Не могла даже Андрея пустить к себе. Я не хотела, чтобы он видел меня такой. Ему в свое время и Карины хватило. А еще я до дикости боялась, что посмотрю на брата и начну думать о Максе. Я сейчас не могла о нем думать. Не могла ни на секунду, у меня начиналась паника.

Меня словно снова душили его пальцы, и я понимала, как и тогда, что он убивает. Это не акт насилия, похоти, мести. Он просто уничтожает меня, потому что ненавидит.

Мне снилось это по ночам, мне виделось это и днем. Я прижимала руки к шее и чувствовала боль от удушья. Фантомно… его пальцы, перекрывающие мне кислород.

Нет, мне не было страшно. Многие бы вспоминали это с ужасом, с паническим страхом, а я вспоминала это с болью. Такой всепоглощающей, невыносимой болью, что мне хотелось кричать "Так почему я выжила? Черт вас всех раздери. Кто окунул меня в этот ад и спас для того, чтобы я умирала каждый день? Кто был настолько жесток?"

Фаина всегда приходила ко мне в такие минуты. То ли чувствовала, то ли видела на мониторах. Я знала, что она ждет моих слов, моих слез, возможно, а у меня нет слез. Нет ни одной слезы. Точнее, они есть, и я плачу, я рыдаю, но где-то там внутри. Очень тихо и жалобно. Я не готова говорить о НЕМ. Я не готова трогать то самое больное, что разъедает меня секунду за секундой, превращая мою жизнь в нескончаемый ад. Но я все равно о нем думала. Насильно. Въедливо и навязчиво. Как необратимость безумия. Имя произнести не могу, а лицо вижу, глаза, голос слышу, и захлебываюсь своей агонией, дышать не могу. Господи. Ну хоть на секунду, на мгновение избавь меня от воспоминаний. Избавь меня от этих мыслей. Избавь от него, я умоляю.

Не смогла его возненавидеть. Очень хотела. Жаждала полыхать от ненависти, но не могла. Вместо ненависти меня поглощало острое и невыносимое отчаяние. От того, что не поверил. От того, что изменял мне. От того, что убивал меня. Нет, не физически, а морально. Максим меня уничтожил, разломал на части, как надоевшую игрушку. Я старалась не думать о той ночи. Не вспоминать ее, не перебирать в своем сознании, но это оказалось невозможным. Он оставил мне на память слишком много рубцов, чтобы забыть так просто… но рубцы на теле ничто в сравнении с рваными шрамами внутри меня. Они не затягивались, не рубцевались, они беспрестанно кровоточили. И когда я думала о нем, они болели, как посыпанные солью и раздвинутые до невозможности раны, чтобы эту боль усугубить.

А еще я часто думала о том, знают ли они, что я не виновата? Фаина, Андрей, Карина… Максим. Знают ли, что я не убивала Савелия, не изменяла мужу с Бакитом, не предавала их всех. Со временем я поняла, что знают. И мне не стало легче. Стало еще больнее, еще невыносимее. Почему? Я пока даже не могла произнести этого вслух.

Известие о беременности меня тогда подкосило, а может, и толкнуло за ту грань, где вся боль вырвалась наружу. Это было помутнение рассудка, какое-то запоздалое и настолько разрушительное, что я даже не уверена, была ли я тогда собой вообще.

Ненависть смешалась с отчаянием, страхом, презрением к себе. Я не могла поверить в эту жуткую иронию, в эту издевку. Именно в ту ночь. Именно тогда, когда меня, нашей любви, нас больше не стало. Именно тогда ОН впился в меня вот этой жестокой, лютой, необратимой связью? И я захотела от нее избавиться. Я не понимала, что внутри меня ребенок, я чувствовала ту самую липкую паутину, которая сдавливала все мое существо, и я должна ее разорвать, отрезать, уничтожить. Пусть не думает, что я все еще в кандалах его власти надо мной, что я безвольная кукла Зверя, с которой он сможет и дальше поступать, как ему заблагорассудится.

Уничтожить. Все нужно уничтожить. Стереть в порошок, раскромсать, разодрать. Пусть болит. Пусть у него тоже где-нибудь болит, потому что эти решения принимаю Я, а не он. Потому что не сможет распоряжаться моим телом и… И не смогла.

С первыми ударами маленького сердечка я вдруг почувствовала эту щемящую нежность, эту дикую, тоскливую ноту любви. Наверное, именно тогда я осознала, что есть и иной смысл в жизни, помимо Максима. Есть мой собственный кислород, мое личное счастье, которое я могу не отдавать никому. Которое принадлежит только мне одной и будет рядом вечно. Мой ребенок. Фаина права — ТОЛЬКО МОЙ.

Во мне произошел своеобразный щелчок, и я захотела жить. Захотела дышать, улыбаться, захотела попробовать сама. Моя жизнь начиналась заново именно с этой секунды. Без НЕГО. Пусть иллюзия, пусть он всегда будет незримо присутствовать рядом, но я больше не позволю разрушать меня, причинять мне боль каждым воспоминанием, каждой мыслью, каждым словом, брошенным камнем из прошлого, чтобы омрачать мое настоящее. Только никуда я от него не денусь. Он ведь живет не только в памяти, а еще и у меня в сердце. Спрятался, затаился под уродливыми шрамами и сыплет соль тоски на мои незажившие раны.

И никогда мне его оттуда не вырезать. Я просто должна научиться жить с ним в своем сердце. Смириться и жить дальше. Мне есть для чего. Ради кого.

Когда мы уехали в Швейцарию, какое-то время мне действительно удавалось заставить себя отстраниться. Ненадолго, на какие-то короткие часы, пока я занималась тем, что давало мне бешеные силы не погружаться в отчаяние раз за разом. Наш медицинский центр, который мы открыли с Фаей вместо уже существующей платной клиники. Мы попросту выкупили его у бывших владельцев, не без помощи моего брата, естественно, который знал, на кого нажать, чтобы это сделали в кратчайшие сроки.

Постепенно центр стал не просто больницей. Через время пришлось достраивать новый корпус и набирать нянечек и педагогов. Фаина лечила всех, в независимости от размера кошельков. Ее не волновали деньги, и, наверное, она работала бы себе в убыток, если бы не щедрые пожертвования спонсоров и благодарных состоятельных родителей, чьих детей уже давно приговорили. В центре лечили детей со страшными диагнозами, детей, которым, по прогнозам их врачей, оставалось жить считанные месяцы, а Фаина возвращала их к жизни. С деньгами нашей семьи было возможно все, Андрей постоянно выделял нам средства на развитие клиники. Фаина действительно нашла самый верный способ вернуть меня к жизни. Когда моя нога переступила порог центра, я поняла, что больше в моей душе нет дикого страха и тоски. Это была терапия абсолютной любовью. Я проводила там большую часть времени, даже оставалась там на ночь и попросту не могла уйти, чтобы не возвращаться домой. Туда, где по ночам меня снова и снова терзали воспоминания. Очень часто бывает так, что чужая боль и слезы отодвигают твою на второй план. Это срабатывало хотя бы днем, хотя бы ненадолго, и я была благодарна этой возможности выйти из состояния нескончаемой депрессии.

Я могла о ком-то заботиться, отдавала свою любовь и ласку, а она возвращалась ко мне втройне. С детьми не нужно притворяться, с ними можно быть самой собой, они чувствуют твою искренность, они тянутся к тебе именно потому, что им не отдает фальшью. А еще меня вытягивала с этого дна Карина. Ее невероятная энергия била ключом, она ни на секунду не оставляла меня одну. Теперь мы с ней поменялись ролями, и я приходила к ней по ночам, чтобы лечь в ее постель и молчать с ней, сцепив пальцы наших рук. Именно в такие минуты мне становилось стыдно за свое горе, стыдно, потому что она, такая маленькая, справилась с этими демонами, а я не могла. Никак не могла. Она меня ни о чем не спрашивала, только иногда слезы пальцами вытирала.

— Ты же знаешь, что мы тебя любим, Даш?

— Конечно знаю, хорошая моя.

— Вот всегда знай. Всегда.

Моя беременность становилась все более заметной. Теперь я видела округлившийся живот, а не просто жила от анализа к анализу. От УЗИ к УЗИ. Своеобразные свидания со своим будущим в настоящем. Карина со мной таскалась по всем этим процедурам. Отвлекала своими восторгами, визгами, допрашиванием врача, чтоб ручки показал, ножки. И меня отпускало. Я вместе с ней рассматривала свое чудо на мониторе, слушала, как оно развивается, какое непоседливые и смешное.

— Ты мальчика хочешь, Даш?

— Не знаю. Я об этом не думала.

— А я хочу, чтоб девочка у меня была… я бы ее, как маму назвала. Ты имя придумала, Даш?

— Как я могу имена придумать, если не знаю, кто там.

— Моя мама рассказывала, что тоже долго имя выбрать не могла. Одной не просто имена выбирать. Вот когда вдвоем с отцом ребенка и…

Она осеклась, глядя на меня слегка расширенными глазами, в которых тут же отразилась вся моя боль.

— Прости…

Я тут же поторопилась ее подбодрить.

— Ну так и я не одна — мы с тобой выберем, хочешь?

— Безумно. Давай вечером в интернет залезем и посмотрим.

— Ну пусть нам сначала скажут кто это, хорошо?

И нам сказали, спустя пару недель — я ждала самую лучшую на свете девочку. Маленькую, крошечную девочку. Карина пищала от восторга, а я впервые снова чувствовала себя счастливой. Да, ненадолго, да, до первого приступа отчаянья и воспоминаний, но все же почувствовала.

В тот раз я вернулась домой и долго думала о том, что Карина сказала, и чего я сама так и не произнесла ни разу вслух. Память — это такая жестокая тварь. Такая безжалостная сволочь. Иногда кажется, что вот оно, облегчение. Вот все, отпустило, не болит почти, только ноет, а слово какое-то проронишь, мелодию услышишь, запах почувствуешь — и все по новой, и так больно, словно вчера еще все было. Словно прямо сейчас меня снова раздирает на части. И я не могу ничего контролировать. Память диктует свои условия сама, это она меня контролирует и решает, когда обрушить на меня новую волну отчаяния, мой девятый вал. Снова и снова. По замкнутому кругу.

К тому моменту я уже созрела, чтобы говорить об этом сама с собой. Я много думала о том, что произошло за то время, как я вернулась от Бакита. Я снова стала вспоминать. День за днем, час за часом. Я впустила Максима в свою память. Сначала это было больно. Невыносимо больно, словно кто-то режет меня живьем, потом я все же справилась.