Ульяна Соболева - Паутина

— Ахмед, я тебе завтра сто таких бумажек нарисую. И сто первую — о том, что я наследник британского престола… Хрень эту засунь себе…

— Нэ-э-эт, дорогой, все чисто. Оригинал. Мы с тобой теперь партнеры. Отмечать сделку как будем, а? Сауна? Клуб? Девочки? Тебе сколько и каких? Ахмед не жадный…

— Любую отдашь?

— Мамой клянусь…

— Я блондинок люблю, Ахмед. Молоденьких, кареглазых и чтоб… голос хороший был и слух музыкальный… Ненавижу, когда фальшивят…

Он мгновенно сменился в лице, даже карандаш сломал, который вертел в руках. Глаза прищурил, от чего они стали еще уже, как две щелки, а в них — ярость горит. Понял угрозу, и к злости страх прибавился. Даже такой моральный урод имеет свои слабые места…

— Что замолчал, Ахмед? Мамой же поклялся… Кстати, давно проведывал-то маму свою? Ее призовой ротвейлер Рудольф Второй сына-то не заменит… да, Ахмед?

Он начал обдумывать ответы, я его врасплох застал этой информацией личного характера. Только он пока не догадывался, что это — лишь пыль по сравнению с тем, что я узнал. Как на ладони все у меня, а скоро в кулаке будут.

— Ты, Граф, лучше за своей семейкой следи… На званый ужин позовешь партнера своего, Ахмеда… Все же блудная овечка вернулась домой. Живая… Вот какой Ахмед добрый… Ахмед не убил — вам оставил…

Теперь все стало на свои места. Он не оставил ее там. Не оставил. Врал. Лгал все это время… Зачем? Дарина где? Что с ней? У меня от осознания всего этого волосы зашевелились.

— Ахмед, хватит базар разводить. Я свое слово сказал. Еще раз сунешься — я тебе лично передоз устрою. Понял? Все, отбой.

Схвавтил телефон и набрал Русого.

— Макса найти нужно. Срочно. Подключай всех. Все каналы. У тебя на все про все несколько часов.

Созвонился также с Матвеем Свиридовичем, чтоб помог тоже. Я сейчас готов был с самим дьяволом договариваться, чтобы найти, куда он отвез ее. Забрал. Конечно. Збарал. Вспомнил наш разговор тогда. Он про видео какое-то говорил, про то, что Дарина Бакита ублажать осталась… В голове — полный хаос. Что из всего, что происходило — правда? Кому верить теперь… если родной брат вот так вот. В глаза смотрел и лгал, за идиота меня считал, на эмоции давил нужные. Нет у меня брата больше. Да и, наверное, не было никогда. Все — игра, лживая и циничная. Прислушался к себе и вдруг понял, что сейчас его словно не стало. Есть просто Макс. Зверь. Человек. Но брата нет. Как все эти годы, когда я не знал о его существовании. А вот Дарина… Если с ней что-то случится — я себе этого не прощу. Никогда.

Нашел опять это злосчастное видео из больницы. Включил его, смотрел, превозмогая боль, перематывая, останавливая, всматриваясь и сбивая костяшки пальцев от ударов о стену. Потому что я видел его миллион раз, но не замечал ничего нового. Дарина, которая убивает моего отца. Жестоко и ужасающе. Простынь эта белоснежная, как и вся его палата, и следы от сапог, грязные, черные, как плевок в лицо. Еще раз и еще раз, на повторе, перематывая обратно, чтобы одна боль заглушила собой другую. Я найду их обоих. Найду… Остановил видео, хватит. Ничего тут. Ни одной зацепки… Ни одной. Это тупик. Схватил из бара виски и прямо из горла — обжигающими горло глотками, пока не опустошил ее. Отшвырнул бутылку и окно рывком открыл. Орать хочется во все горло — а ни один звук наружу не вырывается, внутри все пламенем жжет, внутренности плавит и сдавливает шею невидимой колючей петлей. И взглядом — опять на монитор… На простынь эту со следами…

Простынь со следами сапог. Грязное на белом. Простынь… Следы…

Я подошел ближе. Нажал на паузу. Долго смотрел на этот след. Очень долго. Сам не знаю сколько. Зарылся пальцами в волосы, и молча, в мыслях, повторял одну и ту же фразу "только чтоб не совпало, только чтоб не совпало".Отправил сообщение с вопросом Глебу и сразу же набрал Карине:

— Доченька, привет…

— Папа-а-а, приве-е-ет. Ты приедешь сегодня?

— Я постараюсь, очень. У меня к тебе один важный вопрос…

— Да-да, я вся во внимании…

— Какой у Дарины размер ноги, ты ведь точно должна это знать…

— 37… Папа, а тебе зачем?

— Спасибо, моя хорошая. Потом расскажу, хорошо? Мне на встречу пора. Скоро приеду… соскучился очень.

— Я тоже, пап. Буду ждать…

Пиликнул телефон, и я получил смс от Глеба… Кажется, у меня даже рука дрогнула перед тем, как я открыл сообщение. Сейчас большего всего я боялся увидеть там цифру 37.

Нет, я не умер. Я убеждался в этом каждую секунду. Мертвым уже похрен. Нет, я не умер, я завидовал мертвецам, потому что завис в собственной агонии, умноженной на бесконечность. Понимал, что творю что-то фатальное, что-то, чего не прощу себе сам, и Граф не простит, но не мог иначе. С акциями он потом поймет. Да и черт с ними…

Не мог я сказать, мать вашу. Не мог видео ему показать. Грязь эту запредельную. А с ней я должен был сам. Она и я. Только нас касается и больше никого. Там, у Бакита, купил бы ее даже ценой всей вороновской империи. Мне было насрать. Я хотел забрать ее, и забрал бы даже мертвую, по частям. Нет у меня полуправды, чего-то "полу". Я бы хотел, чтоб было, но меня всегда либо несло на максимально выжатой скорости, без сцепления и тормозов, либо я не трогался с места. И сейчас меня несло под откос. Я даже знал конечную точку. Понимал, что не выворачиваю на трассу, пру как танк, цепляя все на своем пути, а остановиться не могу. Говорят, нет слова "не могу". Лгут. Есть. Это как себя наизнанку вывернуть в прямом смысле слова. Можете? И я не могу.

Увидел ее там, в постели Бакита, и почувствовал, как разлагаюсь изнутри, меня черви пожирают, обгладывают живьем, а я все еще хожу, двигаюсь, разговариваю. От кокса сутками не сплю, потом проваливаюсь в бездну на пару часов и выныриваю от дикой ломки, от собственного воя. В зубы тряпку и, обливаясь холодным потом, катаюсь по полу, чтобы унять хотя бы на секунды. Доползти до пакетика, втянуть и почувствовать, как организм со скрипом начинает функционировать, перекачивать кровь по органам, мозги включаются, и становится хреново уже от осознания, что сделал и куда потяну нас всех. Себя, ее, Графа.

Забрал. Графу лгал и понимал, что вот она, точка невозврата, пройдена. Сжег все мосты для нас с ней. Не оставил шанса. Чтоб не помешал, не остановил, не влез. Долго поехать к ней не мог. Три дня кидался к машине, поворачивал ключ в замке зажигания и не мог. Боялся, что убью сразу. Сожму руки на ее шее и не смогу остановиться… а потом останется только дуло в рот и курок спустить. А мне пожить еще хотелось поагонировать, подышать с ней одним воздухом. Растянуть наше прощание, насколько это возможно. Я тянул. Вместе с собственными нервами и ее отчаянием. Только понять бы, от чего ее так ломает: то ли от страха перед расплатой, то ли и правда не виновата. Но как не виновата? Я же видел. Глазами своими. Смотрел бессчетное количество раз. Все сходилось. Картинка за картинкой. На свои места.

Смотрел, как она там плачет, как по комнатам ходит, и чувствовал, как дерет меня на части. Привык за это время, что от ее слез скручивает всего, что от ее боли сам загибаюсь. И эта война внутри. Плетью. Удар за ударом. Терплю, стиснув зубы, а меня хлещет все беспощадней, и я уже прогибаюсь, трещинами покрываюсь. Вот-вот разорвет.

Сама чистота и невинность… и тут же в памяти, как эта чистота у Бакита… К гору тошнота, гвоздем торчит, глотку дырявит. Только блевать я своими внутренностями буду. Раздробило меня уже там на осколки и обрывки прошлого счастья. Да и было ли это счастье? Не было ничего. Ложь была, мишура, фальшивка.

Да, я и не такое видел, как на том гребаном видео, не такое и сам делал. Но не с ней. Она и вот ЭТО — не совмещались в моей голове. Не сходилось. Не выстраивалось. Только злорадно усмехается внутри Зверь — что не сходится? Что нежная девочка отдается мужику лет на двадцать старше и воет от наслаждения, когда тот ее как последнюю шлюху во все отверстия? Ты мало таких девочек на своем веку повидал? Или сам не драл таких?

Меня швыряло от стены к стене. Кокс и виски до потери сознания. Вырубался, потом опять дома в себя приходил. Фима из очередного притона привезет, сбросит на диван, а я чертей наяву вижу. Вою волком. То ли беззвучно, то ли так, что соседи к дьяволу съехали. Или я не слышу никого. Оглох и ослеп нахрен.

К ней приехал в невменяемом состоянии, обдолбаный до смерти, а увидел ее, и в мозгах прочистилось, да так, что от боли сдохнуть хотелось. Бил ее, и, казалось, самого скручивало пополам. Губами к ссадинам прикасаюсь, и трясет всего. Поверить не могу, что ударил… а потом смотрю в лицо это и вспоминаю, как оно спермой Бакита перемазано было, как улыбалась этими сочными губами и пальцы облизывала, и тошнит меня. В кровь разбить. В мясо. В месиво. Чтоб не было лица. Глаз не было. Ничего чтоб от нее не осталось.

Потом снова часами пленку просматривал, и за ней наблюдал. Понять не мог, как в этих глазах умещается такая чудовищная ложь? Как ей там места хватает рядом с моим отражением, в слезах, в тумане из отчаяния, как они уживаются? Где границы актерского мастерства? Чего я в своей жизни не знаю и не видел? На что повелся?

Смотрел в голубые омуты и понимал, что закрыть их хочу. Адски хочу закрыть, навечно, чтоб не видеть жуткие черты чудовищного обмана, игру не видеть. Она говорит, и я умом понимаю, что врет. Без зазрения совести, красиво, искусно, а сердце орет, заходится в агонии. Оно верит. Оно хочет верить. А мне хочется вскрыть грудную клетку, достать его оттуда и раздавить, чтоб заткнулось и не мешало.

Сам не понял, как узбеков порешил… лишь за то, что о ней так сказали, посмотреть посмели, руки свои протягивать. Похоть в глазах Тахира увидел, и переклинило меня. Все больше и больше контроль теряю. Раньше она меня успокаивала, а теперь все, что ее касалось, взвинчивало, срывало, с ума сводило. Не ушел, когда попросила, дал нам передышку в несколько часов. Тайм-аут от боли себе и ей… только ей от чего, не знаю. Видел, что почти не спала неделю. Я за каждым передвижением ее по дому следил. Когда попросила, не смог уйти. Мне это было нужно. Дыхание у себя на плече. Тепло ее кожи. Запах. Как последний глоток. Успокаивался под ее ритм. Она дышит, и я дышу. Спит, и Зверь засыпает. Тревожно, дергано, но засыпает.