Ровинская Елена - Парень для «Sекса»

– Ты слышала, что я сказал?! Я не хочу, чтобы ты ее делала!

– Плевать мне, чего ты хочешь.

– Посмотрим! – ответил он.

В своем стремлении к независимости, я забыла две вещи: Макс платил за еду и Макс не брал с нас квартплату. Теперь он отказался спонсировать первое и заявил, что в июле придет за вторым.

Ирка и, особенно, Бонечка были мной недовольны. В квартире царили примерно те же «здоровые» отношения, что еще недавно царили между нами и Ю-Эс-Эй. В другое время я бы расстроилась, но сейчас у меня были другие проблемы. Тело от шеи до талии выло от боли. Я третий день спала сидя и верила, что эта боль никогда не кончится.

Хуже всего было то, что мои новые сиськи, синие, огромные от отека, торчали словно боеголовки, а на шрамы было жутко смотреть. И я не верила, что они когда-нибудь станут красивыми, как у Памелы Андерсон.

– …что значит, ты сделала грудь, а он потребовал квартирную плату? – щебетала в трубку маман, с которой я, наступив себе на горло, связалась.

Ее интересовало, что же произошло. Меня – пришлет ли она денег, чтобы я могла продержаться. Мать мялась и оттягивала момент. Если бы я могла шевелиться, или просто руку поднять, то рвала бы на себе волосы.

Я-то представляла себе, как она вдруг вспомнит, что я ей в трудный миг помогла. Почти что тысячу долларов отдала, чтобы она могла выглядеть «достойно» перед своим немецким бойфрендом. И вот – благодарность.

– Тебя волнуют исключительно деньги! Ты почти два года не давала о себе знать!

Я злобно расхохоталась. Отбросив приличия, напомнила ей грубо и прямо:

– Ты мне должна!

– Мне не нравится твой тон, Ангела!

– Ты их вернешь или нет?

– Сперва объясни мне, что планируешь с ними делать.

– Я планирую, – объяснила я, – купить на эти деньги билет в Германию и плеснуть тебе кислоты в лицо. Чтобы все сразу видели, какая ты лживая, ублюдочная мразь! Я убью тебя, сука! Я костьми лягу, но я доберусь до тебя и лично, слышишь, ты, тварь, тебя изуродую!

Я бросила трубку, не слушая, как она визжит, чтобы я не смела так говорить с ней. Что толку бросаться пустыми угрозами? Она меня обдурила, выманила почти что все, что я заработала. А потом продала квартиру и умотала. Теперь рассказывает, что я без всякой причины перестала общаться с ней. Словно, не в курсе, сколько стоит звонок в Германию.

Господи, благослови мою мать… раком печени.

С чего я вообще решила, что она мне поможет? Видимо, наркоз и болеутоляющие таблетки, которыми со мной поделилась Сонька, сыграли свою недобрую роль…

Оконное стекло, затемненное с улицы ночью, отразило меня. Я отпрянула, не узнав свою, распухшую в районе груди, фигуру. Присмотрелась. Господи, а ведь я теперь по-настоящему хороша… Отчаяние начало отступать. Я это сделала! Сделала себе грудь! Это не беременность, не ребенок, которого придется тянуть, забив на себя. Это – сиськи!

Мощные, силиконовые сиськи.

К чертовой матери Макса. К чертовой матери неверных подруг и нелюбящих мужиков!.. И саму мать – к черту!

В груди заныло. Но это ныли не ткани, потревоженные протезами, это ныла душа.

Повинуясь вечному зову, я подошла к окну и прижавшись к нему лицом, заслонилась от кухонного света ладонями. В четырнадцатиэтажке напротив ярко светились Димины окна. Он сидел за столом в гостиной и что-то писал. И я поняла, почему так держусь за эту квартиру.

Чтобы просто сидеть, как дура и молча смотреть на него в окно.

Узнав, что я срочно съезжаю к Сонечке и требуется помощь с вещами, Тимур подскочил со стула, свалив его.

Он выглядел, словно Супермен, застывший в воздухе по сигналу трубы. Никакая сила уже не могла помешать ему помогать мне. Он принялся действовать. Он обзвонил друзей; друзей друзей и даже тех, кого ненавидел, играя в волейбол, обзвонил.

Даже машину нашел и договорился. Лишь бы не медлить. Лишь бы помочь.

Прошло всего два дня после разговора о деньгах, а охеревший Макс молча наблюдал, как спорые молодые ребята загружают мои вещи в грузовичок. Я прохаживалась вокруг в мини юбке и руководила процессом, стараясь не забываться и не поднимать руки. Вещей, конечно, было немного, гораздо меньше, чем «грузчиков», но я все равно была благодарна Тимуру. За то, что он дружил с такими привлекательными мальчиками. И за то, что все так быстро устроил.

Когда до Кроткого дошло, что я не шучу, моя комната уже опустела. Теперь он уже не мог повернуть все вспять. Остыть, попросить прощения, отменить квартплату. Теперь, когда я стояла в дверях, на него внезапно накатило раскаяние. Убедившись, что я на самом деле уеду, Макс так расчувствовался, что зашел попрощаться.

Слов не было. Я готова была разрыдаться и все простить.

– Я правильно понял, теперь вы с Поповой – подруженьки? – порывшись в голове, спросил он.

– Ага. Я специально ее попросила гандон подбросить, чтобы порвать с тобой.

У Макса хватило совести замолчать. У меня – мозгов осознать, что моя прощальная речь становится обвинительной. Мне не хотелось все усложнять. Не хотелось бросаться словами, которые потом, в ночи, можно будет истолковать иначе. И потом же, в той же ночи, когда я буду лежать без сна и переживать, будто упустила шанс все исправить, решить, что виновата сама.

– Я буду должна что-то за ремонт? – я выразительно указала на разбитый им же косяк.

– Нет, – буркнул он.

– В таком случае, до свидания!

Он даже покраснел и сунув руки в карманы, принялся пинать носком ботинка косяк. Это бы еще ладно, но его тело стояло прямо в дверях, а у меня щипало в носу при мысли о том, что мы расстаемся, а Макс ничего не делает. Я не осталась бы, это было уже решено. Но мне хотелось, чтобы он попытался меня оставить.

– Ты не мог бы отойти от двери? – намекнула я, держа руки по швам. – Я теперь не такая гибкая.

Он мрачно посмотрел на мои буфера… обмена флюидами. Посторонился, явно не собираясь рыдать по поводу моего ухода. Как все это было грустно и гнусно. Мы же любили друг друга… Какой-то короткий, упоительный миг, но ведь на самом деле любили. А теперь он ненавидит меня за то, что я любила его сильнее, чем он был готов снести.

– Поздравь от меня Попову.

Я не ответила; не поняла, с чем поздравить, но уточнять не стала.

– Пока! – сказала я бывшим подругам. – Постарайтесь не слишком громко рыдать, когда я уйду.

– Пока! – сказала Богданова. – Постарайся не падать носом вперед.

– Чао! – Ирка сделала над собой усилие: у нас с ней все еще был в работе совместный проект. – Ну, ты не теряйся.

– Теперь все по-старому? – не удержалась Бонечка. – Только мы втроем, бесплатные обеды и твои шлюхи, которые не остаются на завтрак?

Элина была пьяна и не могла скрыть радости. Ирка на нее прикрикнула, но без особого рвения. Она, как и Бонечка, терпеть не могла платить за что-либо и я не могла ее в том винить. Официальная часть была позади. Кроткий распахнул дверь, я вышла, Кроткий захлопнул дверь.

Все было кончено.

ИЮНЬ, 2003 год.

Андрюша был по профессии парикмахером. Учитывая растущий спрос на геев-стилистов, – как в американском кино, – учился на дополнительных курсах. Визажистом же, паренек был от бога! Да, это было открытием!.. Даже Сонечка по утрам не выглядела, как Сонечка. «Сонечкой» делал ее Андрюша. И он же, своей потрясающей способностью видеть и извлекать чью-либо красоту на свет, сделал то же со мной.

Высветлил чуть-чуть брови и окончательно вымыл из моих волос «апельсиновый».

Да… Даже я теперь не выглядела, как я, когда выходила из дома. Теперь я была похожа на свою мать.

Мне очень хотелось случайно встретиться с Максом. Чтоб он увидел меня и понял, что потерял. Но шел восстановительный период после операции и кроме работы, мы почти что никуда не ходили. Только в аптеку за обезболивающим. Да в парк. Кан уверял, что прогулки на свежем воздухе помогают «скорейшей регенерации тканей». Сонечка, – которая в жизни своей не прошла пешком больше сотни метров, – уверяла, он хочет ее убить.

В начале было неловко.

Я так скучала… По Максу, Ирке и даже Бонечке. Мне не хватало Димы в окнах напротив и способности спать лежа. Да-да, тот врач-анестезиолог, что говорил нам, как пластика из здорового человека сделает инвалида, не обманул. Первую неделю, мы спали лишь полусидя. Да и то, не всю ночь.

Но время шло, прогулки явно шли нам на пользу и вскоре, наши с Сонечкой груди, перестали быть похожими на боеголовки ракет. Сошли отеки с живота и боков. Швы заживали: Кан дал нам тюбик какой-то мази из Тая, чтоб не осталось шрамов. Кожа приобретала нормальный цвет; тоска отступала. Мы с Соней, как две заводчицы, купившие щенков одного помета, увлеченно сравнивали результаты и так увлеклись, что однажды…

– Ужас! – сказал Андрей, случайно застукав нас, и смешно закатил накрашенные глаза. – Я живу с двумя богопротивными «бишками»!

Быть «би», в их среде означало примерно то же, что в нашей – быть гомо.

– Что я могу сказать? – ответила Сонечка. – Ты катишься по наклонной. Еще немного и станешь с девушкой спать.

Я рассмеялась и вспомнила, как в Мокхпо, в Корее, я, смеясь над картами, которые обещали мне Диму и Кроткого, загадала: «Будет у меня роман с девушкой? Диминой девушкой». Карты сказали «Да!»

Они не соврали. Вновь. Как не соврали мне про Джуна, Скотта, Максима…

Каждый раз, когда я ложилась с ней, я начинала верить, что вскоре, я лягу с Димой. Годы бесконечного ожидания обрели вдруг смысл. Я ощущала себя марафонцем, который вышел на финишную прямую. Правда, Сонечке ничего об этом не говорила. Отчасти из трусости. Отчасти из-за того, что Сонечка ни слова не обронила о Максе.