Ветлицкий выслушал молча, машинально коснулся скрытой рукавом татуировки и закрыл глаза. Трофимов и Марк ждали.

– Мы с Ленькой служили на одной базе. Он пилотировал истребитель, я следил за самолетами, выявлял неисправности, чинил. Родители тогда уже умерли, но мы с ним справлялись. Ленька был великолепным летчиком. Он такие виражи закладывал, не хуже «Стрижей» на День Победы… – он замолчал, погрузившись в воспоминания, а когда заговорил, его голос зазвучал так отстраненно, словно он был где-то далеко. – У них должны были состояться плановые учения, и как раз тогда несколько самолетов дали сбой: обшивка была старая, да и система навигации барахлила. По-хорошему их давно надо было списать, но командир части все тянул, говорил, скоро проверка, пройдем ее, а там уже разберемся.

Марк с полковником переглянулись. По безмолвному взгляду Трофимова Марк сразу понял, что тот подумал о том же, о чем и он.

Он уже слышал эту историю, только не знал ни подробностей, ни где это произошло. Громкий скандал о разбившемся летчике тогда оброс множеством домыслов и пересудов, его не забывали несколько месяцев. А кто-то не смог забыть до сих пор.

– Я предупреждал, что если обшивка не выдержит, на проверку можно будет уже наплевать, оправдываться придется уже не о технике, а о людях, но кто ж будет слушать механика. – Ветлицкий кинул на полковника полный ненависти взгляд. – Вы, при погонах, вы же всегда все знаете лучше всех! Вы всегда правы, даже если страдают посторонние люди, плевать вы на них хотели! Для вас главное – ваш приказ, а кто при этом погибнет, сколько их будет – неважно, зато вы останетесь чистенькими…

– Ваш брат погиб именно тогда? – тихо спросил Марк. Преступник перевел злые глаза на него.

– Он не то, что катапультироваться, он просто понять ничего не успел… Врезался в землю почти под прямым углом, от самолета одни угольки остались. Мне потом говорили, что Ленька по связи все твердил, что у него штурвал заклинило и бортовая система накрылась. – Ветлицкий покачал головой. – А командир наш заявил, что это полностью ошибка пилота. Не справился с управлением, вовремя не вошел в вираж – можно подумать, он бы признался, кто на самом деле виноват, перед проверкой-то. Правду знали немногие, так он и их молчать заставил, а простого механика, да еще и брата погибшего летчика, никто даже слушать не стал.

Роман Алексеевич медленно выдвинул стул и сел, не сводя глаз с арестованного. Его историю сейчас слушала, наверно, вся их служба.

– Потом у меня закончился контракт, буквально через пару месяцев, и мне указали на дверь, – продолжал мужчина, его усмешка сменилась простой грустной полуулыбкой. – Никто даже предлагать его продлить не заикнулся. А я вернулся домой и начал требовать разбирательства. Ой, куда я только не писал, страшно вспомнить: и в прокуратуру, и в воинскую часть, и в министерство. Даже на телевидение заявился, да только что толку? У начальства есть официальная версия, произошло все быстро, обломков самолета почти и не осталось, «черный ящик» вдребезги. Да и следствия тогда особо никакого не было. Вот и получилось, что командир наш весь беленький-чистенький, а Ленька – козел отпущения с десятком боевых вылетов.

– Но ведь это было два года назад, – проговорил Марк. – Взрывать почему только сейчас начал? И вообще почему именно взрывы?

Ветлицкий как-то странно на него посмотрел, в темных глазах впервые за все время допроса мелькнуло безумие.

– Хотел показать, что ваша братия ни черта не может контролировать, что вы только видимость создаете, а как доходит до дела, никого защитить не можете. Почему сейчас, говоришь? Я тебе скажу, почему. Потому что год назад я встретил сослуживца с того аэродрома, и он мне поведал, что наш начальничек стал большой шишкой, оставил военную службу и стал делать себе карьеру ни где-нибудь, а в погранслужбе ФСБ. Сменил, так сказать, поле деятельности, хотя занимался все так же авиацией. – Ветлицкий опустил взгляд на свои руки, всем своим видом напоминая донельзя отчаявшегося человека. – Меня тут как будто переклинило, в голове прям замкнуло. Я сначала хотел с ним просто расквитаться, по старинке, а потом подумал, что правду тогда никто так и не узнает. Меня бы слушать опять не стали.

– То есть все вот это только для привлечения внимания? – переспросил Трофимов. Преступника аж перекосило.

– Нет, не только! – заорал он, брызжа слюной. – Люди должны знать, что никто не в безопасности. Вы их только в этом убеждаете, но ни черта не можете. Служба безопасности, если бы! Кучка зазнавшихся начальников, таких же, как наш командир. Вы же не то, что других, вы себя-то защитить не в состоянии. Четыре взрыва, а вы только и делали, что людей успокаивали!.. – он вдруг затих, как если бы и не было этой вспышки. – Я целый год готовился. Закупал материалы мелкими порциями, готовил снаряды. Прикидывал, где жертв будет меньше – мне же тоже никого калечить не хотелось, только достучаться… Но вот с девчонкой этой не получилось совершенно.

Марк сжал кулаки.

– Я не хотел ее убивать, правда. Но это такая оплошность с моей стороны – оставить свидетеля… Я же хотел сначала показать вашу некомпетентность, а потом и своего начальника за собой утянуть, а так получалось, что я сам позволил на меня выйти через свидетеля. Вы бы меня все равно поймали, только без нее вышло бы дольше, да и улик меньше было бы… Ну да как получилось, так и получилось. Главное, что за Леньку я теперь спокоен. Недолго командиру нашему теперь при погонах оставаться…

Трофимов какое-то время молчал.

– Значит, все ради справедливости, да? А как же те люди, которые пострадали от твоих действий? Для них где справедливость?

– А вы так и не поняли? – улыбнулся Ветлицкий. – Где оно вообще, правосудие ваше? Наступило оно для Леньки? Только слово красивое. Нет его в природе, как нет невиновных, нет виноватых… Все мы преступники, просто кто-то борется, чтобы это преступление было наказано, а кто-то скрывает его так хорошо, что занимает высокие посты и ни о чем не жалеет.

Он замолчал, откинулся на спинку стула и запрокинул голову, не обратив никакого внимания на конвойного, наблюдавшего за ним с нескрываемым презрением. Впервые за последние два года на душе у него было спокойно.

Из допросной Марк выходил в смешанных чувствах. Он всегда считал, что делает все ради своих близких, но сейчас, после разговора с полубезумным террористом, отдавшим все ради мнимой справедливости, внезапно задался вопросом: а сколько еще таких вот скрытых преступлений? Сколько было дел, в которых виновный ушел от наказания, а сколько может быть тех, о которых они просто не знают? И как тогда найти преступника, если им может оказаться кто угодно – друг, родственник или, как в случае Ветлицкого, начальник?

Вышедший следом за ним Трофимов захлопнул за собой дверь и устало прислонился к стене. Будто постарев на десяток лет, он словно едва держался на ногах, и Марк даже успел на секунду испугаться, когда полковник так же резко выпрямился. Обычно ясные глаза сейчас не выражали ничего, кроме крайней степени измождения.

– Ну, что скажешь? – поинтересовался он. Марк на миг задумался.

– Он ничего не отрицает, но мотив… Будем назначать психиатрическую экспертизу?

– Да и без нее понятно, что смерть брата его подкосила… Но если честно, в какой-то степени я его даже понимаю, – вдруг сказал Роман Алексеевич. – Знать о преступлении и не иметь возможности его доказать или хоть что-то исправить… Это любого сведет с ума. Ладно, лучше скажи мне, что там с заложниками? Все целы?

– Дубцова в больнице, Саня говорит, у нее повторное сотрясение – она сильно ударилась головой, когда пыталась увернуться от пули. Запер ее в палате, велел отдыхать. У Ксении Маяковой пара-тройка царапин, а охранник вообще все проспал.

– Значит, отделались легким испугом, – подвел итог Трофимов. – До сих пор не могу поверить, что твоя свидетельница поехала к террористу без сопровождения! А если бы мы не успели или Ветлицкий ее пристрелил сразу же? Слава богу, что все обошлось.

– Вот как раз на этот случай я и поставил «жучок», – пожал плечами Марк. – Как чувствовал, что пригодится.

– Да уж, повезло нам со свидетельницей… Хорошо, ребята грамотно сработали. Завтра с утра надо будет журналистов собрать, пусть знают, что все позади.

– Роман Алексеевич, а с командиром Ветлицкого что будет?

Полковник ненадолго замолчал, потом взглянул на него, и в этом взгляде отразилась сталь.

– Он виноват не меньше, пусть на детонатор нажимал Ветлицкий. Думаю, наш директор вряд ли будет рад такому сотруднику. Кто знает, может, даже дело погибшего летчика поднимут. По крайней мере, я буду этого добиваться. Боже, неужели сегодня я наконец-то засну спокойно!..

Прозвучало с неприкрытым сарказмом, но Марк не мог с ним не согласиться.

Больше всего на свете ему хотелось рухнуть в кровать и вволю отоспаться. Ему казалось, что он проспит чуть ли не целые сутки. Хотелось просто смыть этот день под душем и забыть его, как страшный сон – именно так он себя почувствовал, когда увидел Дарину.

Стоило навестить ее, но Марк был на сто процентов уверен, что в ближайшую пару дней его даже близко не подпустят к палате – его развернет либо охрана, либо Гоша, либо брат. Сашка по телефону настаивал на том, что пациентке нужен отдых, и с ехидством говорил, что дурное дело заразно, а отправлять их по очереди на рентген с очередным сотрясением он больше не намерен. Марк почти кожей чувствовал, как брат при этом улыбался, – и сам не мог удержаться от улыбки.


Проснувшись утром от бьющего в лицо солнечного света, Дарина еще долго с наслаждением валялась в постели, предвкушая скорое возвращение домой – конечно, если лечащий врач будет не против. Забинтованная голова по-прежнему казалась неестественно тяжелой, и она частенько ловила себя на мысли, что чувствует себя болванчиком. Правда, Саша согласился снять гипс с правой руки, и Дарина могла не беспокоиться о том, что может свалить посуду или порвать зацепившуюся одежду.