тебя лицо будто приплаканное? Что-то случилось, да, Таточка? А я тут болтаю всякую всячину…

– Ничего не случилось, мам. Все у меня хорошо.

– Ну, и слава богу, что хорошо, и слава богу… А как Наталья Петровна? Оклемалась немного? Уже лучше себя чувствует?

– А… Откуда ты знаешь про Наталью Петровну, мам?

– Ну как же… Я ей часто звоню, про тебя спрашиваю… Как живешь, здорова ли, все ли в порядке… И про внучку свою спрашиваю, про Аллочку… А она не говорила тебе разве, что я звоню?

– Нет… Не говорила…

– Ну, может, и правильно, что не говорила. Вдруг бы ты на нее рассердилась, что она со мной разговаривает… Ты прости меня, Таточка, опять я что-то не то говорю, господи… Совсем растерялась… Так о чем ты хотела меня спросить?

Люда вытерла руки о фартук, села напротив дочери за кухонный стол. Взгляд ее был таким преданным и счастливым, что у Таты вдруг перехватило дыхание – а надо ли вообще о чем-то сейчас спрашивать… Но если пришла, то надо, наверное. Надо решиться, в конце концов! Иначе опять ляжет камнем на сердце…

Вздохнула решительно, напряглась, как перед прыжком. И не узнала своего голоса – таким он был глухим и твердым, как камень.

– Мам… Прости, но я тебя сразу спрошу… Просто не могу больше в себе держать… Скажи, это ведь ты убила папу, да? Той ночью… Когда ему плохо стало… А ты лекарство ему не дала… Специально? Ты хотела его убить, да?