— Что за тема, малыш?

— Пообещай.

— Это ты запомни, что если ты захочешь другого — я убью тебя, как только это пойму. А теперь скажи мне…

— Ты не пообещал.

— Обещаю. А теперь СКАЖИ.

— Я люблю тебя?

— Нет. Еще одна попытка. Потом накажу. Молчишь?

— Я думаю.

— О чем?

— Сказать или получить наказание.

— Говори. Я тебя все равно накажу.

— Обещаешь?

— О да-а. Клянусь.

— Я дышу тобой.

— Еще.

— Я дышу тобой, мой Зверь.

— Жесть.

— Что такое?

— Ванильный Зверь-романтик. Это компромат, мелкая.

— Нет, мой ласковый и нежный…

Молчит и смотрит мне в глаза. Улыбка пропала и взгляд тяжелый, давит, сжимает, как колючей проволокой.

— А ведь он убил ее, ты знаешь?

— Кто?

— Не важно. Иди ко мне".

Я повернула голову и посмотрела на небо — ни одной звезды. За окном метет снег.

"А ведь он убил ее… убил ее"

Казалось, что прошла целая вечность между этим диалогом и нашим последним. А на самом деле всего лишь немногим больше месяца. Только теперь это все походило на короткий сон. Нет, я не могла его ненавидеть. Я очень хотела. Я мечтала о ненависти, чтобы она пришла ко мне и помогла справиться с болью, от которой начинались приступы удушья. Я просто верила… где-то там, в глубине души, я все же верила, что мы снова увидим наши звезды. Они же есть. Их не может не быть. Они вечные.

Он так сказал. Он обещал мне. Но разве он не обещал, что никогда не сделает мне больно? Или никогда не отпустит… А разве я не пошла за ним, зная какой он?

Разве он не был собой? Я просто наивно поверила в свою уникальность, в свою особенность. Поверила, что если я вошла в клетку к зверю, глажу его, кормлю с руки, то он не перегрызет мне глотку, если вдруг ему что-то не понравится. И теперь хищник оставил меня в своем логове, чтобы наслаждаться агонией любимой жертвы, и я не могу его за это ненавидеть. Я знала, к кому иду, и знала, чем рискую.

Он меня предупреждал. Да и не нужны были предупреждения, я видела, что он такое своими глазами. Самое страшное, что меня раздирало на части за нас обоих, а он упивался только своей болью и не чувствовал мою. Я для него превратилась в отвратительное насекомое, которое рано или поздно он раздавит, а потом сдохнет и сам мутирует в то черное и ужасное чудовище, каким был когда-то… Каким его раньше и не знала.

Я по слогам разбирала наш последний диалог, каждое слово, каждый жест, и все тело сводило судорогой, невыносимо, до крика. И я кричала. Беззвучно. Глядя на небо без звезд.

Он приехал снова через неделю. Я скорее почувствовала, чем услышала или увидела. Задремала на ковре, погружаясь в подобие сна, и вдруг подняла голову, подорвалась с пола к окну, вглядываясь в подъезжающие машины, среди них и его джип. Сумасшедшая… внутри волной поднялась противоестественная радость. Тяжело дыша, прижалась пылающим лицом к стеклу, вглядываясь в силуэты мужчин, выходящих из машин, впилась пальцами в прутья решеток, когда увидела с ними женщин. Они смеялись там, внизу, открывая шампанское прямо на улице, а я следила за тем, как Макс тоже вышел из машины, махнул рукой Фиме, и тот поднес ему бокал. Одна из женщин повисла у моего мужа на руке, и тот отдал ей шампанское, обнимая за талию, а я медленно закрыла глаза, а когда открыла, увидела, как он смотрит на мое окно. Ровно секунду, но мне хватило, чтобы согнуться пополам, словно выстрелил в меня в упор, и внутренности обожгло как серной кислотой, а потом они скрылись в другом крыле дома, чтобы веселиться там, пока я сижу, запертая в этих бесконечных пустых комнатах.

Осознание всегда приходит постепенно, не быстро. Вначале есть неверие и надежда, что все вернется на круги своя, выровняется, исправится каким-то чудом, а потом понимаешь, что ты несешься под откос на аномально быстрой скорости, и отрезок от того момента, где ты потерял управление своей жизнью и до момента, когда она разлетится вдребезги равен неизвестности. Я не знаю, зачем пошла туда. Переоделась в красное вечернее платье, расчесалась, ярко накрасила губы кроваво-красной помадой и просто открыла дверь дрожащими руками. Пошла по коридорам к той части дома, где моя жизнь разваливалась на те самые осколки. Может быть, я хотела убедиться, что нет, все не так ужасно, все не так омерзительно, или наоборот понять, что это и есть конец. Услышать, увидеть, как он с другими, и понять…

А там голоса, смех, музыка и его голос тоже. Как ни в чем не бывало, как будто нет меня здесь, и не было никогда.

Каждое слово по нервам режет, по глазам, пощечинами по щекам и губам. Мне кажется, меня под воду грязную с головой окунает, и я глотаю болотную тину, захлебываясь.

— Макс, я не хочу шампанского, налей мне виски.

— От виски быстро пьянеют, детка. Что мне делать с тобой пьяной?

— Показать, что делать с пьяными девочками, Зверь?

— Фима, главное, чтоб ты никогда не узнал, что делают с болтливыми мальчиками.

Смех, гогот, а я руку ко рту прижала и глаза закрыла. Кричу мысленно, и кажется, вселенная вертится на бешеной скорости, отматывает круги в тот самый ад. Нет, он начался не тогда, когда он меня ударил… и даже не тогда, когда швырял обвинения в лицо, он начинался сейчас, когда мой муж лапал там какую-то шлюху, зная, что я совсем рядом, за стенкой. Грязно, как же мерзко и грязно.

— Девочки, станцуйте для наших гостей. Эй, Тахир, хорош с кальяном возиться, смотри, какие у нас девочки в столице. В твоем Узбекистане таких нет.

— Ну ты загнул, Зверь. Приедешь ко мне домой, я тебе таких девочек организую. Слюной изойдешься. Но да-а-а… Шикарные девочки у вас в столице. Шикарныыые. Угодил, дорогой.

— Макс, столы шатаются, девочки ноги переломают.

— Пусть на коленях танцуют.

— А что отмечаем? — женский голос снова.

— День истины отмечаем, детка. Вот разденешься, и проверим, настоящая ты блондинка или фальшивая.

— Эй, сюда иди. На коленях у меня танцуй. Фима, вечер не начинают с минета.

— А какая разница, с чего его нача-а-ать… о-о-о… да, детка.

Сама не поняла, как повернула ручку, дверь оказалась незапертой, и я буквально ввалилась в просторный зал с бильярдным столом, бассейном с горячей водой, от которой валил пар, и застыла на пороге.

Все обернулись ко мне. Человек десять. Трое узбеков, а остальные все наши. Разморенные алкоголем, предвкушающие грязную вакханалию. Но я смотрела на Макса, у которого на коленях отплясывала полуголая блондинка. Искусно выписывала восьмерки ровно до той секунды, как я вошла в залу. Теперь она откинулась Максу на грудь и с любопытством смотрела на меня, как и все остальные. Я стиснула руки в кулаки с такой силой, что ногти вспороли кожу на ладонях.

Муж смотрел на меня исподлобья осоловевшим взглядом, сжимая ее бока, а на дне его зрачков начинала полыхать ярость. Метнул взгляд на Фиму, который быстро застегивал ширинку и напряженно смотрел то на меня, то на Макса. Узбеки играли в бильярд, но тоже обернулись ко мне, прерывая игру. Один из них медленно разрезал длинным тонким ножом апельсины на блюдце и облизывал пальцы, унизанные кольцами и перепачканные соком.

— Макс, ты делаешь мне больно, — взвизгнула блондинка.

— О. Еще одна девочка. Красивый девочка. Прятал от нас, Зверь? Заходи, красавица. Шампанское будешь?

Максим стряхнул блондинку с колен.

— Это кто такая? — шепнула одна из девиц.

— Не знаю… мне кажется, жена его.

— Ого.

Макс поправил ремень на джинсах и затянулся сигарой, медленно выпустил дым, глядя на меня, а потом лениво сказал:

— Пошла вон отсюда, — кивнул мне на дверь, но я так и стояла, тяжело дыша и чувствуя, как внутри нарастает взрыв истерики, бешеное цунами ненависти. За то, что вот так. За то, что унизил. При них. При всех. При Фиме своем, при шлюхах этих.

— Я сказал, пошла отсюда к себе. Сейчас.

А я смотрела ему в глаза и чувствовала, что задыхаюсь. Больно дышать, так больно, что хочется драть пальцами грудную клетку и глаза его гадские. Глаза, от которых с ума сходила, глаза, которыми на шлюху эту секунду назад похотливо смотрел.

— Зачем гонишь красавицу? Зачем пугаешь? Иди к нам, девочка.

Макс резко обернулся к узкоглазому мужчине, и тот перестал улыбаться. Потянул руку за бокалом, хлебнул виски и отвернулся к столу, сказал что-то на своем языке и, облапав брюнетку за ягодицы, взялся за кий.

— Фима, убери ее нахрен отсюда и дверь закрой, — Макс потянул к себе блондинку, усаживая обратно на колени, но в этот раз лицом к себе, — давай, продолжай.

У меня взгляд на его пальцах застыл. Вижу, как темнеют на ее светлой коже, и без кольца обручального. Пальцы, которыми ко мне прикасался. Держит ее за бедро, а сам на меня смотрит… и я физически чувствую, как его пьяный взгляд впитывает мою боль, наслаждается ею, пожирает ее глотками.

— Идем, — Фима под локоть осторожно взял, но я сбросила его руку, вздернула подбородок и громко, отчетливо сказала:

— Не хочу уходить. Я хочу отметить день истины вместе с вами. И еще, я так давно не играла в бильярд.

Усмехнулась и прошла к бильярдному столу. Узкие глазки того, кто просил меня остаться, плотоядно сверкнули, когда он осмотрел меня с ног до головы.

— Угостите меня вашим виски? — и, не дожидаясь ответа, взяла бокал и осушила до дна. Узбеки расхохотались, а Фима, Макс и еще двое парней напряженно молчали.

Одна из девочек шепнула другой:

— Зухра, скажи им, что нельзя. Это жена Зверя, слышишь?

Но я опередила их и, игриво запрыгнув на стол, закинула ногу за ногу, поглаживая кий, который стоял рядом. Можно. Все можно. Ему же можно, и мне можно. Чего мне уже бояться, когда у него на коленях шлюха сидит… а меня опустил только что перед своими, как шваль последнюю.