— Смотри на меня. Смотри, Дари-и-ина. Смотри, мать твою.

Только она меня уже не слышала. Когда затихла, я медленно разжал пальцы и сел рядом. На хлыст посмотрел, затем на свои окровавленные руки, а потом перевел взгляд на нее.

Как будто спит. Глаза закрыты, на ресницах слезы блестят. Захотелось вытереть пальцами, как и всегда… Протянул кровавый след по ее бледной щеке, задыхаясь в агонии. И холод вокруг. Лед. По стенам ползет иней, окрашивая все в черно-синий мертвый цвет. Я слышу, как он хрустит. Понимаю, что это крыша едет, а мне плевать. Я тогда на руки ее поднял. Легкая, почти невесомая. По комнате кругами носил, прижимая к себе, убаюкивая, пачкаясь ее кровью.

"— Спой мне, Макс. Спой мне колыбельную и тогда уезжай.

— Колыбельную? Издеваешься?

— Да. Вот эту… Спи, сладкая… Помнишь?

— Помню.

— Спой мне, пожалуйста"

Slеер, sugаr, lеt уоur drеаms flооd in,

Likе wаvеs оf swееt firе, уоu'rе sаfе within

Slеер, swееtiе, lеt уоur flооds соmе rushing in,

Аnd саrrу уоu оvеr tо а nеw mоrning


Тrу аs уоu might

Yоu trу tо givе it uр

Sееms tо bе hоlding оn fаst


It's hаnd in уоur hаnd

А shаdоw оvеr уоur

А bеggаr fоr sоul in уоur fасе


Still it dоn't mаttеr

If уоu wоn't listеn

If уоu wоn't lеt thеm fоllоw уоu


Yоu just nееd tо hеаl

Маkе gооd аll уоur liеs

Моvе оn аnd dоn't lооk bеhind *1

Собственный голос, такой страшный, сорванный, звучит эхом в полной тишине. Мне казалось, я где-то в дьявольском месте из склеенных воспоминаний о былом счастье. Калейдоскопом в обратном направлении, от этого момента до самой нашей первой встречи. Рефлексируя на самых острых моментах счастья.

Я думал, что больнее уже не бывает. Что она уже причинила мне самую адскую боль своим предательством. О, как я ошибался. Я был несчастным идиотом, я понятия не имел о боли даже тогда.

Она пришла с осознанием, что все же убил ее. Смог. Стиснула все тело и принялась дробить на куски. Дикое опустошение и непонимание, а что теперь? Что мне делать теперь, малыш? Вот сейчас, когда я наказал и казнил нас обоих, что мне теперь делать?

Когда-то она спрашивала, люблю ли я ее. Никогда не знал, что ответить. Нет, я не любил ее. Любовь ничто по сравнению с тем, что я чувствовал к ней. Слишком это слово истрепанное и светлое в понимании большинства. Я ею болел, как самой жуткой смертельной болезнью, уродующей душу до полного разрушения, до гниения и разложения. Говорят, что любовь созидает, несет свет, счастье. Черта с два. Люди наивные идиоты, если так считают, или им, мать их, просто повезло не увидеть ее истинного лица. И я им завидую… Эта тварь слишком многолика, чтобы быть загнанной в какие-то рамки, установленные так однобоко и субъективно, так стадно. Моя никогда не была светлой. Ослепляющей — да. Вспышками, после которых тьма такая, как будто глаза выкололи. Грязная, липкая и страшная.

Бойтесь любви. Бегите от нее сломя голову, едва почувствуете, какая она на самом деле, бывает. Бегите. Либо примите эту суку такой, какая она есть. Голую, уродливую и жадную до крови. Я сам тонул в ней и ту, что породила ее, топил. Тащил за собой на дно. Остановиться уже не мог, потому что разрешил себе сказать МОЯ. И с этого момента она уже принадлежала моим демонам.

А теперь "спит" у меня на руках… как когда-то, голову на плечо склонила, и рука безвольно свисает. Я ее осторожно себе на плечо положил. Так и ходил с ней из угла в угол, напевая себе под нос нашу колыбельную.

Потом бережно на пол ее положил, накрыл обрывками одежды, погладил по голове и снова рядом сел, глядя в темноту. Теперь вокруг меня всегда будет тихо. Для монстров птицы не поют. Монстры умирают всегда в глухой тишине.

Пистолет тогда в руках крутил и выстрелить не мог. Нет, не потому что умирать страшно. Жить намного страшнее, поверьте. Мне было страшно выстрелить и потерять эти мгновения возле ее тела. Потому что я знал, что там, на том свете, если он существует, конечно, нам не быть вместе. Да и здесь… не суждено было.

Потом я потерялся среди галлюцинаций, дикой ломки и бреда. Мало что помню. Меня там не было. Там было нечто похожее на меня. Когда кайф вышел совсем, пришла жуткая боль с осознанием. И начался ад. Я его ждал, смеялся, как больной психопат, когда меня выворачивало на пол собственными кишками и трясло в абстинентном синдроме, которому не было ни конца, ни края, и я рычал, срывался на хохот и вопли, потому что наслаждался каждой секундой этой пытки. Моим адом. Я его заслужил в полной мере. Я знал, что со мной происходит. Видел других загибающихся зомби-нариков в своей жизни, готовых в этом состоянии убивать за дозу или вскрывать себе вены. Но я бы не вскрыл. Точно не тогда. Я был готов убивать за то, что мне мешали подыхать именно так. Никто не решался войти. Я был слишком опасен. Они это знали. Не рисковали переступить порог моей комнаты и правильно делали. У меня начались галлюцинации, и я видел ЕЕ, слышал ее, ощущал ее. Мне не хотелось облегчения. Я хотел ее слышать.

Отпускать начало не скоро. Зависимость — страшная вещь. Но лишь для тех, у кого в жизни не случалось ничего страшнее этого. Другой зависимости. Наркотик можно достать везде, купить, украсть. А я свой уничтожил, и меня теперь ждет вечная пытка, пока не сдохну.

Потом пришел Андрей. Тяжело было в глаза ему смотреть. Я бы сказал — невозможно. Он мог меня избить до мяса, изрезать на лоскуты — я бы позволил. Говорил, кричал. Все ерунда.

Только взгляда его боялся. До трясучки, до лихорадки. Где-то там, внутри меня, жила надежда, что я все же не убил ее. Что случилось гребаное чудо, как в какой-то сказке, дешевом сериальном мыле, голливудском дерьме, и она выжила после меня.

Я боялся увидеть в его глазах правду, что ее нет. Там, на дне зрачков моего брата, увидеть могильный холм с крестом и сломаться окончательно, не дожить до той цели, которая все же заставляла меня потом день за днем не полоснуть себя лезвием, не спустить курок, не шагнуть с крыши. А хотелось. Адски хотелось. Закономерно в состоянии наркомана, выходящего из ломки после долгого "запоя" кристальной дрянью.

Так хотелось все прекратить, не выдерживал моментами, лезвие пальцами сдавливал, чтобы хотя бы боль почувствовать, потом на порезы спиртяку лил и снова резал. Нельзя сейчас. Потом. Позже. Придет тот день, когда можно. Но не сейчас. Не заслужил пока смерти. Слишком это просто.

Граф показывал мне кадры, говорил о ее невиновности, но не понимал, что это уже не имело никакого значения после всего, что я сделал. Что мне не стало, бл**ь, больнее или легче. Потому что с того момента, как я разжал пальцы на ее шее, я уже корчился от этой пытки — дышать тем воздухом, которым она больше не дышит. И не имело значения — виновата или нет. Мне легкие разъело серной кислотой задолго до этого. Хуже не стало… я так думал в тот момент, а когда он ушел, я стоял на полу, на коленях, и задыхался. Мне тогда казалось, что меня окунули в чан с кипящим маслом. Я выл. В полном смысле этого слова. Выл и рычал. Бился головой о стены, а потом снова слышал ее крики. Да-а-а-а, кричи, маленькая. Истязай меня. Только не уходи. В тишине не оставляй. Я боюсь тишины… там я совсем один. Там та колыбельная звучит похоронным маршем нашим счастливым мгновениям, когда я нежно любил тебя, а ты улыбалась зверю и верила, что он никогда тебя не обидит.

Сам нас наказал. Сам казнил. Невиновную… но самое страшное — я понимал, что поступил бы точно так же. Если все вернуть назад — точно так же, мать вашу. Что я за гребаный урод? Это и сводило с ума. Человек иногда видит выход, видит решение, видит возможности… а я понимал, что даже если она жива, то я бы снова убивал ее, если бы решил, что предала. И никто, ни одна живая душа, не даст гарантии, что я так не решу и через пять, десять лет. Никто. Особенно я сам.

Не было иного исхода, иного конца. У нас обоих и у любви это бл***кой, черной, больной. Не спросил у Андрея ничего больше. Не хотел знать где они ее… закопали. Я бы не пошел туда никогда. Это как осквернить то место. Меня там быть не должно.

Кто-то сейчас мог бы пафосно стенать, что я должен был ползти туда на коленях, рыдать и биться головой о плиту, но зачем? Это спектакль, это трусливое исцеление от боли, когда вот так… фальшиво. Глупо, наигранно. Мертвым наплевать на наши слезы, раскаяние, сожаления. Их больше нет. Весь этот фарс мы устраиваем сами для себя или для окружающих.

Принести ей туда цветы? После того как сам же и убивал. Я бы принес туда свое сердце. Вырезал аккуратненько и положил там… а так как это неисполнимо, то и нечего ходить. Все что хотел, я уже сказал ей за эти дни. И как дико тоскую по ней, и как бешено люблю ее. Только то, что жаль — не сказал, и прощения не просил. Она бы и не простила, и я не простил себя. Пустые слова. Никому не нужные. Такое не прощают. Есть вещи, за которые "прости" слишком мало. Да и не стоит. Они умаляют масштабы содеянного до ничтожного косяка. Нельзя просто "прости". Не в этот раз и не при этих обстоятельствах. Мог бы — в руки ей нож вложил бы, и к груди своей приставил, медленно, дюйм за дюймом, в сердце вогнал, глядя в глаза… Все остальное пафос, фальшь и ерунда.

Теперь меня вытягивало из сумасшествия только одно — жажда мести Бакиту и Ахмеду. Я думал о ней днями и ночами. Я рисовал на тетрадных листах их расчлененные тела и смаковал каждую деталь.

Из загородного дома Андрея съехал через месяц. К себе. Да. Я смог войти в наш дом. Слишком он наполнен ею, слишком пропитан воздух нашим счастьем. Очередная пытка, но я должен был жить именно там. Обязан. Смотреть на ее фотографии, наши фотографии, прокручивать обручальное кольцо на ладони и снова надевать на палец. Я не спал неделями. Вырубался под утро, а потом ставил будильник и снова обдумывал, как подобраться к Бакиту. Мне нужна была эта гонка и полное отрезвление мозгов. Изучал его вдоль и поперек. Каждый шаг, каждую сделку.