Оксана Сергеева - Перерыв на жизнь

— Я так и думал, что с манной кашей ты не справишься. Голодать теперь буду, похудею.

— Что в ней полезного, в твоей манке? Одни углеводы! — кричит она, скрываясь за стенкой в гардеробной.

— Полезная. Все малые едят и нормально растут. — Идет за Радой. Садится на банкетку, вытирает полотенцем мокрую

голову. Он только из душа.

Воздух насыщается резковатым и дурманяще приятным запахом мужской косметики, и Рада начинает дышать глубже.

Незаметно для себя, старается втянуть побольше воздуха в легкие. Того, что на ее губах начинает играть непроизвольная

улыбка, она тоже не замечает.

Гера наблюдает за ней: как она развешивает и раскладывает одежду. Но у нее не одежда, а спецодежда! А что ей нравится

по-настоящему, самой?

— Какой твой любимый цвет?

Рада бросает на него удивленный взгляд.

— Не знаю даже. Все любимые.

— Так не бывает. Тогда скорее — все нелюбимые.

— А тебе какой цвет нравится?

— Красный.

— У тебя в гардеробе нет ничего красного. — Она занята блузками. Сейчас аккуратно размещает белую на плечиках,

застегивает верхнюю пуговицу и вешает в шкаф.

— А мне не обязательно иметь в гардеробе вещи красного цвета. Он мне просто нравится.

— Ага, как лифчик мой, например.

— Да. Сегодня пойдем по магазинам.

— Зачем?

— Деньги будем тратить, развлекаться. Позавтракаем и пойдем.

— А тебе на работу не надо?

Гергердт усмехается:

— Я уже работаю.

— А-а-а, — протягивает Рада, продолжая заниматься своим делом.

— В субботу у одного очень уважаемого мной человека день рождения. Пойдешь со мной, — заявляет безапелляционно.

— У кого?

Артём отмечает, что Рада не отказывается сразу, а в первую очередь интересуется, кто именинник.

— У Дениса Алексеевича Шаурина.

— Ох... — выдыхает она, присаживается на корточки около чемодана и опускает руки на колени.

— Знакомая фамилия?

— Конечно. Кому ж она не знакомая… Я же аудитор, экономист. Имею хорошее представление об экономических нишах

нашего региона.

— Ваша конторка с ним работала?

— Нет, что ты. Не наш уровень, на него работают другие люди. Там и Крапивин будет?

— Оба.

Рада автоматически переключается на мысль, что же ей надеть с субботу.

— Боишься?

— Боюсь появиться с тобой в столь высоком обществе? — Рада окидывает его снисходительным взглядом. — Мне

кажется, я уже ничего не боюсь. Так, пойдем на кухню, — поднимается на ноги, трет ладони о бедра, разглаживая джинсовые

шорты, — а то сгорит твоя запеканка с изюмом.

— Была же с абрикосами.

— Нет, была с изюмом.

— И со сгущенкой.

— Ага, и со взбитыми сливками. Гера, ты у меня точно похудеешь.

За завтраком Рада интересуется, как случилось, что Гергердт пересекся с Шауриным. Артём делится с ней некоторыми

подробностями. Рассказывает, что украл у него портмоне по малолетке. Лет четырнадцать-пятнадцать ему тогда было.

— Как это? — спрашивает Рада, горя нетерпеливым интересом.

— Вот так это. Случается, Белочка, что и такие важные люди по супермаркетам прогуливаются. Редко, но случается. А украл

я не из-за наживы особенной, а от азарта большого. Драйва. Такой дядька важный, охраны куча. Смогу или нет.

— Смог, да? — завороженно кивает Рада.

— Конечно. Если сильно захотеть, можно в космос полететь. Правда, нашли потом меня его люди. Притащили к нему. А я

портмоне уже выбросил, а денежки заныкал. Стою, лыблюсь, наглый, безмозглый, говорю: «Ну, что ты, дяденька, мне

сделаешь? Шею свернешь? Давай».

— А он что?

— А он мне пистолет к виску.

Рада перестает жевать. Слова вместе с нежнейшей творожной запеканкой застревают в горле.

А Гергердт улыбается и продолжает:

— Проверял, наверное, совсем у меня кукушка отъехала или нет. Нормальный бы плакать стал, умолять, мол, дяденька не

стреляйте!

— А ты? — шепотом спрашивает Дружинина.

— А я говорю: «Стреляй». До сих пор помню: по спине вода, — а я ему: «Стреляй, дяденька, стреляй».

Теперь не только в горле ком, да что там… Желудок как будто останавливается, тошнить Раду начинает. Поражает не

пистолет у виска ребенка, а тот Гера, про которого она слышит. Она помнит доброго мальчика, а не борзого малолетку. Она

помнит мальчика, который при взрослых не матерился, со всеми здоровался и двери в подъезд старушкам открывал. А не

этого, который не плачет, пощады не просит, а просит, чтобы его застрелили.

— Дальше, Гера, дальше, — торопит она его. А сама задыхается, будто бежит куда-то.

— А дальше Денис Алексеевич за шкирку меня, в машину, и везет на городскую свалку. «Выходи», — говорит, — «тут твое

место. Через два-три-четыре года ты все равно здесь окажешься. Зачем ждать? Выходи — твое место тут». Ни х*я-я-я,

думаю, я на помойку больше не вернусь.

— Почему – больше?

Гера замолкает. Опускает взгляд, а потом дальше рассказывает:

— Вот и говорю ему: «Раз ты, дядя, такой добрый и все знаешь, так дай денежков, чтоб мне жилось легче». А он мне: «Иди

учись, работай. Или выходи, тут твое место. Попрошайкам место на помойке». — «Не выйду, лучше сразу стреляй», —

говорю. А он мне: «Сука ты малолетняя, скотина, мне на деньги те плевать, что в бумажнике были, себе оставь, там

фотографии жены моей и сына». Вот так-то. Крут наш Денис Алексеевич и строг. Если что — то хулиганов нет, а руки под

пальтом. Отвез он меня обратно, туда, где его головорезы сцапали.

— А потом что?

— А потом я всех дружков своих помоечных настращал, приказал найти тот кошель. Нашли. Я к нему тогда опять.

— К Шаурину?

— Да.

— А как ты до него добрался? Как нашел?

— Если сильно захотеть, можно в космос полететь, — снова смеется Гера. — Говорю охраннику: «Скажи хозяину, что сука

малолетная, скотина, пришел, фотографии принес. Он знает».

— Так и сказал? — Рада давится смехом.

— Конечно, — ухмыляется Артём. — А как еще? Он же имя не спросил тогда. Как теперь представиться? Провели меня к

нему, вот тогда и спросил он, как зовут. Тогда и сказал я, что Гергердт меня зовут Артём Андреевич. Вот так и началась моя

дружба с Денисом Алексеевичем.

— И он стал тебе помогать?

— Ну, то, что я стал от него регулярно отгребать, наверное, можно назвать помощью.

— А почему он обратил на тебя внимание? Такие люди отбрасывают все ненужное, как мусор. И людей тоже.

— Я никогда не спрашивал. Не уверен, что хочу знать ответ. Есть вопросы, на которые нет ответа. Вот как ты спросила:

Почему меня кучка отдал? Вот хрен его знает — почему.

— Глупый ты. Вот Кучка плохой, незачем об него мараться, узнавать, почему вернул тебя, а Денис Алексеевич хороший, раз

не оставил без внимания, так и спросить надо было обязательно, почему помог.

Гера усмехается. Вот говорит Радка, что не знает, что такое хорошо, а что такое плохо. А сама все знает. Все точно у нее

расписано: кто плохой, а кто хороший. Не умерла в ней маленькая девочка Рада. Точно она знает, где черное, а где белое.

— Ты тоже хороший, Гера. Ты меня не бросил.

— Прекрати, — резко говорит он. — Ты и понятие не имеешь, что я за человек.

— Ты не скотина, Артём. Ты тоже меня не бросил, а мог выбросить, как мусор. Как порченный товар.

— Дура. Шизофреничка. Идиотка, — награждает он ее в ответ нелестными эпитетами.

— А если бы ты меня бросил, я не знаю, что бы со мной тогда было... — с трудом говорит она. — Как так получилось, что

кроме тебя, у меня никого не осталось? Как так получилось, Гера? Тебя всю жизнь не было, а теперь, кроме тебя, никого нет.

Куда все подевались? — Она смотрит на него напряженно и пытливо, пытаясь скрыть страх. Прикладывает пальцы к губам,

словно боится сказать лишнего.

И так достаточно наболтала. Теперь слова будто материализовались и невыносимой тяжестью легли на плечи. Ни вздохнуть,

ни пошевелиться.

— Все на месте, Белочка. Никуда они не делись. Просто я без тормозов, они за мной не успевают, — не улыбаясь, говорит

Гера. — А вот тебе надо поторопиться. Иди собирайся, пойдем покупать тебе халат с перламутровыми пуговицами.

Рада смеется и облегченно вздыхает.

— Ладно. — Делает несколько глотков чая. — Ладно, Гера, не буду стричься. Буду косы растить. За пять месяцев успею. У

меня волосы очень быстро растут, сантиметра три в месяц срезаю. А ты тогда не матерись.

— Не равноценная задача.

— Вполне равноценная. Ты же филолог. Давай словарик составим. У тебя вон сколько слов уже набралось: «смеркалось»,

«радужно», «взгрустнулось»... Последнее – это к чему?

— Это когда я в ах... в полном ахере.

— Ну, вот. Отличный синоним. Продолжай в том же духе. Я одеваться.

— Артём, ну что ты мне суешь всякую дрянь? Что ты выбираешь? Что?

— Я вообще ничего не выбираю. Мне просто нравится, как ты раздеваешься и одеваешься. Давай, сделай Артёму приятно,

вот это тоже примерь.