– Что тебя задевает больше всего? – осведомился Макс. – Презик или очистки?

– Твое охренительное буддийское спокойствие, – ответила я, понимая, что ревновать не ревную. Только злюсь, что вся наша любовь – очередная иллюзия. – Я так и знала, что ты меня хочешь лишь потому, что тебе удобнее!..

Макс закатил глаза: типа, как меня достали твои нелепые обвинения.

– Куда уж удобнее! Да мне девок приходится с члена сбивать, как сосульки с крыши!

Пораженная красотой метафоры, я показала ему средний палец и пошла одеваться. Макс пошел следом, не прекращая «пояснять мне за жизнь».

– Да я только свистну – под окнами очередь встанет!.. Да ты знаешь, сколько телок отдали все бы, чтобы хоть неделю побыть на твоем месте? Знаешь?!

– Нет, – огрызнулась я, пытаясь снять с люстры бюстгальтер. – Я могу считать лишь до тысячи.

Макс помог мне; без всякого усилия дотянувшись до застрявшей на крюках лямки и укоризненно покачал головой.

– Я же не претендую на моногамность, я претендую на упорядоченность. Чтоб я знал, с кем ты…

Я, как-то машинально, выглянула в окно, на четырнадцатиэтажку. Димины окна мелькали то голубым, то оранжевым пламенем: видимо он смотрел боевик. Макс тоже подошел, дыша мне в затылок.

– Хочешь, я скажу, что ты его хочешь?

– Совсем уже спятил, блядво озабоченное?!

– Деточка моя, – прошептал он вкрадчиво и в один миг обвился вокруг меня, как Змей вокруг Запретного Древа. Повернул лицом к себе, к Диминым окнам задом, – а ты этого не знала? Что я блядво? Ну, вспомни, хотя бы, наш первый раз. Мы трахались на тех же простынях, на которых я накануне с другой трахался. И тебя это заводило до исступления. Что сейчас не так?

Не будучи мастерицей логический построений, я даже не стала пытаться осмысливать то, что он мне сказал. Сразу выстрелила на голос.

– Тогда ты не был моим, а сейчас мне больно!

Макс потер подбородок и скрестил руки на груди. Мысли стадами носились по его мозгу.

– Но я же люблю тебя.

– Это не означает, что ты можешь трахаться других. И что они будут трогать что-то на кухне!..

– Тебя, блядь, измена волнует, или то, что я пожрал с чужих рук?! Может, я все сам приготовил? Супчик.

Макс опять улыбнулся и выразительно посмотрел в окно.

Я окрысилась еще больше.

Дима не лег бы со мной, даже если бы ему дали пожизненный «зеленый» коридор на таможне. Я это точно знала, но сказать не могла.

– Для меня любовь, это – верность, – не сдалась я. – Лучше быть одной, чем поступаться своими принципами.

Кроткий расхохотался.

– Че-е-ем?! Да если бы сейчас Кан выглянул в окно и сказал: «Секс – дэ!», ты бы с восьмого этажа сиганула, чтобы не терять ни секунды. И я тебе говорю: если ты хочешь Диму, базара нет. С моего разрешения, разумеется…

– Макс, – перебила я. – Я тебе разрешения не давала!

Он вздохнул и заговорил примирительно:

– Лен, ты знаешь меня. Я к тебе привязан настолько, насколько ни к одной девушке до тебя еще не был. Что ты начинаешь?

– Блядь, – всплеснула руками я. – Даже затрудняюсь так сходу сообразить… А-а! Вспомнила! Ты изменил мне!

– Пойди-ка домой, остынь. А потом возвращайся и мы нормально поговорим.

«Возвращайся!»

Я мысленно рассмеялась. Можно подумать, если я решу не возвращаться, то Макс оставит меня в покое. Вспомнила периоды его «ухаживаний»; память услужливо выдавала сотни тысяч мгновенных снимков стекающей по клыкам слюны. А потом… Мое сердце похолодело. Мы не в первый раз ссорились, но еще никогда Макс не ставил меня нос к носу с с уликами.

Не настолько он идиот, чтобы допустить такую оплошность. Идиотов отстреляли в самом начале 90-х годов. И внезапно, я поняла, почему вообще нашла этот презерватив.

Макс хотел, чтобы я нашла его.

Я выпрямилась, ослепленная внезапной догадкой.

Кретинка!

Как я могла забыть? Ведь он даже случайную девушку не мог просто так выгнать. Всегда звал на помощь. Презерватив и очистки играли ту роль, которую раньше играла Ирка, а один раз – я сама. Один только взгляд и Макс сразу понял, что я догадалась.

Он попер на меня по тому же кругу, только теперь – с энергией ужаленного в жопу быка. Я попятилась, он рванул меня за руку, разворачивая к себе. Чуть плечо не вывихнул.

– Не надоело врать? Нет? Мне тебя к стулу привязать и утюг «настроить»?

– Между мною и Каном. Ничего. Нет. Но я могу признаться, что да: я бы с радостью, но добровольно он ни за что на это не согласится, а не добровольно я не могу. Он больше меня и боюсь, сильнее.

– Молчать и улыбаться не пробовала?

– Пробовала: он все равно сильнее.

– Ты знаешь, как ваше общение выглядит со стороны? – спросил Макс, не желая мне уступать.

Я не ответила: одевалась.

– Я тебе расскажу, – вызвался он, продолжая тему. – Дима: «Здравствуй!» Лена: «Сам не сдохни!» Дима: «Как дела?» Лена: «Ты издеваешься надо мной?! Как у меня могут быть дела, если все так херово и мир в упадке?!!» Дима: «Я могу чем-нибудь помочь?» Лена: «Да пошел ты! Сил уже нет терпеть твои придирки! Я ничего от тебя не хочу, отвали!»

Я вспомнила «Саппоро», песни пьяных бухгалтерш и отповедь Спиридонова. Потом – другой вечер, когда Элина, Ирка и я пошли на дегустацию вин и невзирая на все старания удержаться, «надегустировались». Не так, как Бонечка, – столько я уже не пила, – но все же дошла до кондиции, когда кричат: «Мальчиииикииии!»

Мальчиков не было.

Только пузатые солидные дяденьки, которые с явным удовольствием продегустировали бы что-то покрепче. И один из них, суровый и мрачный, спросил меня: «Девушка, вы знаете, что такое катарсис? Это когда я чуть не кончил, глядя на ваши ножки, а потом вы увидели и сделали такое лицо, что я обосрался!»

Моя самооценка разбилась вдребезги. Как выпавший из руки бокал.

Я потом посмотрела у корректоров в словаре, «катарсис» означало «полное очищение». Примерно это, мне устроил Максим.

– Если бы я с Димой была, то была бы верна ему. С тобой, я была тебе верна. Мне не нужно то, что ты предлагаешь. Это не для меня.

– Лена, – Макс нагнал меня у дверей, – погоди. Постой.

Он обнял меня так крепко, что стало трудно дышать.

– Ну, ладно, забудь про Кана.

– В смысле: «Забудь»?! Я тебе изменила, или ты?..

Он не дал договорить: закрыл мне рот поцелуем. Я попыталась вырваться, но Макс тоже был сильнее и без труда подавил порыв.

– Я пошутил. Там йогурт, в презервативе… Просто хотел понять, что между вами с Каном. Честно! Я никого не трахал, – прошептал он. Я почти что поверила, но тут он добавил. – Мамой клянусь.



«Деньги не пахнут».

– Шеф, как насчет рекламы для нетрадиционных меньшинств? Нас с Ленкой зовут в «Инфинити»…

– Вы с Ленкой теперь меньшинства?

– Деньги лежат на земле, – объявил Тимур, наматывая на палец прядь моих волос. – Чтобы их поднять, приходится наклониться…

– Что же не наклониться? – поддакнул Шеф, радостно. – В гейклубе-то?

– … или в редакции, – подколодной змеей отозвался Чуви, когда я вежливо скинула Тимину руку.

Все еще раз вспомнили визит Макса и посмотрели на Тима, который отодвинулся и безразлично пожал плечами. Чуви и позабыл, как сам же, первый, сбежал к дизайнерам и провел время, затаившись под чьим-то столом. Между батареей и корзиной для мусора. А я вдруг вспомнила и подумала, что в тот вечер ему совсем не хотелось острить.

– А тебя этот твой парень, – спросил Шеф, насилуя себя уважением, – позволит идти в гейклуб?

С тех пор, как Макс прошелся по коридору редакции, большая часть шуток про его интеллект отпала. Я перестала разглядывать свои чудо-туфельки. Остроносые, узкие, они обтекали горделиво изогнутую «шпилькой» ступню, как вторая кожа. Всякий раз, когда я смотрела вниз, у меня перехватывало дыхание, а в районе солнечного сплетения образовывался огненный шар.

– Ах, Ровинская, – сказал Шеф. – Лучше бы ты уже по этому быку своему тащилась, чем по туфлям и рубрику нормально писала. В гейклуб пойдешь или нет?..

– Пойду! – ответила я.

***

– Не пойдешь ты в гейклуб! Охренела, что ли? – Макс был возмущен так сильно, словно я предложила ему принять участие в дружеском ганг-бэнге на девятнадцать персон.

– Это, вообще-то, реклама! – я фыркнула, представив Макса, который прижавшись к стене, одной рукой прикрывал свой тыл, а второй отстреливался от крупных, усатых геев, облаченных в сверкающую черную кожу.

Было на самом деле смешно, но недолго.

– Да мне насрать! Что если тебя увидят мои знакомые?

– В гейклубе? – преданно улыбнулась я. – И часто твои знакомые там бывают?

Он отодвинул пустую тарелку и забарабанил пальцами по клеенке.

– Они в газете прочтут.

– За рекламу мне платят, – напомнила я. – Деньги.

Макс почесал затылок. Стоило мне заговорить о деньгах, он сразу же принимался чесать свою репу. Отличный способ оттянуть время и вывести женщину из себя. Потом, на первом же вопле, холодно осадить и уйти, плюнув в нее словцом «истеричка».

Я скрутила свою волю в бараний рог. Я схватила себя за горло. Я промолчала.

– Мои запреты касаются лишь моей девушки, – прозрачно и холодно намекнул Максим.

Я гневно раздула ноздри.

Он запретил мне делать кучу разных безобидных вещей, в том числе таких, за которые мне платили. При этом, ничего не давал взамен. А я молчала, уверенная, что жертвовать собой во имя него, Макса, – есть благородно. Что он увидит и все поймет. И оценит. И разрыдается. И сложит все, что имеет к моим ногам.

Макс понял только одно: я – полная дура, которую можно гнуть во все стороны.

И я опять задала себе сакральный вопрос: на кой мне это, ни с чем несравнимое удовольствие? Зваться его девушкой, – исключительно у него на кухне. Слушать все, что он думает по поводу моей рубрики. Доказывать, что с Каном не сплю?.. На люди мы с ним ни разу не вышли. Сперва я болела, потом простыл он. Потом он поправился и начал «решать дела», я видела его только вечером. Он ужинал, выносил мне мозг, затем трахал и садился смотреть какой-нибудь боевик.