Татьяна Рябинина - Пари на нелюбовь

Я все это переживу. От стыда не умирают. За что боролась — вот и жри теперь, столовой ложкой.

— Спасибо, — я повернулась, чтобы уйти, но Милица попросила тихо:

— Настя, простите меня за то, что тогда сказала вам. Я сожалею.

— Не стоит… — я порадовалась, что английский язык беден на синонимы и в «don’t mention it», особо не задумываясь, можно вложить что угодно.

Дорога в аэропорт, регистрация, досмотр, посадка — все прошло как в тумане. Уже в воздухе, когда самолет набрал высоту, достала из сумки ноут.

— В режиме полета, — напомнила, проходя мимо, стюардесса.

— Конечно, — кивнула я.

Открыла свой рабочий файл. Пробежала еще раз по диагонали, морщась, как от зубной боли, и удалила.

Shift-delete. Без возможности восстановления.

Сергей

Тогда на набережной мне показалось, что пальцы замерзли и онемели. Потом, уже в самолете, онемело вообще все. С ног до головы. Как наркоз у стоматолога. Как лягушка, впавшая в зимнюю спячку. Тепло ль тебе, девица, тепло ль тебе, синяя? Тепло, дедушка Мороз, борода из ваты, ты подарки нам принес?… Ну и так далее.

Я бы согласился провести в этом состоянии, может, и не всю оставшуюся жизнь, но ближайшие пару недель точно. Ни о чем не думать. Ни о чем не вспоминать. Ничего не чувствовать. И сначала вполне получалось. Пока ехал до дома, разбирал вещи. Машинально, на автомате, вышел в магазин, приготовил что-то на обед. Завалился на диван и проспал до вечера. А потом все-таки взял телефон и открыл Воцап.

Настя заходила в половине восьмого. Значит, жива и здорова, ничего с ней не случилось. Ну и ладно. Что с ней, собственно, могло случиться? Взрослая, самостоятельная, за ручку водить не надо. А если бы самолет разбился, об этом сказали бы в новостях.

Впрочем, долго это не продлилось. Оцепенение разлетелось осколками уже на следующий день, когда вышел на работу.

Как отдохнул, загорел, хорошо выглядишь, с возвращением… Все в фоновом режиме. Накопившиеся дела. Документы на подпись. Мои эксперты за стеклом спейса — как рыбы в аквариуме. Или, скорее, я за стеклом, и ничто меня не касается, ничто не волнует.

— Сергей Вальерьевич, все-таки глянете?

На пороге стояла Юля с папкой.

— Так и не разобрались? — поморщился я.

— Разобрались, все в порядке. Но вам ведь все равно подписывать.

— Давай.

Я взял папку, открыл, достал кадастровый план — вот тут-то и накатило. Как будто отмотал назад пленку.

Вышел на балкон, положил Настин ноут на столик, открыл, нажал кнопку питания. Экран засветился, выскочило сообщение «resume», и открылся какой-то вордовский файл с текстом. Я уже потянулся к минусу, чтобы свернуть его, но скользнул глазами и застыл.

Шел ежик, забыл, как дышать, и умер…

Читать я научился в пять лет, и не по слогам, а сразу словами. Как слышал. А к десяти схватывал глазами целые абзацы, одним взглядом, вылавливая из них основное, причем очень быстро. Не слишком интересную книгу проглядывал по диагонали за час, максимум полтора. Детали, конечно, ускользали, не говоря уж о красотах стиля, но содержание в голову откладывалось. А интересную читал в более медленном режиме, но тогда включалось запоминание, цитировать мог целыми кусками. Те несколько абзацев Настиной статьи, поместившиеся на экране, врезались в мозг намертво. Как будто прочитал их сейчас снова.

— С вами все в порядке? — осторожно спросила Юля.

— Да, — кивнул я. — Иди.

Сверху еще был лед, а под этой коркой все плавилось и кипело. И снова жгло глаза. Сморгнув с досадой, уставился на план, сверяя проставленные цифры с паспортом. Нашел недостающую, подчеркнул на плане карандашом. Не принципиально, переделывать все равно никто не будет. Подписал акт экспертизы. Откинулся на спинку кресла, закрыл глаза.

Если бы она сказала мне сразу, с самого начала… Хотя с какой стати? Разве подопытный должен знать, что над ним проводят исследования? Потерялась бы чистота эксперимента. Неужели так притворялась — а мне и в голову не пришло?! Или это из оперы «я поспорил с другом, что трахну тебя, а потом влюбился»? Даже если и так, не слишком утешает. Ни хрена не утешает!

Секретарши мне не полагалось, кофе — в кофемашине. Взял кружку, вышел в спейс.

— Сергей Валерьевич, берите конфеты, — Лариса кивнула на пакет. — У Гали из бухгалтерии вчера день рождения был, угощала.

Не глядя сунув руку, я взял пару конфет, налил кофе и вернулся к себе. Развернул фантик и только тут заметил, что на нем.

«Красная шапочка»!

Спрятав лицо в ладони, рассмеялся. Сначала тихо, потом все громче. Это уже смахивало на истерику.

Возьми себя в руки, кретин!

Встал и вышел в коридор, поймав по пути взгляд, которым обменялись Юля и Лариса: с Валерьичем сегодня явно что-то не того, похоже, не на пользу отпуск пошел. В пустом зимнем саду отдышался, глядя через стекло во двор. И едва собрался вернуться в отдел, как ввалился Димыч в компании других рекламщиков.

Вот только тебя мне сейчас и не хватало!

— Здоров, Серый! — он хлопнул меня по плечу. — С возвращеньицем. Ну и как оно?

— Прекрасно! — я улыбнулся так, что едва рожа не треснула. — Большое тебе спасибо. Я твой должник.

— Даже так? — Димыч выпятил губу. — Ну… рад за тебя. Пивас за твой счет.

— Непременно.

Ага, жди! Разлетелся!

И двух шагов не прошел, как налетел на отца. Да что же за непруха-то такая?!

— Серега, ну ты хотя бы обозначился, а? Не позвонил даже, как прилетел.

— Извини. Я матери написал, что все в порядке.

— Написал! — возмущенно хмыкнул он. — Совести ни на грош.

— Извини…

Если меня сейчас же не оставят в покое, челюсть сведет от улыбки, и я останусь так навсегда. Человек, который смеется!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Что-то случилось? — похоже, мой жизнерадостный оскал отца не обманул.

— Все в порядке, — повторил я, как попугай. — У меня все в порядке.

Добравшись наконец до кабинета, выпил остывший кофе. Надо было браться на работу — хоть так отвлечься. Но, просматривая то, что наворочали за две недели мои подчиненные, я то и дело зависал, глядя сквозь строчки.

В конце концов, никакой драмы не произошло. Все равно у нас ничего не вышло бы. Она бы не переехала в Москву, я в Питер, а отношения на расстоянии обречены. И лучше, что все закончилось сейчас, а не когда все стало бы серьезно… еще серьезнее. Что случилось на курорте, должно остаться на курорте, не зря ведь говорят. И вообще это были отличные две недели, скоро все пройдет, и я буду вспоминать только хорошее. Как об Эстелле.

Так я уговаривал себя, а внутри ныло, словно десяток гнилых зубов.

Рабочий день тянулся первым годом каторги, но все-таки закончился — как заканчивается все на свете. Выйдя из бизнес-центра, я повернул было на стоянку, но услышал за спиной:

— Сережа!

Настя

Прогноз обещал плюс двадцать два и не соврал. Ослепительно яркий, почти летний день с едва заметным привкусом осени. Хотя я предпочла бы дождь — не такой сильный контраст с настроением.

Вчера в такси по пути из Пулково зачем-то залезла в Воцап, который доверительно насплетничал, что Сергей заходил туда утром, в начале десятого. Написать? Но что? «Прости меня?» И какой в этом смысл? Все равно ведь не ответит. А если и ответит, лучше не станет. «Иди к черту». Или «проехали».

Когда он злился, едва заметно щурился, только нижние веки подрагивали. Взгляд становился холодным и острым, как стальное лезвие. Я словно наяву увидела его лицо — каким оно будет в этот момент. Если вообще откроет, а не отправит меня сразу в черный список. А может, уже и отправил.

Дома я оказалась в первом часу ночи. Боялась опоздать на пересадку, на которую отводилось всего сорок минут, но питерский рейс задержался. В результате просидела в Дюссельдорфе полдня. В полной апатии. Словно провалилась в какую-то пространственно-временную дыру, куда едва слышно доносились звуки внешнего мира, что-то хаотично мелькало в отдалении. Даже объявление о начале посадки не услышала. Если б не подтолкнул сидевший рядом мужчина, так бы и осталась там.

Определенный плюс в этом все же был. Я настолько устала, и физически, и эмоционально, что дома рухнула в постель и тут же уснула. А уже через секунду из блаженной темноты ниочемнедумания выдернул проклятый будильник. Кто бы знал, как же мне не хотелось идти на работу!

Так, Настя, этот день надо просто пережить.

Солнце слепило глаза, а темные очки я, разумеется, забыла достать из чемодана. Паршивец, словно обидевшись за то, что его бросили на две недели, вел себя вполне по-паршивски: тупил на разгоне и заглох на перекрестке. Добравшись кое-как до работы, я прямо со стоянки позвонила Антону.

— Приезжай после шести, — лаконично ответил он и рявкнул в сторону: — А ну брысь оттуда! Извини, енот в мусорник полез.

Енот? Ну надо же, какая у людей интересная жизнь. Хотя у меня сейчас тоже будет… очень интересная.

На работе мы делили крохотную каморку с Кирой и Лизой, но они обе были в отпуске, так что первые полчаса я провела в одиночестве. Собираясь с духом, чтобы пойти к Диане. Не успела — она заявилась сама.

— Ну здравствуй, Настасья. Загорела, посвежела. И как оно все?

— Диан… Прости, но… я не буду писать эту статью.

Спрятав лицо в ладони, я ждала реакции. Не дождавшись, выглянула. Диана стояла, прислонившись к стене, и смотрела на меня, как ребенок на гусеницу. Раздавить — или пусть себе ползет?