Ровинская Елена - Парень для «Sекса»

Вместо того, чтобы успокоиться и заткнуться, Макс взбесился еще сильнее. На его губах вскипела слюна.

– Прям, блядь, от пуль собою закрыл!.. – взревел он, пинком послав табуретку в стену. – Суп, блядь! А второе и компот ему не надо было?!

– У него просто разыгрался гастрит, – жалко блеяла я.

– И эпилепсия! – он снова начал вскипать.

Я смолчала, ненавидя его все яростнее и все яростнее при этом желая. Если у кого на этаже и был приступ, то не у Димы!.. Но я молчала. Иначе, лежать мне сегодня в гипсе, как египетской мумии.

Ломая руки, как Русалочка перед последним рассветом, Макс расхаживал по кухне, возбужденный донельзя. Его грудные мышцы, и без того довольно заметные, вздувались словно две пузатые гири.

– Когда речь шла о чмыре, вроде Азы, надо было просто-напросто послать его на хуй и позвонить мне! – орал Макс, словно это я с кем-то трахалась, пока он наваривал девчонкам супы. – Ты знала, блядь, что Кан будет в «Велике»! Вот почему так рвалась туда без меня! И теперь опять пиздишь мне в лицо. Думаешь, я тупой?! Не видел, как ты по нему текла, прямо у меня перед носом?

Он гарцевал по кухне, как буйный тяжеловоз и матерился, словно извозчик, приписывая мне все новые и новые сакральные знания. Не в силах понять, с чего он так взбеленился, я, против воли любовалась игрой его мышц под тонким свитером и блеском отбеленного в Китае оскала. Как я любила Макса сейчас. Его животную, обращенную ко мне страсть, свирепую как лесной пожар. Ах, почему он не был таким со мною в постели?..

Упруго расхаживая по кухне, сын учительницы русского языка, объяснялся так виртуозно, что приличных слов почти что не требовалось.

– У этого мудака, сука, только в одном Хабаровске три фирмы блядей! Что же, сука, ни одна не могла ему суп, сука, сварить?!!

– Одна могла и сварила! – напомнила я. – Теть Жанна улетела еще вчера…

Макс сбавил тон, не зная, как взять эпитет обратно. Он поступил, как мужик: наклонился, схватил меня за плечи и довольно сильно встряхнул. Я вырвалась и вжалась в холодную стену.

– Если, блядь, тебе сказали не нарываться, какого хуя ты нарываешься?! Ты могла ему что-нибудь сорвать и тогда что?.. Сколько раз тебя, блядь, спрашивать: ты понимаешь, кто такой Кан?!

Я мысленно перебрала своих информаторов.

Полковник уверял, что Дима в одиночку разворовал всю армию и продал страну, Бонечка – что он проститутка, Ирка, что все-таки – сутенер. Я лично думала, что кровь юной девы капнула случайно на его гроб и пробудила Диму от спячки.

– Я понимаю, кто такой Кан. Чего я не понимаю, так это какое право ты имеешь так на меня орать. Ты меня трахнул и бросил. Еще и лапши на уши навешал, что любишь и я теперь – твоя девушка!

– Ах, это я тебе лапши на уши на вешал?! Пиздишь на каждом шагу, а потом меня обвиняешь в том, что я не выставил себя еще большим кретином! Блядь, как я тебе, суке, поверить мог?! Я же собственными глазами…

– Мы просто были соседями!.. – перебила я.

– Ты с детства, дрянь двуличная, была в него влюблена! Знаешь, каково это? Такое выслушивать после всех твоих клятв?

– А мне каково? Учитывая, как он со мной обращается?

– Как он с тобой обращается?! В любви тебе объясняется, как напьется?

– Он издевался и ты прекрасно все понял!

– «Издевался», – Макс хмыкнул, щелчком достал сигарету и слегка приоткрыл окно. – За этот изощренный садизм его и прозвали Гестапо… Ты охренела, нет?

Он выглянул во двор с таким видом, словно вокруг стояли вражеские войска. Мощные плечи чернели на фоне ослепительно голубого неба. Цепь на шее сверкала, как змея, глотающая собственный хвост.

– Я каждый шорох из вашей квартиры слышу, – проговорил он глухо и безразлично. – А Кан вчера так орал, что его даже в «Пуле» слышали. И ты мне дальше будешь сказки рассказывать?

Я глубоко вздохнула. Проклятые стены были не из картона; из туалетной бумаги!

– Слышал бы ты, что мы из твоей квартиры все время слышим.

– А ты вой громче, чтоб заглушить!

Ярость стала невыносимой. Он слышал, как я реву? Макс обернулся. В глазах полыхал огонь.

– Я хочу знать правду.

Правду…

Кан тоже ее хотел.

– Нам надо поговорить, – сказал Дима, когда я вышла из ванной, в надежде, что он уже поел и ушел. – Садись. Кофе будешь?

Польщенная, я присела. Надо же! Такой авторитетный парниша, а держится совсем как простой человек.

– Будешь или нет?!

Я кивнула, держась за съезжающий тюрбан из банного полотенца. Дима слегка успокоился. Пока он готовил кофе, – кофеварка была корейская и он знал, как с ней обращаться, – я взволнованно грызла костяшки пальцев, не в силах перестать рассматривать его спину, плечи и красивую круглую задницу, как у футболиста.

В голове звучали намеки Жанны Валерьевны. Ее вопросы о нем…

– А теперь, – Дима, поставил передо мной чашку кофе, – давай начнем все сначала. Не хочешь поговорить о том, что произошло?

Я обняла чашку ладонями, не смея поднять на него глаза.

– О чем ты?

– О том, что случилось…

– Я просто хотела спросить про Скотта, – я не закончила: Дима навалился ладонями на громко скрипнувший стол и подался ко мне так резко, что я отшатнулась резвее, чем черт от ладана.

От его горлового рыка, мой кофе подернулся коркой льда. Я напряглась, пытаясь понять, что снова не так сказала. Ирка была права: вблизи он пугал. Пугал до мурашек. Мой язык примерз к горлу.

– Ты, блядь, можешь хотя бы три минуты подряд не упоминать своего ебаря?! – проревел Кан с такой ненавистью, что я вспотела. – Я говорю про нас с тобой!..

Мое сердце выполнило сложный кульбит и мертвой уткой рухнуло на кишечник. Живот скрутило. Густо, как наяву, запахло грозой и летом: раскаленным асфальтом; душистой, омытой ливнем травой. Я вспомнила кисельно-серые сумерки, дрожь в ногах, кожаный диван в его кабинете… Свое волнение, свою боль, его напор и запах алкоголя в его дыхании.

Я слегка прикрыла глаза. Его лицо было совсем близко. Так близко, что я видела свои отражения в его черных, как пуговицы, зрачках. Совсем, как в тот вечер… Когда он слез с меня. Удивленно посмотрел на свой член и спросил, чуть нахмурив брови:

– У тебя что, месячные?..

Вынырнув из воспоминаний, я отодвинулась от него. Буркнула еле слышно:

– Тогда я действительно была девственницей… Ты слышал ведь свою маму.

Дима вне всякой логики ударил кулаком по столу. Рывком поднялся, грациозный и быстрый. В черной облегающей водолазке из кашемира и черных, джинсах, туго обтягивавших мускулистые ляжки, он был похож на актера, художника, танцора, писателя… На кого угодно, только не на братка. Я отстранено подумала, что у него должно быть, стальные, в титановом опылении, яйца. Так одеваться, не теряя авторитета, мог лишь Супермен.

Его мать была его криптонитом.

– Да заткнись ты! – рявкнул Дима вне всякой логики, затем раздраженно сел. – Идиотка! Господи, какая же ты идиотка!..

Я заткнулась, оскорбившись до слез.

Вспомнила Бонечку, которая сидя на коврике, натягивала сапоги. Надо было с ней уйти, оставив ключик на гвоздике и записку: «Суп в кастрюле, тарелки в шкафчике». Дима и без меня бы справился. Кофе же отыскал.

Вряд ли он стал бы читать мой дневник или красть заначку.

Я моргнула, опустив голову, слезы капали на руку и я торопливо обмакнула их о халат. Чего он вообще от меня хотел? Извинений за то, что напился и счел меня достаточно привлекательной?

Пока он смотрел в окно на собственные окна, я быстро вытерла слезы.

– Не реви! – рявкнул Кан таким тоном, словно это я его изнасиловала.

«Мудак!» – подумала я, громко всхлипнув.

Дима сузил глаза и я запоздало вспомнила, что вампиры могут мысли читать.

– Ты сама этого не хотела!?

– Так все насильники говорят…

Кан подавился кофе. «Насильники?!» – вопили его глаза. Он овладел собой. Прокашлялся. Собрался с доводами и снова попер в атаку.

– Ты!.. все лето вертела передо мной задницей, – зашипел Дима, не сводя с меня свирепого взгляда. – Я от тебя открещивался, как мог! Ты видела, что я пьян? Ты, блядь, не понимала, что я мужчина?

– Прекраснейший из живущий, – буркнула я. – Го-о-с-споди! Ты сам понимаешь, как это звучит?!

– Знаешь, что я понимаю? Что ты считаешь, будто бы я все тот же наивный лох, который на Оксанке женился!

– Тот был моложе, – отрезала я. – И не был ебнутым на всю голову…

Он развернулся рывком и я тотчас замолчала.

Дима кончиком языка провел по зубам, словно проверял, достаточно ли те острые. Я шмыгнула носом и решила подробнее изучить ладонь. В частности, линии Здоровья и Жизни. Линия Здоровья состояла из звеньев, это был не очень хороший знак.

– Не зарывайся, ясно?

Я промолчала.

– О чем ты говорила с мамой, Ангела?! – надавил он.

– Так… Ни о чем.

Дима снова провел руками по волосам.

– Ты рассказала ей?

– Ты с ума сошел?! – вскинулась я. – Ее бы это убило!..

– Тогда почему она так смотрела?

– Как – так?!

– Как будто все знает.

– Дим, ты точно со странностями. Как ты себе это представляешь, вообще? «Теть-Занноська, вас Димоська меня тлахнул! И дазэ не до дому не пловодил! Я под доззем шла!» и она такая, со стула в обморок: «Не проводил до дому? О, господи! Моя сын не джентльмен!»

Какое-то время он таращился на меня, выпученными глазами. Губы то и дело вздрагивали, обнажая то верхние, то нижние зубы, но ничего подходящего ему на ум не пришло.

– Что у вас с Максом? Насколько громко мне извиниться за то, что произошло?

– Тебе с чего извиняться? Ты спросил, он соврал.

– Технически, мы с тобой флиртовали.

– Он думает, ты меня продвигаешь, потому что я с тобой сплю. Так что, технически, пусть сам извиняется.