Месяц. Всего месяц, а потом все изменится. Он, как и мечтал, уедет в Питер. Одногруппники тоже разлетятся кто куда. А я… я, наконец, заживу спокойно, без оглядки на прошлое. Открою маленькое кафе, заведу корги или кота, а еще лучше — мужика нормального, который не будет нервы выкручивать, нарожаю ему детей и успокоюсь. И тот пожар, что вечно полыхает в груди, требуя выхода, утихнет, превратится в ласковое пламя.

Осознав, о чем думаю, фыркнула. Какое ласковое пламя? Какой нормальный мужик? Это вообще не моя история. Вечный бой — мое призвание.

Жевать сопли и грезить о сладкой жизни мне все-таки надоело, поэтому рывком поднялась на ноги, громко треснула кружкой по столу и пошла собираться.

***

Из-за двери доносились веселые голоса, смех, громкие разговоры. Дружная группа. Стая. Мне почти жаль, что ее частью я не стала и уже не стану.

А может, и не жаль. Может, это отблески утренней рефлексии.

Сумочку на плече поправила и зашла внутрь, как всегда, с таким видом, будто мне море по колено и горы по плечу.

— А вот и наша звезда стриптиза, — усмехнулась Рябова.

— Не переживай, Маришка, — подмигнула ей, широко улыбаясь, — будет и у тебя пять минут славы. Когда прекратишь по ночам пельмени жрать и спортом займешься, чтобы весь кисель с ляжек согнать.

Кто-то из группы заржал. Она тут же вспыхнула, как фитиль, открыла рот, чтобы что-то сказать, но остроумный ответ в голову не пришел.

— Не мучайся. Посиди, подумай, запиши на бумажку, после консультации прочитаешь, — посоветовала с деланым участием.

— Слышь, Оса, а я твой лифчик сохранил, — глумливо хмыкнул Игорь.

— О, нет! Избавь меня, пожалуйста, от подробностей твоей скудной сексуальной жизни. Мне совсем не хочется знать, что ты будешь делать с несчастной тряпкой.

— Сучка!

— И тебе не болеть, — опустилась на лавку возле окна, достала тетрадку и в ожидании преподавателя начала рисовать на полях.

— Захар вчера нашелся?

Услышав имя своего личного геморроя, я подобралась и вся превратилась в слух.

— Представляешь, нет, — донесся возмущенный голос Ирки, — я полночи телефон обрывала, металась в панике. Думала, где он, как он, с кем он, а Меранов просто мобильник отключил, а утром явился как ни в чем не бывало…

Я с такой силой надавила на ручку, что пластиковый корпус треснул. Значит, прямо от меня к ней пошел? Аж зубы на нервной почве заломило. Какой же все-таки гад. Не Мерз — мерзавец! Скотина бессовестная.

— …От всех моих вопросов только отмахнулся, — продолжала Верховцева, — дескать, отвали, дела важные были. Надо было какую-то проблему срочно решить.

— Какую?

— Я откуда знаю! Говорю же, на вопросы даже не подумал отвечать!

— Вот гад!

Правильное наблюдение. Очень правильное.

— …А ты за него еще замуж собралась! Оно тебе надо? — фыркнула Рябова.

Корпус ручки совсем раскрошился. В сердцах отшвырнула его на подоконник и полезла в сумку за карандашом. Я как никогда прежде ждала появления преподавателя. Не хотелось и дальше слушать этот дурацкий разговор, не хотелось давиться ревностью и беспомощностью. Но сучки никак не затыкались, а препод не шел.

— Конечно, надо, — уверенно продолжала Ирка, — перебесится и будет как шелковый. Особенно, если залечу.

— Думаешь?

— Уверена, — Верховцева склонилась ближе к подруге и шепотом, доверительно произнесла, — он намекнул, что после защиты пойдем подавать заявление в ЗАГС.

Грифель карандаша с треском сломался.

— Твою мать, — прошипела под нос, прикрыла глаза, глубоко вдохнула в тщетной попытке успокоиться.

Сердце грохотало так, что было сложно сосредоточиться. В ушах стоял шум, треск, а руки нещадно тряслись. Ненавижу тебя, Мерз. Ненавижу! Скорее бы все закончилось. Этот семестр, эта гребанная учеба, сраный диплом! Все в топку! Я больше не хочу быть рядом с этими людьми! С этой стаей шакалят во главе с Мерановым! Пусть все катятся к чертовой бабушке. Где этот препод? Какого черта он опаздывает? Меня просто рвало изнутри. Колошматило так, что едва удавалось усидеть на месте. В животе все ходуном ходило, а колени мелко тряслись, будто я замерзла. Хотя так и было. Не просто замерзла. Околела. Заледенела изнутри.

И когда нервы уже были на пределе, когда готова была послать все далеко и надолго, встать и уйти, в аудиторию зашел Юрий Николаевич и прикрыл за собой дверь.

— Есть запасная ручка? — обратилась к сидящей позади меня Катьке Тихомировой. Она сморщилась так, будто я ей кусок дерьма на тетрадку выложила, но ручку все-таки дала. — Спасибо, — улыбнулась ей задорно. Той самой улыбкой, которая всех бесит, — ты — моя спасительница.

Спокойствие. Только спокойствие. Надо собраться, отбросить ненужные мысли и идти вперед, напролом, как я делаю обычно. Справлюсь, переболею, переживу. Все наладится. Я и не с таким справлялась.

Силой воли прогнала все мысли, от которых в душе атомный взрыв и цунами одновременно, и сконцентрировалась на том, что бубнил преподаватель.

Глава 10

Что изменилось после того, как я дефилировала с голой задницей по коридорам общаги?

Да ничего!

Разве что Вошин теперь вообще прохода не давал, упорно пытаясь меня куда-то пригласить. А так все осталось на прежних позициях. Одногруппники поглумились пару дней но, не сумев загнать меня в пучину стыда и отчаяния, быстро сдулись и потеряли интерес. Меранов по-прежнему воротил от меня нос, словно и не было той жаркой ночи и странных слов, оброненных в порыве безумия. Продолжал преспокойно общаться с Верховцевой. Она с упоением рассказывала подружкам о том, как проводит с ним время: дни, вечера, ночи, а я подслушивала и давилась завистью, ревностью и собственным ядом.

Спасало только одно — мы стали меньше видеться. В последний месяц перед дипломом у нас убрали лекции, лабораторные и практические занятия. Остались только консультации. К счастью, на них ходили не все и не всегда. Иногда собирались полгруппы, иногда пять человек. И если среди них не было главных действующих лиц — Ирки или молчаливой поддержки Мерза — то нападать на меня не решались. Пороху не хватало. Можно сказать, что жизнь стала налаживаться.

Только вот сердце было не на месте. Я все время думала о Захаре.

Те его слова, брошенные в пьяном бреду… они все-таки попали на благодатную почву, приросли и дали свои ядовитые побеги. Я не могла избавиться от мыслей о Меранове, выискивала его взглядом в толпе и получала извращенный кайф, когда видела его. В эти моменты мозг напрочь отключался, я ничего не понимала, ничего не слышала, кроме гулкого уханья собственного сердца. Я не могла дышать.

Я без него просто не могла. Конченая мазохистка. Хуже всего, что понимала это и все равно не могла освободиться. Понимала, что все это ерунда, что у нас нет ни единого шанса удержаться рядом, но продолжала на что-то надеяться, чего-то ждать.

Бессмысленно. Он всегда будет скотиной, а я никогда его не прощу. Зачем тогда все это? Зачем ночи без сна? Зачем дрожь в руках? Зачем нестерпимое желание прикоснуться?

Это пытки. Изощренные, жестокие. И пытала я себя сама, когда встречалась с ним взглядом и не могла отвернуться, когда смотрела, как его руки обнимают другую.

Неправильно. Невыносимо. На грани.

А этот гад увидел мою ревность, прочитал между строк, поймал в моем несчастном взгляде. И ему было плевать! Он жил как хотел, брал, что хотел, не заморачиваясь моральными принципами. Шел за руку с Иркой, а я стояла в стороне и кипела. Хреново быть использованной, еще хреновее знать, что рядом с ним другая, на постоянной основе, не скрываясь, имея возможность прикасаться к нему в любое время. Больная фантазия рисовала непристойные картинки с их участием. От этого хотелось рвать и метать, или выть на луну, или утопиться. И самое страшное во всем этом, что я не могла переключиться. Я даже была готова парня завести. Двух! Да хоть пять одновременно! Чтобы они ни на миг не оставляли меня в покое, и времени не оставалось на ненужные мученья.

К сожалению, на парней даже смотреть не хотелось. Как отрезало. Только Меранов. Только Мерз. Все остальные мимо. Хоть ты тресни. И даже представить не могла, что кто-то другой до меня дотронется.

Одно я поняла наверняка: жажда по отношению к человеку, которому нет до тебя дела — это чудовищное испытание. Хуже, чем голое дефиле, украденная курсовая и все остальное вместе взятое. Это катастрофа.

***

— Осипова, — строго произнес Белов, — смотри, не запори госник. Я с тебя шкуру спущу, если на тройку сдашь.

— Все будет хорошо, — сдержанно улыбнулась своему руководителю, — я готова.

— Уверена?

— Абсолютно.

— Учти, троечников у меня никогда не было. И не будет! Завалишь экзамен — я от тебя откажусь. И плевать, что до защиты месяц.

Не откажется. Я это точно знала. Он маньяк своего дела, фанат, и ему нравилось, как я работаю. Не ною, не жалуюсь, не отступаю. Этот суровый дядька меня уважал, хоть никогда и не показывал этого открыто. Я просто это чувствовала и делала все, чтобы его не разочаровать.

— Я готовлюсь каждый день. Уже на зубах навязли все эти формулы и определения.

— Смотри у меня, — произнес грозно и глянул так, что по струночке вытянулась, — на сегодня все. Можешь идти.

Я сгребла все бумаги в стопку, сложила их в том уголке, что был мне милостиво выделен для работы, и покинула кабинет. Хотелось есть и гулять, но завтра экзамен, а это означало, что меня ждет очередная бессонная ночь в обнимку с книгой.

***

В результате утром я была не в себе. В голове каша жуткая, и казалось, что ни одной дельной мысли из нее не вытащишь.

— Я все знаю, я все выучила, я готова… — повторяла про себя, пока собиралась.