Это экстаз! Я вдруг осознаю это с четкостью. То, что я испытываю в объятиях этого смуглого мужчины, ни с чем не сравнимо. Это экстаз! Эта страсть имеет другие измерения. Слепой становится зрячим. Глухой впервые слышит музыку. Какими словами это передать? Я благозвучное пианино, на котором до этого играли этюды, детские песенки, изредка сонаты.

И вдруг приходит мастер, садится за клавиши и играет целый концерт для фортепиано. Великолепная гармония, разнузданные, бурные пассажи, арийские аккорды. Вселенная вожделения. Кто бы мог предположить во мне такое?

По сравнению с Проспером Дэвисом все мои предыдущие мужчины были из камня. Они жесткие, угловатые, твердые, негнущиеся, напряженные. Проспер – мягкий, гибкий, нежный, артистичный. Он никогда не делает больно, даже в самом безудержном порыве. После ночи с ним не остается синячков, царапин, вырванных волос. Мы занимаемся любовью часами, но не до боли. Если так выглядит черная любовь, я могла бы стать ее приверженкой!

Однако стоп! Осторожно! Это не «черная любовь», а Проспер Дэвис. Не надо обобщать. Повсюду есть хорошие и плохие, талантливые и бездари. Не существует черной любви, так же как и белой.

Ах, родные мои, и такие мысли лезут мне в голову в моей грандиозной кровати, на белье из шелкового сатина, в объятиях красивейшего из мужчин. Но я не хочу размышлять. Не хочу вечно ломать себе голову, анализировать, делать выводы, философствовать, мучительно думать о белых и черных, о любви и измене, о будущем человечества и спасении мира. Выбрось рухлядь за борт! Раздумывать я могу и потом, когда опять останусь одна. А сейчас я хочу чувствовать, наслаждаться, упиваться, целоваться.

Мы стоим на четвереньках на кровати, я – опершись на локти, Проспер за мной, глубоко внедряясь в мое тело. Эту позу я люблю больше всего, так я сильнее чувствую. Путь прямой, ведет прямо внутрь, глубже, чем обычно. Проспер держит мои бедра обеими руками, иногда лаская мою грудь. Какое упоение! Мой мозг отключается, я больше ни о чем не думаю. Он может вечно. Его самообладание граничит с чем-то запредельным. Я теряю всякое чувство времени и не соображаю, где я.

– Кончи, дорогая, кончи, – хрипло шепчет он и прижимает меня к себе. На улице светает, заспанно начинают чирикать птицы. – Ты можешь кончить?

– Нет! – Я не хочу, пусть так продолжается всегда. Тогда он выскальзывает из меня, переворачивает меня на спину, становится на колени и кладет мои ноги себе на плечи. Я почти в беспамятстве покоряюсь его воле.

Проспер начинает меня целовать, я чувствую его язык в самом сокровенном месте, я на грани взрыва. Десять секунд – и я готова. Сладостное чувство захлестывает меня, как гигантская волна. Поглощает меня, и я тону в блаженстве.

Вот Проспер поднимается, выпрямляется во весь свой рост и смотрит на меня своими темными глазами. Он нависает надо мной, как огромная скала! Стоя входит в меня и движется словно в трансе. Обхватывает мои бедра. Вот! Вот! Вот! Я чувствую его оргазм как свой собственный. Он конвульсивно подергивается во мне, потом громко и облегченно смеется и довольный валится рядом со мной на кровать. Нащупывает бокал с шампанским и выпивает его.

– Прогулка по городу не состоялась, – резюмирует он, – что и следовало ожидать. – Потом прижимается ко мне, закрывает глаза и спокойно засыпает.

Есть мужчины – великолепные любовники, но спать с ними абсолютно невозможно. Только спадает эйфория, как они отворачиваются, зарываются в одеяла, закрываются с головой, что означает – руки прочь. Я опять принадлежу себе самой! Мой немец-переселенец был этого сорта, австриец, швейцарец и голландец – тоже. Может, это свойственно всем германцам? Слава богу, англосаксы ушли дальше. Они хотят тепла всю ночь. Назад к материнской груди, куда же еще? Они хотят чувствовать, прижиматься, ласкать, держаться – любовь не должна остывать. Это по мне. Какие бы претензии ни предъявлялись к англичанам, американцам, канадцам, одно точно: спать с ними лучше всего! После секса они ласково прижимаются, пусть хоть рушится мир.

Проспер Дэвис – не исключение. Мы дремлем, тесно прижавшись друг к другу, без единого зазора, как две серебряные ложки. Если один переворачивается, другой автоматически делает то же самое. Ничто не мешает – ни локоть, ни нога. Ни рука не затекает, ни коленка не нарушает гармонию. Мы идеально подходим друг другу, даже сердцебиение и дыхание кажутся настроенными друг на друга. Я сплю с чувством полной защищенности.

Незадолго до одиннадцати я просыпаюсь. Настроение великолепное.

Проспер! Я протягиваю руку и глажу его по спине. Он тут же притягивает меня к себе, благостно вздыхает, бормочет что-то непонятное своим медлительным, глухим голосом. Еще не окончательно проснувшись, мы опять любим друг друга. Он тихо входит в меня, ненадолго, так, чуть-чуть, чтобы начать новый день. Легко, приятно, мечтательно, не больше четверти часа. Это нежность, не страсть. Когда все позади, сна у обоих нет ни в одном глазу. Хватит любви, пора вставать.

Мы вместе выскакиваем из постели и бежим к окну. Я нетерпеливо раздвигаю тяжелые шторы. В Париже никогда не знаешь, какая будет погода. Вдруг она переменилась? Нет, такая же хорошая, как вчера. Яркое солнце, лазурное небо. Жарко, полное безветрие. Мы вместе моемся, намыливаем друг друга, фыркаем, плещемся, брызгаемся, радостные, как дети. Проспер вытирает мне спину и втирает в кожу лосьон.

– У тебя нет ни одного шершавого места, – замечает он потом с восхищением, – твоя кожа мягкая, как детская попка!

Затем мы проходимся по моему гардеробу.

– Вот это симпатичное, – говорит он, когда я влезаю в свой бело-розовый «салопет», – это тебе идет. Ты выглядишь как настоящая парижанка. – Он обнимает меня сзади, прижимается щекой к моим волосам, глубоко вздыхает – и вдруг отпускает, почти отталкивает, словно чего-то испугался.

– В чем дело? – Я удивленно оборачиваюсь.

Он сконфуженно качает головой и кладет руки мне на плечи.

– Ничего, малышка. Ничего. Все в порядке.

Мы завтракаем на террасе с видом на Пантеон. Что особенно хорошо – сегодня достаточно жарко, чтобы раскрыть навес от солнца, что в Париже бывает не так уж и часто. Желтая маркиза с широкими белыми полосами разворачивается нажатием кнопки. Под ней чувствуешь себя, как на Ривьере. Белая плетеная мебель с красными льняными подушками тоже создает южную атмосферу.

Проспер сидит напротив, в белых брюках и белой расстегнутой рубашке, высоко положив ноги. На завтрак у нас тосты, масло, яйца, настоящий английский апельсиновый джем, горько-сладкий, с большими кусочками корочки, я это обожаю. К этому кофе, апельсиновый сок и шампанское. Я принесла с кухни грубую деревенскую синюю посуду, толстые, пузатые керамические чашки, положила к ним желтые салфетки и поставила на стол красивый букет роз. С улицы не доносится шума, большинство парижан уже отправились в отпуск. Здесь наверху спокойно, тихо, тень и прохлада, будто за городом.

Проспер потягивается и наливает себе еще один бокал шампанского. Мы начали вторую бутылку, она уже наполовину пуста. Этим утром он молчалив, что-то его гложет. Насколько я знаю мужчин, ему не дают покоя мысли о жене. Скоро он мне деликатно сообщит, что женат.

– Съешь еще что-нибудь? – нарушаю я тишину. – Если хочешь, я быстренько сбегаю к булочнику и принесу миндальные круассаны.

– Нет, спасибо. – Он вздыхает и задумчиво смотрит в свой бокал. – Как было бы хорошо просыпаться вместе каждый день и завтракать. Над крышами Парижа. Но не получится. Мне надо возвращаться в Нью-Йорк.

– Я это знаю.

Он поднимает голову и серьезно смотрит на меня своими добрыми карими глазами.

– И я женат.

– Разумеется. Твое обручальное кольцо трудно не заметить.

– Тебе это мешает?

– Нет.

Он задерживает взгляд на своем кольце.

– Мы уже пятнадцать лет вместе. И у нас двое детей. Я не хочу делать им больно, понимаешь?

– Ты счастлив?

– Нет! – Он выпаливает это, не раздумывая ни секунды. – Мы больше не спим вместе. Или почти не спим. От силы раз в месяц.

– Давно?

– С тех пор, как появились дети. – Он снова смотрит на кольцо.

От силы раз в месяц? А потом? Такой великолепный любовник не может оставаться невостребованным.

– Ты изменяешь своей жене?

– У меня есть подруга, – честно отвечает он.

– Давно?

– Год. Она хочет, чтобы я развелся. Она очень красивая. Почти такая же красивая, как ты. Но совсем другая. Черные волосы и очень светлая кожа. У нее два взрослых сына от первого брака. Она старше меня. На десять лет. Моя жена тоже старше меня. Я всегда влюблялся в женщин старше себя. Ты первое исключение.

– Сколько тебе лет?

– Тридцать четыре. А тебе?

– Сорок один!

Проспер начинает хохотать и долго не может остановиться. Закидывает голову назад, его белые зубы сверкают, наклоняется вперед и бьет себя по коленкам. Он просто покатывается со смеху.

– Все ясно, – стонет он, наконец обретя снова дар речи, – не говори ничего! Это судьба. – Он продолжает хихикать. – Но я должен тебе еще кое в чем признаться. – Его голос становится серьезным. – Я надеюсь, тебя это не обидит. Я этого вовсе не хочу. Поверь мне. Я не хочу причинить тебе боль, Офелия. Но я не знал, что познакомлюсь с тобой… – Он вдруг осекается, опускает глаза.

– Ну и? Скажи же наконец.

– Рашель приезжает в Париж. – Его голос становится совсем хриплым.

– Твоя жена?

– Моя подруга. Она еще никогда не бывала в Европе. Я устроил ей дешевый билет. Она приезжает через три дня. Он выжидающе смотрит на меня.

Я тоже жду.

– Мы хотим нанять машину и поехать на Лазурный Берег. На десять дней. Я собираюсь показать ей Францию. Я ей обещал. А потом мы вместе полетим в Нью-Йорк. Но если ты хочешь, – он берет мою руку и сжимает ее, – если ты хочешь, Офелия, я позвоню ей и все отменю. Сегодня после концерта я могу ей позвонить и сказать, чтобы она не приезжала.