Натализа Кофф - Перевоспитать охламона

— Все, уже все, — хрипло шептал Барин, зависнув над девчонкой, — Я осторожно. Честно.

Груня всхлипнула и прижала парня руками к себе. По телу все еще скользили отголоски страсти, приглушая боль. Подавшись крепким рукам, девчонка вновь прогнулась, стараясь быть ближе.

— Ох, не делай так, — попросил надрывно Барин, сжимаясь ртом в покатое плечо, срывая жадные поцелуи на губах, выдыхая и втягивая носом аромат весны.

Но пигалица не слушала, а как всегда, сделала все по-своему. Она двигалась навстречу Васькиному телу, впивалась ногтями в спину, бедра, оставляя, наверное, следы. И Васька понял. Не отстраниться ему сейчас. Не дотянуться до тумбочки, чтобы вынуть кусок квадратной фольги. Он даже не сможет выйти из любимого каждой клеткой тела в последний момент, чтобы не кончить внутрь нее. Он чувствовал себя полным лохом. Охренительно счастливым лохом.

С рыком раненого бизона, так полюбившимся Груне, Вася в последний раз толкнулся в податливое тело и рухнул, придавив девчонку к постели. Глаза прикрыл, чувствуя, как по жилам мчится кайф. Нет, он определенно стал наркоманом. И радовался этому.

— Ты как? — хрипло спросил Барин, перекатываясь и освобождая девчонку от веса тела.

— А? — шепнула Груня, не имея сил пошевелить ни ногой, ни рукой.

Васька, посмеиваясь, перетянул девчонку на подушки, устроился рядом, и зарылся носом в разметавшиеся влажные волосы.

— Вась? — спустя, может быть, вечность, тихо шепнула Груня.

— М? — Васька шевелиться не хотел, он даже глаза не хотел открывать, опьяненный ароматом весны, все еще гуляющим по венам кайфом и бархатистой кожей под ладонями.

— А оно всегда так? — тихо спросила Груня.

— Больно? — нахмурился Барин, скользнув рукой к низу живота, а пальцами в треугольник волос, не глубоко, просто, в желании снять вызванную его действиями боль.

— Нет, так кайфово, — прошептала Груня.

— Господи, зачем слов от меня набралась? — посмеялся Барин, прижимая девчонку крепче, а потом честно ответил, — Нет. Только с тобой.

Груня затихла, понимая все, что хотел сказать Василий, да так и не произнес.

Прошлась ладошкой по обнимавшей ее поперек живота руке и теснее прижалась всем телом к парню.

— Хорошо, — уже засыпая, произнесла Груня с улыбкой на губах.

А Барин еще долго не спал, глядя в темноту. Не сказала, что любит. А он ведь ждал и надеялся.

Хорошо, завтра спросит прямо в лоб. Как проснется, так и спросит.

Утешив себя мыслями, Васька в который раз поцеловал рыжеволосую макушку и провалился следом за девчонкой в сон.

Первым проснулось осознание, что все охренительно прекрасно. Прекрасно и всё тут. Потом Васька открыл глаза. Да, точно все замечательно.

Пигалица спала, сонным котенком уткнувшись в его плечо, пряча нос и щекоча рыжими волосами, рассыпавшимися по его груди. Васька улыбнулся. С одной стороны, не верилось и все казалось фантазией, сном, которые он уже привык рассматривать ночами, мечтая о девчонке. С другой — все было до чертиков реальным. Но, на всякий случай, Василий втянул носом аромат волос Груньки, доверчиво спавшей в его руках, чтобы удостовериться, что не бредит. Это сейчас она спала и не шевелилась. А ночью, едва-едва он вырубился, как тут же проснулся. Девчонка не привыкла делить свою постель хоть с кем-то. То она брыкалась, что-то недовольно ворча сквозь сон. То норовила отодвинуться к самому краю, постоянно сбрасывая руки Васьки с себя. Пока Барину не надоела эта игра в «Кошки-мышки» и тогда он подгреб девчонку под бок и зажал крепко, удерживая рукой за плечи, а ногу закинул на ее бедра. Во сне Грунька что-то проворчала, выдохнула и затихла. Больше не просыпалась и спихнуть его, Барина, с постели не пыталась.

Взгляд Василия прошелся по темным, бронзовым ресницам, по веснушчатому курносому носу, по розовым щечкам, по чуть приоткрытым губам, которые вмиг захотелось поцеловать. Но Васька не решился, пусть и было огромнейшее желание разбудить девчонку поцелуем. А потом и более откровенными ласками. Он был уверен, что такое пробуждение пигалице придется по вкусу. Василий решил дать пигалице выспаться.

Ваське вдруг подумалось, насколько дорога и нужна она стала ему. Ведь времени прошло — кот наплакал. А уже нужна. Но это, почему-то, не пугало. Вот кто-то из знакомых мужиков жаловался, что серьезные отношения душат, угнетают, и хочется свободы. Нет, Ваську это не трогало. Его беспокоил другой момент. Очень беспокоил.

Груньке всего девятнадцатый год, мелкая еще, девочка совсем. С Барином у них разница в возрасте почти десять лет. Вроде бы и немного. А с другой стороны — пропасть. Однако, опять же не возраст заботил Ваську. Был другой момент, от которого Барин сходил с ума.

Ревность.

Эта гадина поселилась в его душе и основательно портила жизнь, поднимая свою ядовитую голову и настырно отравляла мозг. Особенно, когда пигалица улыбалась не ему, Василию, а «левым» типАм. И ладно бы, отцу улыбалась, или Михалычу, да даже с Вовчиком Барин готов был мириться. Но как заставить заткнуться гадюку-ревность, когда Васька замечал заинтересованные взгляды посетителей ресторана, которым хотелось вмазать так, чтобы зубы ссыпались в кулак, когда представлял, как девчонка сидит на своих занятиях, а кругом табун молодых озабоченных парней, которые того и норовили влезть девчонке под юбку. Нет, Басю это сильно напрягало. Вот и психовал он, часто срывался, орал, хамил. Еще вчера он втайне надеялся, что его чуть попустит, когда отношения сдвинуться, изменятся, когда они переспят, а сейчас, проснувшись, понял. Нет, ни хрена не изменится. Вот и сейчас, лежат вдвоем в его спальне, на пару километров нет ни одного свободного мужика, а все равно ядовитые мысли выворачивают всю душу наизнанку. Стоит представить, что пигалица не просто улыбается кому-то, а этот кто-то позволяет себе много чего. И все, Васька уже готов биться головой о стену.

— Б***! — ругнулся он шепотом, осторожно выдохнув.

Груня все так же лежала, размеренно сопя в его плечо. Нет, нужно бы немного остыть. Иначе проснется девчонка, а он снова нахамит на пустом месте. Не дело это. Не дело.

Васька аккуратно выполз из-под девичьих рук. Постояв секунду около постели, гадая, проснется девчонка или нет, убедившись, что пигалица спит крепко, пошел в душ.

Прохладная вода остудила бурлившие чувства, как и проснувшееся вместе с телом желание. Обозвав себя пару раз дураком и тупицей, Василий натянул спортивные штаны и майку на мокрое тело и, прихватив полотенце, осторожно вышел из спальни.

Боксерская груша, висевшая в спортзале в подвале, сослужила отличную службу. После тренировки, капельку уставший, но в то же время бодрый, Барин, запихав поглубже идиотские мысли, утирая пот, поперся на кухню. На часах — без пяти минут восемь. И Василий не очень рассчитывал встретить кого-нибудь из родни. Но ошибся. У плиты колдовал батя в одних трениках и с мокрыми волосами.

— Думал, отсыпаться будешь, — хмыкнул Васька, хитро глядя на родителя, — Молодожены, как-никак.

— Мал еще, батю учить, — хмыкнул Пал Палыч, отвесив сыну подзатыльник.

Васька в ответ промолчал. Налил в кружку кофе и, прислонившись к столку бедром, сделал большой глоток. Наблюдать за отцом было приятно. Он методично и аккуратно выкладывал еду на большую тарелку, прикрывал ее металлической крышкой, чтобы не остыла. Рядом ставил небольшой чайник с горячим чаем. Даже откуда-то добыл мелкую вазу для цветочка, срезанного с клумбы в саду.

— Бери пример, охламон, — шутливо ткнул Пал Палыч сына под ребра локтем и сунул в свободную руку Васьки такую же невысокую и узенькую вазу под цветок.

Васька секунду смотрел недогоняющим взглядом на поднос с завтраком, который приготовил отец, потом перевел взгляд на свою руку с зажатой в ней вазой.

— Бать, а я это… я ж не знаю… — растерянно произнес Василий.

— Хочешь жить, умей вертеться, — хмыкнул Пал Палыч и, насвистывая веселенький мотивчик, ушел к маме Нюре наверх.

— Мдааа, засада, — решил Василий.

Постояв еще секунду, Васька решил, что вот такой мелочью его не сломить. Нашел поднос, порылся в холодильнике. Умудрился даже вполне симпатично, по его мнению, сложить закуски. Даже тост поджарил, так, на всякий случай. Влил в кружку еще порцию кофе, во вторую — чай, и отправился на поиски цветочка.

В саду, поежившись от пронзительного осеннего ветра, Васька решил так: поскольку он в растениях ни черта не смыслит, будет искать то, что влезет в вазу, ну и то, что не успело завянуть после первого снега. Приглядевшись и повздыхав над клумбами бати, Барин сорвал какой-то белый цветок. Повел носом. Запах, если честно, так себе. Но на вид вроде ничего.

Сунув цветок в вазу, Барин вернулся на кухню, прихватил поднос с завтраком и отправился в спальню.

Пигалица еще посапывала, мило пряча нос в подушку, на которой спал Васька. Настолько его душу согрела эта картинка, что он готов был прямо вот так, как есть, потный после тренировки, сигануть в кровать. Насилу сдержался. Поставил поднос на тумбочку и ушел в душ.

Спустя несколько минут, Василий Павлович явился из душа, свежий, улыбающийся, в одном полотенце. Вообще, он собирался выйти голышом. А что? Пусть Грунька привыкает к нему такому. Но потом решил, чего коней гнать-то? Девчонка совсем. А тут он со всем своим хозяйством в полном боевом состоянии. Испугается еще его пигалица. В общем, явился Барин из ванной комнаты, и наткнулся на хохочущую девчонку, скрючившуюся в их постели. Смех был приглушенным, поскольку Груня уткнулась лицом в подушку. А Васька вдруг начал переживать.

— Грунь, что стряслось? У тебя истерика? — осторожно спросил Василий, присаживаясь на край постели и поглаживая девчонку по вздрагивающим от смеха плечам и затылку.