Ему надо время – справиться с мыслью, что он что-то должен мне. В конце концов мы с ним встретимся, он осознает, что все в порядке. И снова станет ходить к нам в гости три раза в день.

Мы вскоре и правда встретились. Но не у дома, не в тамбуре, – в ресторане. Я была в «Саппоро», отплясывала… Под песню «Я полюбила бандита!». А Макс сидел в кабинете с какими-то мужиками и… наблюдал через приоткрытую дверь. Видно, мои танцы показались ему печальными.

– Иди-ка сюда, – он вывел меня с танцпола и в бар отвел. Где народу поменьше. – С тобой все в порядке?

– В полном, – низ живота трепетал, но Макс не мог его видеть.

Он мучился сомнениями. Я – неловкостью. Не настолько я глупая, чтобы не понимать: кина не будет, киномеханик сдох. И не настолько, чтоб не сложить два и два. «Бандита» и Макса. Еще не хватало, чтоб он меня жалеть начал. И я спросила:

– А ты?

– Ну, я не танцую под песни про журналисток.

– Ну, мало ли. Может, ты плачешь в душе.

– Я такой, какой есть, – сообщил он пронзительно взглянув мне в глаза. – Пацаны не плачут.

На этот раз, я взбесилась. Быть может, я и цеплялась за каждого своего любовника. Но только мысленно, когда мы с рукой оставались наедине. Физически, я уходила сразу же. Как только понимала, что не нужна. И то, что Макс жалеет меня, меня и задело, и оскорбило.

– Ах, Котик, – нагло сказала я, похлопав его по твердокаменной сиське, оттопырившей тонкий свитер. – Ты просто так говоришь. Но я-то знаю, в ночи, ты страдаешь и мучаешься, слыша, как я за стеной…

Макс вскинул голову, словно кобра и сделал шаг на меня. Так резко, что я умолкла на полуслове.

– С чего ты взяла, что я мучаюсь?! – рявкнул он. И это, судя по треску его кровати, было чистейшей правдой.

– Да так… Сам видишь, как Димка по мне страдает!.. Вся эта боль, разборки… Вы только друг друга не убивайте… А я? Что я? Я переживу! – и я отвернулась, как Катерина в «Грозе», чтоб Макс, не дай бог, не решил, что я говорю серьезно. – В «Амур», в «Амур» с головою брошусь… Может не сейчас, а в новом сезоне.

Его лицо вновь напомнило мне собаку с пчелой во рту. Пока Макс задыхался словами, я нагло поцеловала воздух в его направлении, развернулась и очень быстро ушла.



«Охренела ли я?»

– Нет, ты совсем охренела, – с толикой восхищения проговорила Ирка. – Так ему прямо в лицо сказала?..

– Что в этом охренительного? – спросила я.

Хотя прекрасно знала, что именно.

После того, как Макс, пьяный в дым, ввалился к нам среди ночи, не только я, весь дом знал. С чего вдруг Ирка решила начать расспрашивать? У Кроткого богатый словарный запас и очень четкая дикция. Он мне вчера, все наболевшее, по полочкам разложил. Доказал, как дважды два, кто из нас тут кто. Поорал на тему, кто тут кому больше должен и меньше нужен, а когда я объяснила, что с самого начала все это знала и незачем так орать, вдруг завалил меня и стал целовать.

Ну, принц логики. Король, все же Кан.

Меня опять тряхнуло от распиравших душу воспоминаний. Как Макс схватил меня за руку и потащил к себе. Как мы едва не убились в прихожей, пытаясь одновременно идти и стягивать друг с друга одежду. Как пах и лип к спине холодный линолеум. Как Макс, не видя ничего в темноте, шептал мне:

– Как ты прекрасна!..

Как его губы порхали по моему телу, то и дело возвращаясь к моим губам. Как я сама кричала и плакала, повторяя его имя, словно молитву… Он был вчера богом. Факт. И лишь одно омрачало все удовольствие: когда кто-то размером с Макса, трахает на полу кого-то размером с меня, на следующий день кажется, будто тебя избили.

Ирка выдернула меня из розовых грез:

– Ты помнишь ту часть его спича, в которой он обещал, что мы все будем питаться самостоятельно, а то еще и за квартиру платить?

Я по привычке пожала плечами, но тут же скривилась: плечи, особенно лопатки, болели сильнее всего.

– Он это не всерьез. Где еще он таких дур найдет?

На самом деле, Макс никого и не собирался искать. Сам признавал, что погорячился. Но и меня призывал признаться, что и я не права. Мол, весь город, кроме него, меня трахает, так почему только он – платит? Он хочет трахать. Я обиделась было, но поняла, что он мою рубрику чересчур серьезно воспринимает. Мне часто писали читатели, требуя отдаться и им… И я состроила из себя востребованную шучку. Сказала, что раз уж так, то пусть либо Ирка с Бонечкой с ним трахаются, либо пусть меня от уборки освободят.

Узнав, что Кроткий выбрал освобождение от уборки, Ирка яростно хмыкнула, покрываясь пятнами.

– Ты, что ебанутая?!

– Слышишь че?! – взвилась я. – Давай, сейчас до его офиса дойдем и ты, еще раз, подробно, мне пояснишь, чем он плох. Как человек и мужчина.

Ирка сменила тон.

– То, что ты делаешь, ни в какие ворота не лезет.

– А что я делаю?

Она нахмурилась, глядя на меня из-под капюшона.

– Он мало того, что блядво, он же черный. Тебе самой не противно с ним трахаться?

Воздух пах кислятиной, оттаивающей землей и тухлыми яйцами. Я не сразу поняла, что это – всего лишь запах ТЭЦ. Мне казалось, что вся моя реальность протухла. «Ты же два года за его счет жрешь!» – хотелось сказать.

Но вслух я сказала:

– Ты своего Саню при свете дня видела?

Она отрывисто рассмеялась и стянула с руки перчатку. Сунула мне под нос подаренное Саней кольцо.

– Вот что я вижу.

– Что это? Знаменитый алмаз «Надежда»?

– У тебя когда-нибудь было бриллиантовое кольцо?

– Да, – ответила я. – Женя подарил.

– Это был не бриллиант, а циркон!

– Потому что я с ним не трахалась! Иначе, был бы бриллиант, не волнуйся! – я помолчала, но все равно не сдержалась: – В сравнении с Саней, Женя сам – бриллиант.

На этом, крыть Ирке стало нечем. Она брезгливо поморщилась, меня презрением облила и заявила:

– Мне жаль тебя. Продаешь себя так задешево… То из окна за Каном следишь, то с Кротким трахаешься. А годы идут!

Я напряглась, ощущая важность момента. Помимо воли заговорила стихами:

– Лучше Кан в окне, чем Саня во мне.

– Ну, да. Еще бы! – она показала зубы. – И да, этот депутат, ну, герой твой сегодняшний. Он здорово на еврея похож… Постарайся не отдаться и не влюбиться, – парировала она.

***

Героя звали Александр Геннадьевич Колкин.

Бывший борец и нынешний бизнесмен, он производил впечатление мощной, на редкость хорошо сложенной обезьяны. Одновременно неуклюжий и грациозный, двигался он, как большинство борцов: чуть наклонившись вперед, отчего его руки казались чересчур длинными. Когда эта длиннорукая мускульная мощь подалась в мою сторону, у меня сжалось сердце… Ну, не совсем, но допустим.

Ирка, как в воду смотрела. Дрянь!

Колкину было лет сорок пять и Бонечка наверняка сказала бы, что нельзя быть такой меркантильной, но я нашла его сексуальным. Он, в свою очередь, довольно прямо дал знать, что не только я. И я подумала, если Кроткий вновь пропадет, то я упаду под Колкина.

Мы начали интервью.

Колкин, на собственные деньги, построил несколько залов для молодых парней, уверяя что дети заслуживают лучшего, нежели улица. А именно – бесплатные спортивные секции. Шеф, посылая меня к нему, сказал, что «дети» могли дослужиться до счастья умереть молодыми. В златых цепях. Но этого мне ни в коем случае не нужно писать. На носу, понимаешь, выборы. А нас финансирует правительство края, поэтому писать только про детей. Писать только хорошо. А лучше, совсем восторженно.

Как Тим о Сонечке.

Я обещала. Колкин здорово мне в этом помог.

Все еще впечатленная, шепотом, я рассказывала Тимоше, какие у борца красивые сильные руки. И мускулистые ляжки… А плечи… Ах, хочу к нему на ковер. На личные тренировки!.. Это не мешало мне расшифровывать интервью, а ему, писать свою собственную заметку. А вот Полковнику и Чуви мы, почему-то мешали.

Они плевались, шипели и углились, вызывая желание продолжать себя доводить.

– Бандиты во власти! – вопил Полковник. – Бандиты должны сидеть!

Мы с Тимом ржали.

Я раскачивалась на стуле; Тимоша обтирался вокруг. Мое бедное обмякшее в полуэкстазе тельце, реагировало на него так, как ночью реагировало на прикосновения Макса. Тимоша это, видимо чувствовал и то висел у меня на плече, то терся носом о шею, то, приставив стул, обнимал за талию и ради разнообразия, хвалил не Сонечку, а меня.

По кабинету летали флюиды любви, спариваясь в воздухе с флюидами отвращения.

– Невозможно работать! – яростно плевался Полковник.

– Идите домой, извращенцы! – морщился брезгливый маленький Чуви.

– Ты что-то слышишь, мой милый? – спрашивала я, интимно привалившись к Тимошиному твердому боку.

– Чу, моя милая, это просто ветер шумит в зеленой листве, – отвечал он томно и мы чуть ли не задыхаясь от смеха, хрюкали в столешницу.

Утратив бдительность, мы все не обратили внимания на стук в дверь. А она распахнулась и бритоголовый молодой человек, подпер косяк широким плечом. На его шее висела златая цепь, толщиной в палец. Один из уличных детей, о которых беспокоился будущий секси-депутат Колкин.

– Лена Ровинская, кто здесь?

Вопрос был странный: помимо меня в кабинете сидели трое. Тимур – молодой человек, откровенно мужественного вида, Полковник – пожилой человек с усами и Чуви – то ли человек, то ли мастер Йода, но его никак нельзя было принять за «Лену».

И тем не менее, бритоголовый юноша, на полном серьезе спрашивал, кто здесь я.

Я прокашлялась и села, смущенно вытащив Тимину руку из заднего кармана своих джинс.

– Я.

– Это вам, – пришедший шагнул вперед и сунул мне пакет в подарочной бумаге. Шмыгнул носом, и перемалывая челюстями жвачку, поправил на шее мощную цепь. – Круто вы тут развлекаетесь, Лена.

Мое сердце заколотилось. Я уставилась на маленький квадратный пакет в подарочной упаковке. Потом на вошедшего. Браток был определенно знаком.