-Ты прекрати и определись уже, наконец! Либо ты держишься за ручку со своим кудрявым додиком и строишь из себя святую невинность, либо принимаешь нашу ситуацию и не еб*шь мне мозги, названивая, прося, умоляя, плача…

-Замолчи! – обрываю его, отводя взгляд, не в силах слушать эту позорную правду.

-Я замолчу, Настюш, не переживай. Всё будет, как захочешь. Кроме одного: как бы тебе не хотелось, чтобы я тебя заставил или изнасиловал, но нет, маленькая. Я тебе таких авансов и подарков делать не стану. Ты либо сама ко мне придешь. Честно, без отмазок! Либо берешь этот сраный букетик, и уеб*ваешь раз и навсегда, не оглядываясь и не напоминая о себе! – он вручает мне букет, и прожигает настойчивым взглядом, от которого все внутри начинает дрожать. Сглатываю подступивший, острый ком и переступая через себя, шепчу:

-Не оглянусь и не напомню, не переживай. Но твоей любовницей я не буду.

-Ты уже, Насть, она.

-Значит, больше не буду.

-Не будь, - усмехнувшись, просто соглашается он и подзывает кого-то из охраны.

Слезы обжигают глаза. Обидно, что все так легко и просто. Я дура, знаю, но его «не будь» звучит, как не сильно – то и хотелось, и это бьет по самолюбию. Отворачиваюсь, чтобы не видеть и не слышать, о чем он будет говорить. Руки трясутся, а внутри горит раскалённым огнём, словно часть себя оторвала с мясом. Разумом понимаю, что поступаю правильно: ничего хорошего меня не ждет, если соглашусь быть с ним, но душа на части разрывается, ибо глубоко внутри я наивно верю в нас. Верю, что, несмотря на все «но», могла бы быть с ним безумно счастливой, и сделать счастливым его, и что мы не только про что-то грязное и пошлое, а про что-то своё, понятное лишь нам двоим… - в общем, типичные, девчачьи глупости, от которых следует бежать за тысячи километров, что я и собираюсь сделать. Смахиваю слезы и решительно встречаю его взгляд, когда подъезжает машина.

-Держи, - протягивает он мне связку ключей. Вскидываю недоуменно бровь, на что он закатывает глаза и тяжело вздохнув, поясняет. – Это ключи от квартиры моей матери, поживешь там, пока твой брат не уберется в Москву. Тебя никто не найдет и не побеспокоит.

-Я не возьму, - открещиваюсь, глядя на него во все глаза.

-Бери, хватит цирк устраивать. Я с тобой возился не для того, чтобы потом все равно что-то случилось.

-Все самое худшее со мной уже случилось, благодаря тебе! Так что засунь себе свою заботу, знаешь, куда?! – огрызаюсь, не в силах сдержать эмоции. Меня трясет от этих бесконечных качель и перемен настроения: то он заботливый, то грубый, то холодный, то ласковый, то в бешенстве… Я устала! Не могу больше.

-Я-то засуну, Насть, - кивает он, не скрывая злости, – но тебе на будущее совет: если уж ты что-то для себя решила - при до конца, не мотайся, как говно в проруби, под гнетом обстоятельств. Выбрала безопасность вместо душевного покоя? Так сохрани хотя бы ее! Демонстрация характера хорошо смотрится, когда не граничит с тупостью. А то, что ты тут передо мной демонстрируешь кроме, как тупостью я назвать не могу. Только дураки просирают всё, умные даже из потерь извлекают выгоду. Хочешь быть дурой – вперед: спускай в унитаз свои жертвы и возвращайся к тому с чего начала! Но если хоть чуть-чуть ценишь себя и свои ресурсы, то бери эти ключи, и не страдай херней! Мне уже ничего доказывать не нужно. – он со стуком опускает ключи на капот и, не говоря больше ни слова, идет в дом.

Смотрю ему вслед и изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не разреветься, как дура. Хочется броситься за ним, обнять в последний раз и навсегда запечатлеть в памяти его запах.

Зачем?

Я и сама не знаю. Просто от понимания, что это наша последняя встреча, загибаюсь от отчаяния. Именно поэтому, а не потому что я - не дура, беру ключи и еду на квартиру его матери. Мне сейчас жизненно-необходимо хотя бы косвенное присутствие Долгова, хотя бы крошечная часть его жизни, иначе я совершу ошибку. Слишком мало его было у меня, чтобы так просто отпустить. А отпустить не просто надо, я обязана! Всю дорогу до одного из спальных районов города повторяю эту мантру.

Водитель останавливается у подъезда невзрачной, трехэтажной «сталинки», я с удивлением и колотящимся сердцем оглядываюсь, понимая, что здесь прошло детство моего большого и, судя по всему, сентиментального мужика. На душе от сей мысли становиться теплее, а на губах расцветает невольная улыбка. Водитель провожает меня до квартиры на втором этаже, объясняет что-то, и наконец, оставляет одну.

Некоторое время брожу по трем небольшим комнатам, как по музею. Новейший ремонт стер все следы прошлого, но огромное количество фотографий в рамках, расставленных на полках, кубки, медали, грамоты рассказывают свою историю.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍Остаток ночи я провожу, погрузившись в летопись семьи Долговых. Почти все награды принадлежат Сереже. Впрочем, кто бы сомневался? Тот факт, что он занимался боксом тоже не удивляет. Вполне в его духе. А вот то, что он выигрывал и город, и край, и первенство СССР среди юниоров, а после не стал продолжать спортивную карьеру, озадачивает. Но теперь я уже вряд ли узнаю причины, и это вызывает грусть.

Просмотр фотографий тоже не добавляет настроения. Я смотрю на задорного мальчишку, обнимающего сестру и улыбающегося во все тридцать два, на хулиганистого парня с наглыми глазами и открытой улыбкой в компании друзей, на смеющегося жениха под ручку с беременной невестой, и понимаю, что между нами пропасть в целую жизнь.

Жизнь, которая выковала из открытого, веселого парнишки жесткого, циничного мужика. И это не плохо, а закономерно. Более того, с возрастом он, как дорогое вино, стал только вкуснее, притягательней. «Самый сок» - как сказала бы Лиза. Однако, мне до слез горько, что я никогда не узнаю его другого, а главное - никогда не смогу быть даже крошечной частью его жизни.

Засыпаю опустошенная, вымотанная, горящая одним желанием – поскорее уехать. Утро начинается с больной головы и разрывающегося телефона. Звонят Олька, Илья и мама. Проходу и Терехина с тяжелым сердцем отклоняю. А вот мамин вызов, не видя смысла скрываться, принимаю. Пора сообщить о своем решении вернуться в Москву.

Как только отвечаю на звонок, на меня тут же обрушивается поток мата и оскорблений.

- Ты совсем обнаглела? Вторые сутки не можем тебя найти! Ты вообще понимаешь, что мне пришлось выслушивать от папы Гриши из-за тебя?

-Правду, наверное, – издевательски предполагаю я, наливая себе чай.

-Что? –задохнувшись праведным гневом, взрывается моя мамочка. - Ты совсем там что ли берега попутала? Ну-ка быстро домой, иначе я тебе клянусь, я тебя, бл*дь, собственными руками придушу, сучонка такая!

-Ага, бегу уже.

-Настя! Не беси меня! Ситуация серьезная, папа Гриша в бешенстве. Яша начудил позапрошлой ночью по-крупному, так что не накаляй. Приезжай немедленно! Ты знаешь папу Гришу, тут всем не поздоровиться, и тебе в первую очередь!

-Конечно, кому же еще? – отзываюсь иронично, с удивлением обнаружив, что мне на все это абсолютно наплевать. Раньше я бы уже тряслась осиновым листочком на ветру, а теперь, будто меня и вовсе не касается. Впрочем, так и есть. Через пару часов я буду в Москве и, как говорится, еб*сь оно всё конем.

-Я что-то не пойму твоего спокойствия. Взрослая что ли до хера стала? Может, тебе тогда пойти и самой себя обеспечивать, раз тебе никто не указ? Или может, ты хочешь вернуться к своему любимому папочке? Давай, посмотрим, как он обрадуется, когда ты заявишься к ним в двушку с чемоданом?

У меня вырывается смешок, ибо Жанна Борисовна себе не изменяет.

-Давай, мам, - с улыбкой соглашаюсь спокойно, не замечая текущих по щекам слез.

Мне не больно. Нет. Я постоянно это слушаю и знаю, что это истинная правда. У папы Андрея своя семья, и я наверняка буду в тягость. Мне действительно придется искать работу, и как-то обеспечивать себя самой, но меня это не пугает, я с четырнадцати лет подрабатывала где-то. Просто я ужасно устала от того, что все, кого я люблю, ставят меня перед таким выбором, в котором нет вариантов, предполагающих ответную любовь.

Мама еще несколько минут плюется ядом угроз и обвинений, пока я не перебиваю, уточняя, уехал ли Яша. Убедившись, что его уложили в какой-то рехаб, прошу собрать мои вещи и сообщаю, что приеду через час. Мама пытается высказаться на этот счет, но я обрываю связь.

Допив чай, осматриваю в последний раз квартиру, забираю из найденного альбома фото Сережи на память, и дожидаюсь вчерашнего водителя. Он пообещался привезти к обеду продукты.

Передав ему ключи, прошу отвезти меня домой. Всю дорогу смотрю в окно и, как ни странно, с сожалением провожаю проносящиеся за окном улочки. Вспоминаю свой счастливый июль и чувствую невыносимую горечь. Жаль, а ведь все могло быть так красиво…

За этими размышлениями не замечаю, как мы подъезжаем к дому. Только сейчас накатывает небольшой мандраж, но я тут же подавляю его и решительно вхожу внутрь, с разбега натыкаясь на ледяной взгляд водянисто-голубых глаз из-под нахмуренных, белесых бровей.

-Явилась, - резюмирует папа Гриша, остановившись напротив, и сцепив руки в замок за спиной, оглядывает меня с ног до головы. Я цепенею, ибо знаю, не к добру это.

Чтобы наш генерал - губернатор в такой час был дома, да еще дожидался меня, меряя шагами холл? О, Господи, кажется, я действительно серьезно влипла! И последовавший приказ это только подтверждает.

-В кабинет поднимайся, Настя! Пора нам с тобой поговорить.

Сглатываю тяжело и, кивнув, следую за отчимом, лихорадочно пытаясь понять, о чем именно будет разговор. Знает ли он о том, что я – та самая девушка, из-за которой случился весь сыр – бор позапрошлой ночью? Серёжа обещал скрыть мое участие, но при таком количестве свидетелей, это вряд ли возможно, да и Яша, думаю, молчать не стал. А раз так, то что можно говорить, а что – нельзя, и как себя вообще вести?